Тоннель без света - Шарапов Валерий - Страница 7

В ресторане, примыкающем к холлу, тоже играла музыка – тягучий буржуазный рок. Счастливчиков с талонами кормили бесплатно – без особого, разумеется, радушия. Но сегодня девочка в переднике улыбнулась – клиент вызывал симпатию. Ресторан был – одно название, обычное второразрядное кафе. В интерьере – мозаичные плитки, линолеум. Но кормили сносно. «Вкус спессфический…» – сказал бы Аркадий Райкин. Пальчики не оближешь, но и ладно.

Насытившись, он словом и взглядом выразил благодарность, поднялся в номер на третьем этаже. У Швеца что-то брякало – видимо, радиодетали. Вишневский и Москвин еще не подтянулись.

В комнате было душно: первым делом майор распахнул балконную дверь. Ветер разметал шторы – пришлось закрыть, довольствоваться форточкой. Все вокруг – казенное, унылое: старая мебель, служащая десятилетиями (и еще прослужит столько же), трескучий паркет под ногами. На входной двери – инструкция, как вести себя в гостинице.

Про пожароопасный кипятильник там ничего не говорилось. Михаил опустил его в стакан, ткнул вилку в розетку. Чай в ресторане был всего лишь подкрашенной водичкой, хотелось большего. Закипела вода, он насыпал чай. Настя снова набрала ему в дорогу кучу всего – и нужного, и ненужного. Содержимое чемодана переехало в шкаф, разлеглось по полкам. Таблетки, теплые и холодные носки, стопкой семейные трусы – прорывное достижение отечественной легкой промышленности.

Негромко бормотал телевизор: кончились всесоюзные новости, остроумно переругивались Авдотья Никитична и Вероника Маврикиевна. Дуэт Тонкова и Владимирова пользовался бешеным успехом, народ гоготал над ними, как подорванный.

Мысли о работе не выходили из головы. Стакан с чаем опустел, на дне осталась горка заварки. Михаил натянул кофту, вышел на балкон. Ветер выл в кронах деревьев, сыпал дождь. Осень разгонялась, настала ее пора. Городок раскинулся под ногами – во всей своей электрифицированной красе. Темнота уже сгустилась, блестели огни. Горы находились сзади, на запад простиралась равнина. «Оникс» находился где-то справа, за деревьями.

Михаил затушил окурок, вернулся в номер. Перед сном постоял под душем – вода текла практически горячая. Телефон отсутствовал – гостиница не относилась к ведомственным, здесь проживали все подряд. Это был серьезный минус. Настя в последнее время становилась какой-то молчаливой, далекой. Жизненный опыт подсказывал: женское молчание должно настораживать. Долгое молчание – пугать. С ней что-то происходило, и, возможно, это было связано с его участившимися командировками. «Скоро Валюша вырастет, – однажды намекнула Настя. – А с папой до сих пор общается только по фотографиям. Берет их к себе в комнату и разговаривает с ними, как с живым отцом. Это несколько беспокоит, знаешь ли. И Галка на работе постоянно спрашивает: я что, уже развелась?»

Дело двигалось к чему-то нехорошему, и не было возможности этот процесс остановить. С телефоном под боком было спокойнее. Москвин напомнил о майской командировке в Н-ск. Образ преступницы до сих пор стоял перед глазами. Стыдно было за минутную слабость, чуть не поддался чарам – вовремя опомнился, проявил «минутную твердость». Суд приговорил шпионку к серьезному сроку – невзирая на маму, ребенка и положительные характеристики с работы. Дела о шпионаже долго не рассматривали, и приговоры выносились суровые.

Перед сном он полистал журнал «Знамя» с «Рукописью Ченселора» Роберта Ладлэма. Удивительно, что ее решили опубликовать. Впрочем, в романе не было ничего крамольного. Герой-одиночка противостоял всей мощи американских спецслужб и выходил победителем, чего в жизни, разумеется, быть не могло (и вряд ли кто-то пробовал). Даже занятно. Читалось с интересом, невзирая на уйму нестыковок и откровенных ляпов.

