Троянская война - Кулидж Оливия - Страница 7

Царь и царица были ласковы с их странной, грустной невесткой, но им казалось, что они едва понимают ее. Дело в том, что они были стары и знали, что время идет, хотя и медленно. Через год или два, когда Троя будет взята, их сын снова вернется к ним. Для Лаодамии же годы, что были впереди, казались такими черными и длинными, что она не могла представить, что они все-таки минуют. Как ни старалась, она не могла убедить себя, что время счастья может вернуться.

А пока она долгие часы проводила в своей комнате в слезах или молча бродила по незаконченным внутренним дворам своего дома. Она убрала свои богатые наряды с яркими вытканными узорами и облачилась в белое, словно простая рабыня или вдова. Старики родители качали головами, встревоженные ее худыми костлявыми плечами и заострившимся лицом, которое казалось таким же белым, как и ее одежды.

Наконец в те длинные недели, пока суда греков стояли в Авлиде, Лаодамии приснился другой сон. Ей привиделось, что у нее отросли крылья морской чайки и она полетела над океаном, чтобы соединиться со своим возлюбленным, хотя и не знала, где тот находится.

Она нашла любимого стоящим на носу его корабля в полном боевом облачении. Его лицо выглядело странным и горело нетерпением, и он не подал вида, что заметил ее, когда она пролетела у него над головой с жалобным призывом, потонувшим в скрипе весельных уключин и громких людских криках. Протесилай прикрылся щитом, когда мимо просвистел камень.

Теперь Лаодамия увидела, что в море теснилась тысяча судов. Вода стала от них черной. Когда они приближались к суше, их длинные весла ползали по поверхности, словно лапы жуков.

На берегу пращники трудились, как сумасшедшие, осыпая корабли залпами камней вместо приветствий.

Однако защищавшиеся щитами копьеносцы встали стеной, заградив собой гребцов, чтобы корабли могли пристать к берегу.

Многочисленные ряды воинов у кромки воды сдвинулись и разомкнулись при громком крике: «Гектор!» – и великан вышел вперед в сверкающем панцире. Он казался громадным – семь футов от гребня из рыжего конского волоса на шлеме до ремешков его сандалий, – весь закованный в бронзу. Его огромное копье пожаром горело на солнце. Его громогласный призыв был слышен сквозь шум:

– Смерть первому, ступившему на землю!

– Смерть первому! – вторила толпа, стоящая за ним, и потрясала лесом копий.

Пращники прекратили осыпать наступавших камнями, чтобы не ранить своих, когда завяжется сражение. Теперь и скрип весел тоже затих, поскольку корабли в замешательстве спутали порядок, ведь никто не желал причалить к берегу первым. Во внезапном затишье резко разносились крики перепуганного кормчего.

Протесилай огляделся вокруг. С обеих сторон передовые суда в беспорядке пытались отступить назад, а задние нажимали на них. То здесь, то там возникала опасность столкновения. Внезапно он поднял свое копье и крикнул своим гребцам. Их весла погрузились в воду, и его корабль помчался вперед к берегу.

– Смерть первому! – вопила толпа троянцев.

– Бессмертная слава! – крикнул Протесилай и прыгнул.

Он приземлился у кромки воды, слегка споткнувшись, когда у него под ногами осыпалась галька. Не успел он выпрямиться, как Гектор набросился на него. С громким треском копье троянца проткнуло щит и нагрудную пластину Протесилая, припечатав его к земле. Его шлем сверкнул на мелководье и исчез из виду.

Теперь корабли потянулись к берегу, и у кромки воды завязалась битва. Позади передних рядов люди хлопотали, поднимая поверженного Протесилая. Они наконец извлекли его из воды, но Лаодамия увидела его бессильно запрокинутую назад златовласую голову и поняла, что он мертв.

Странно, но при виде этой ужасной картины Лаодамия не впала в отчаяние. Скорее, это придало ей надежду, что боги возымеют жалость, ведь это они предоставили ей видение еще не свершившейся трагедии. С того времени она провела много дней у алтарей богов, особенно Зевса и Гермеса, посыльного снов.

– Дайте побыть с моим мужем хоть три часа после его смерти, – молила она. – Если ему суждено погибнуть, верните его мне хотя бы ненамного, до того как он отправится в страну мертвых.

