Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 13

– Не знаю, – ответил Джозеф, просунув палец в складку на плече ее английской блузки. – Возможно, вообще ничто в мире не меняется; все вокруг продолжается без изменений.

Однажды Джозеф привез невесту на ранчо и, не удержавшись от легкого хвастовства, принялся показывать ей свои владения.

– Вот дом. Его я построил первым делом, как только сюда приехал. Сначала на многие мили вокруг ничего не было. Только этот дом под дубом.

Элизабет прислонилась к дереву и погладила кору.

– Должно быть, там, наверху, приятно сидеть – в том месте, где ветки выходят из ствола. Можно мне залезть на дуб, Джозеф? – Она обернулась и встретила странный, волнующе пристальный взгляд. Темные волосы растрепались и упали на глаза. «Если бы у него оказалось тело коня, я полюбила бы его еще сильнее», – внезапно подумала Элизабет.

Джозеф быстро подошел и подал ей руку.

– Обязательно залезь на дерево! Хочу, чтобы ты это сделала. Давай помогу. – Он сложил ладони, чтобы Элизабет встала на них, как на ступеньку, поднял девушку и поддерживал до тех пор, пока она не уселась в развилке, откуда росли прочные ветки. Он увидел, как естественно ее фигура вписалась в этот изгиб, как крепко обняли ее серые руки дерева, и крикнул:

– Я очень рад!

– Рад, Джозеф? Да, выглядишь радостным. Глаза сияют. Но что же тебя обрадовало?

Он потупился и тихо рассмеялся.

– Иногда радуешься странным вещам. Сейчас мне приятно, что ты сидишь на моем дереве. А мгновенье назад вдруг показалось, будто бы я вижу, что мое дерево тебя любит.

– Отойди немного, – попросила Элизабет. – Хочу забраться повыше, чтобы заглянуть за амбар.

Джозеф шагнул в сторону, потому что Элизабет была в пышной юбке.

– Как странно, что до сих пор я не замечала сосен на горном хребте. А теперь увидела и сразу почувствовала себя дома. В Монтерее родилась среди сосен. Когда поедем туда венчаться, ты их увидишь.

– Это необычные сосны. После свадьбы когда-нибудь отвезу тебя туда.

Элизабет осторожно слезла с дуба и встала рядом с женихом. Потом заколола волосы, ловкими пальцами поймала выбившиеся пряди и умело вернула их на место.

– Если заскучаю по дому, можно будет подняться к тем соснам и представить, что вернулась на родину.

Свадьба состоялась в Монтерее, в маленькой протестантской часовне. Церемония прошла торжественно и уныло. Церковь так часто наблюдала смерть двух зрелых тел в процессе бракосочетания, что, казалось, ритуалом венчания праздновала мистическую двойную кончину. И Джозеф, и Элизабет ощущали мрачность приговора.

«Всю оставшуюся жизнь вам предстоит терпеть», – обещал безрадостный церковный ритуал, а холодная музыка звучала безысходным пророчеством.

Элизабет посмотрела на сутулого отца: тот едва терпел ненавистную обстановку христианского храма, считая все вокруг оскорблением того, что называл своим интеллектом. Сухие пальцы не несли благословения. Она поспешно перевела взгляд на стоявшего рядом человека, который с каждой секундой все больше превращался в ее мужа.

Лицо Джозефа выглядело решительным и суровым. На скулах выступили желваки от напряжения. Вдруг Элизабет стало его жалко. С острой печалью она подумала: «Если бы мама была с нами, она могла бы сказать: «Вот моя дочка. Она хорошая девочка, Джозеф, потому что я люблю ее. И как только научится, станет хорошей женой. Надеюсь, ты вырвешься из своей жесткой скорлупы, Джозеф, и сможешь отнестись к Элизабет с нежностью. Это единственное, чего она хочет; исполнить желание девочки не так уж сложно»».

Внезапно глаза Элизабет наполнились слезами.

– Согласна, – произнесла она громко и про себя добавила: «Надо немного помолиться. Господи Иисусе, помоги. Мне очень страшно. За все время, отведенное на познание себя, я так ничего и не узнала. Смилуйся надо мной, Господи Иисусе, – хотя бы до тех пор, пока не пойму, что́ собой представляю».

Хотелось увидеть на стене распятие, но церковь была протестантской. А когда Элизабет нарисовала Христа в воображении, тот предстал с красивым мужественным лицом, молодой бородой и пронзительными растерянными глазами стоявшего рядом Джозефа.

А в эту самую минуту мозг Джозефа сжимал непонятный страх.