Но сегодня чтение не шло. Осилил пару страниц и закрыл журнал. В жизни шпионские страсти отличались от литературных. Снова покурил, потом долго ворочался, думал. В ситуации с «Ониксом» что-то упускалось, в цепочке не хватало важного звена, и он злился, что не может его найти. Озарение не приходило, поэтому предстояла кропотливая рутинная работа…

Утро было серым, слякотным. Дождь то моросил, то прекращался. Снова ветер гонял по парку листья и обломки веток. Ворчала дворничиха, сгребая в кучу «отходы природы», и на это можно было смотреть бесконечно.

Снова бубнил под нос поднадоевший Кобылин, путался под ногами «яйцеобразный» начальник Первого отдела Соловейчик. Ответственные лица чувствовали, что сгущаются тучи над головами, и чем бы ни закончилась проверка, ничего хорошего уже не будет. Директор заведения Каширин убыл в срочную командировку на Дальний Восток, задерживать его оснований не было. Только Арепьев вел себя достойно и сдержанно, хотя напряжение в человеке чувствовалось.

К одиннадцати утра на столе у Кольцова выросла стопка личных дел. Он смотрел на нее с растущим раздражением, испытывая сильное желание поднести к бумагам зажженную спичку. Подошел Вишневский, оценил взглядом высоту стопки, что-то мысленно подсчитал и вынес заключение:

– Тоска, поручик…

– А ты как хотел? – огрызнулся Михаил. – Бегать с пистолетом любой дурак может. Зови народ, разбирайтесь. А я Арепьева помучаю, пусть выдает словесные характеристики своим работникам.

Расследование явно уходило в сторону. Вроде все стандартно, но что-то было не так. Возможно, в заведении и завелся «крот» (даже наверняка), но дело было не только в «кроте». Озарение не спешило. Лица сотрудников института возникали перед глазами – какие-то постные, мучнистые, до предела серьезные. Так позируют фотографу для официальных документов.

Баклицкий Федор Геннадьевич, кандидат биологических наук, заведующий четвертой лабораторией. Денисова Ольга Дмитриевна – его заместитель, большой специалист в молекулярной биологии, хотя по возрасту не скажешь. С такими внешними данными только наукой заниматься, больше нечем, счастья в личной жизни точно не обретешь…

Желчь подступала к горлу, майор злился – чувствовал, что проку от этих познаний не будет. 24 человека – цвет и гордость отечественной микробиологии. Талант на таланте, половина – члены партии, четверо – кандидаты, а двое и вовсе члены горкома, активно участвующие в общественной и политической жизни.

Белоусов Валерий Николаевич, заведующий 6-й лабораторией, молодой, да ранний, уроженец почему-то города Штральзунд в ГДР (впрочем, понятно, родители были военными, служили в группировке советских войск). Крохаль Леонид Борисович, ведущий специалист отдела синтеза, автор ряда научных статей, опубликованных в авторитетных изданиях. Мокрицкий Леонид Исаакович, кандидат биологических наук…

И такая дребедень – целый день! Курочка по зернышку, уговаривал себя майор, вчитываясь в казенный текст с непростительными орфографическими ошибками, и снова злился.

В обеденный перерыв курили на улице, забравшись в глубь сквера.

– Осталось 18 человек, Михаил Андреевич, – отчитался Швец. – Прочие не проходят. Каплер и Чуриков – неплохие кандидаты, но работают недавно, один полгода, другой четыре месяца. Жаль, но исключаем. Резников уезжал на шесть месяцев в Ленинград, работал в смежном НИИ, при всем желании не мог передавать сведения. Ольшанский болен, постоянно бюллетенит, встает вопрос о его увольнении.

В оставшемся списке 12 мужчин и шесть женщин. Будем прорабатывать их родственные и профессиональные связи, поездки за границу. Областной центр посещают практически все, контроля над ними нет. У одних там родственники, другие едут в город, чтобы развеяться, провести время. У двоих квартиры в области – остались от умерших родственников. Пятеро из списка владеют личным автотранспортом – к ним, естественно, особое внимание. Думаю, к завтрашнему дню список сократится.

«И никакой уверенности, что исключенные из списка – не шпионы», – уныло подумал Кольцов.

– Вы – просто ходячий скепсис, товарищ майор, – подметил Вишневский. – Не верите в успех? И не такие конюшни разгребали.