Через некоторое время тяжесть с ее сердца упала, поскольку она верила, что ее молитвы не останутся безответными. Хотя ей больше не снился муж, она сочла это добрым знаком и оставила алтари богов, чтобы ждать любимого супруга в своих покоях. Она ничего не ела и, похоже, больше не спала, превратившись в бледное изнуренное подобие себя, но ей было все равно.

Однажды вечером на исходе длинного летнего дня, по привычке бросив через плечо взгляд на статую, Лаодамия снова представила, что статуя ожила. Сердце у нее забилось чаще, но она больше не стала смотреть на статую.

«Это – лишь мое воображение, – подумала она. – Придет время, и мой муж явится ко мне живой».

Что-то зашевелилось в темном углу позади нее. Это была вовсе не статуя, а сам Протесилай, тяжело опирающийся на свое копье, с его волос капала вода. Лаодамия вскочила на ноги и бросилась в его объятия.

Они долго целовались, слова им были не нужны. Однако в конце концов они оба уселись, а Лаодамия прислонилась к плечу своего мужа. Знакомое уныние ее снов теперь охватило ее. Перед долгим расставанием она не могла ничего сказать ему.

– Неужели у тебя не находится для меня слов? – спросил он наконец. – Я должен сойти на нарциссовые поля Элизиума, где живут духи мертвых героев и где любовь теней столь же слаба, как их расплывчатые фигуры. Пока в нас есть жизнь и силы, говори со мной о нашей любви.

– Я не могу говорить, – с болью сказала Лаодамия. – Не думаю, что мой голос будет слышен на земле. Жди меня в нарциссовых долинах, можешь быть уверен, что я скоро последую за тобой.

Он разжал ее объятия и медленно встал. Они напоследок обменялись долгими взглядами.

– Приходи скорее, – наконец тихо сказал он. – Воспоминания теней ослабевают в сумеречной стране Аида. Самые последние рабы на земле счастливее призраков в долинах Элизиума. Приходи скорей, пока я тебя не забыл.

Лаодамия разомкнула бледные уста, чтобы ответить, но ее муж исчез, лишь восковая фигура неподвижно высилась там, где прежде стоял он. Лаодамия опустилась на кровать, она не проливала слез, но дух ее был сломлен. Отвернувшись к стене, она пролежала так без слов и движений, пока не умерла.

Греки, когда победили в сражении при высадке на землю Трои, а черные корабли пристали к берегу, воздвигли Протесилаю высокую насыпь. В ней они захоронили его прах вместе с его оружием и броней и говорили:

– Это действительно был храбрый поступок. Протесилай был первым и обрел бессмертную славу. Такого героя нужно подобающе отправить в страну мертвых.

Общий сбор

Черные суда стояли бок о бок на берегу. Среди палаток раздавались воинственные крики, призывающие героев сразиться под командованием Агамемнона. Сам же Агамемнон, одетый в полную броню, но держащий серебряный скипетр власти вместо копья, прохаживался между рядами хижин, производя осмотр готовности своего войска. Там, где он видел готовых к сражению, он хвалил солдат, но, если кто-то все еще не был готов к битве, не скупился на упреки.

Прежде всего Агамемнон пришел к палаткам Диомеда, где слуги устанавливали корпус ярко окрашенной колесницы на раму. Около них возница держал пару великолепных белых лошадей, кожа их упряжи была окована серебром и золотом. Сам Диомед у входа в свою палатку надевал шлем, а из палаток его товарищей по оружию в это время пчелиным роем выбегали воины.

Рядом с Диомедом стоял Аякс Большой. Его воины были пехотинцами, так как они жили на маленьком скалистом острове, не подходящем для разведения лошадей. Так огромен был этот герой, что самый высокий из его солдат едва доставал ремня его шлема, который застегивался под подбородком. Его большой щит из кожи и бронзы, висящий на широкой полосе на его плече, закрывал его почти до земли. Рядом с ним, едва выше его локтя, стоял Тесей, его брат, вооруженный луком из отполированного рога и колчаном со стрелами. Тесей вообще не носил никакой брони, даже нагрудной пластины, поскольку прятался за щитом своего брата. Они вместе составляли смертельно опасную пару.