«В церковном ритуале есть что-то безнравственное, – думал он. – Почему, чтобы найти свой брак, мы должны пройти через странное испытание? Мне казалось, что в церкви таится та красота, которую ищет человек, а здесь только жалкое, рабское поклонение». Его постигло разочарование за себя и за Элизабет, смешанное с чувством вины из-за того, что ей приходится терпеть столь грязное вступление в брак.

Элизабет потянула его за рукав и прошептала:

– Все, конец. Теперь надо выйти. Повернись ко мне. – Она взяла его под руку, и, как только они сделали первый шаг по проходу, с колокольни донесся мелодичный перезвон.

Джозеф судорожно вздохнул и подумал: «Вот и Бог пришел на свадьбу; жаль, что с опозданием. Наконец-то железный Бог. – Он чувствовал, что если бы знал действенный способ, то в эту минуту начал бы молиться. – Вот что нас связывает. Вот настоящая свадьба – добрый железный голос!

Вот то, что мне близко и что я знаю. Возлюбленные колокола, наполняющие своим голосом тела и неистовые сердца! Так утром солнечные лучи бьют в небесный колокол; так гулко стучит дождь по полному животу земли. Конечно знаю: так молния пронзает измученный воздух. А порою, желтым днем, горячий сладкий ветер играет верхушками деревьев».

Он робко взглянул на жену и прошептал:

– Колокола прекрасны, Элизабет. Колокола священны.

Она вздрогнула и посмотрела недоуменно, так как образ не изменился: лицо Христа по-прежнему воплощалось в лице Джозефа. Она неловко рассмеялась и призналась себе: «Молюсь собственному мужу».

Когда молодожены собрались в путь, шорник Макгрегор загрустил и неуклюже поцеловал дочь в лоб.

– Не забывай отца. Впрочем, если забудешь, не удивлюсь. Сейчас это почти в порядке вещей.

– Ты приедешь к нам на ранчо, папа?

– Никого не навещаю, – сердито ответил Макгрегор. – От обязательств человек только слабеет, а удовольствия не получает.

– Будем рады вас видеть, – заметил Джозеф.

– Долго будете ждать – и вы, и ваши сотни акров. Скорее встретимся в аду, чем приеду на ранчо.

Он отвел Джозефа в сторону, чтобы не услышала Элизабет, и горестно признался:

– Ненавижу тебя за то, что ты сильнее меня. Хочу полюбить, но не могу: слишком слаб. То же самое с Элизабет и ее сумасшедшей матерью. Обе знали, что я слаб, и за это я обеих ненавидел.

Джозеф улыбнулся. Шорник вызывал жалость и сочувствие.

– То, что вы делаете сейчас, – вовсе не слабость.

– Нет! – воскликнул Макгрегор. – Это хороший, сильный поступок. О, я знаю, как быть сильным, но не могу научиться выдержке и упорству.

Джозеф снисходительно похлопал тестя по руке:

– Будем рады, если приедете.

Губы Макгрегора тут же сердито сжались.

Из Монтерея ехали на поезде по длинной долине Салинас – серо-золотой аллее между двумя мощными горными хребтами. Смотрели в окно и видели, как ветер дует по долине в сторону океана, как своей сухой мощью пригибает к земле злаки; как травы ложатся и напоминают гладкую собачью шерсть; как он гонит к устью долины целые стада перекати-поле, как сгибает деревья, приказывая им расти криво. На маленьких станциях Чуалар, Гонсалес и Гринфилд видели обозы с зерном, ожидающие погрузки огромных мешков. Поезд шел вдоль пересохшей реки Салинас. Там по горячему песку широкого желтого русла безутешно бродили цапли в поисках воды, где еще могла остаться рыба, и, нервно оглядываясь на поезд, убегал испуганный койот. А горы тянулись по обе стороны подобно рельсам для невиданного огромного поезда.

В станционном городке Кинг-Сити Джозеф и Элизабет сошли с поезда и отправились в платную конюшню, где дожидались лошади. По дороге из Кинг-Сити в долину Пресвятой Девы оба чувствовали себя свежими, сияющими и странно молодыми. В багажном ящике стояли корзины с новой одеждой. Длинные плащи защищали дорожные костюмы от пыли, а лицо Элизабет прикрывала синяя вуаль, из-под которой в поисках впечатлений стреляли по сторонам любопытные глаза. Сидя плечом к плечу и глядя вперед, на коричневато-желтую дорогу, Джозеф и Элизабет испытывали смущение: игра казалась слишком дерзкой. Отдохнувшие за четыре дня, сытые лошади дергали головами и рвались вперед, однако Джозеф сдерживал их нетерпение, приговаривая: