Тайна Колверли-Корта - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 2
- Предыдущая
- 2/9
- Следующая
Вот и все, что мне было известно о семейной тайне в мои двадцать лет. Порой мне казалось, что отец, уставая от трудов и забот той жизни, к которой он не был подготовлен своим воспитанием, со временем испытывал все большие трудности. Кроме того, я поняла, что в поведении отца по отношению к леди Макуорт было нечто, чего добрая и честная миссис Эллерби не могла ни понять, ни принять. С некоторых пор она сильно оживлялась в преддверии Рождества и очень огорчалась беспрестанным отказам отца на приглашение леди Макуорт посетить Колверли-Корт; а если на Рождество приглашение вовсе не приходило, она по нескольку дней кряду беспрерывно рыдала. В один из таких дней я, помнится, спросила ее, известно ли ей что-нибудь о семейной тайне, и она ответила:
— Недостаточно для того, чтобы действовать, дорогая Мэри.
А потом представьте себе, что ваш отец, добрый и отзывчивый по натуре человек, становится вдруг невероятно суровым, полагая, что именно суровость и требуется от него. К нему тогда невозможно подступиться; он живет, словно замуровав себя в тесной келье своей «тайны Колверли», Так что все секреты и тайны продолжали существовать, и не было в целом свете другого человека, которого бы так интересовала кузина Джудит и все, что до нее касается, как я.
Как бы я хотела, чтобы все поняли, сколь очаровательна моя миссис Джеймс! Мы обыкновенно называли ее «тетушкой Джеймс», потому что она была жизнерадостным, нежным, всепрощающим и умеющим примирить всех существом, и просто провоцировала на небольшие вольности в отношении себя да, вероятно, и любила в основном как раз за них. Рост ее удачно составлял то, что называется «золотой серединой» — не высокая, но и не маленькая; походка легкая, и самый стройный стан на свете. Когда же она одевалась в платья своего любимого стиля матроны средних лет, всем казалось, что она девочка, которая в домашнем театре играет взрослую роль. Некрасивые люди, к тому же злые на язык, распускали слухи, будто она красится, и ее прекрасные волосы, среди которых не было ни одного седого, под тонкой белой вуалеткой, которой она обычно их прикрывала, выглядели точно так же, как мои. От миссис Джеймс всегда исходило какое-то восхитительное ощущение свежести; туалеты ее отличались плавностью и мягкостью линий; проходя мимо, она скользила совершенно бесшумно, не издавая платьем ни малейшего шороха. Жарким летом один взгляд на нее освежал лучше самого нежного ветерка, а зимой — согревал до глубины души. Но будь то зима или лето, взгляд ее лучистых глаз неизменно благословлял меня, и в улыбке ее я читала, что могу рассказать ей обо всем, что меня волнует. Воистину она была рождена, чтобы приносить счастье, и само ее присутствие было величайшим счастьем для окружающих.
И вот однажды в декабре, когда мы все только и думали что о Рождестве и начали уже обычные приготовления к празднествам — мой отец, хотя это и стоило ему больших трудов, все же удерживал за собой высокое место в жизни и не хотел отказываться от своих обычаев щедрости и гостеприимства, — я получила от миссис Джеймс записку. Она просила меня вечером навестить ее. «Я пошлю за тобой, — писала она, — к шести часам.» Мне было нелегко решиться уехать в это время из дому, так как еще многое нужно было сделать. Надо сказать, нигде нельзя так весело и приятно встретить Рождество, как в Лондоне, среди трудолюбивых горожан, которым к тому же потом приходится этот день отрабатывать. Как бы то ни было, я вышла из кладовой, в которой мы с миссис Эллерби, надев грубые фартуки, загодя отвешивали сливы для рождественских пудингов, куда более многочисленных, чем требовалось нашей семье, и начала переодеваться, чтобы ехать к миссис Джеймс. Она дала мне указания, что надевать, и поскольку я должна была остаться у нее на ночь, она предложила мне также выбор платья на утро. Я всегда слушаюсь ее в этих вопросах, поскольку вера в безупречный вкус миссис Джеймс в нашей семье абсолютна.
Перед выходом из дому я подошла к отцу, чтобы он оценил меня.
— Как ты меня находишь?
— Ты восхитительна, моя дорогая, — и он поклонился мне со старомодной церемонностью.
Ярко светила полная луна. Она плыла по высокому и чистому небу, заполняя улицы своим светом, когда мы поворачивали за угол, а на открытых местах торжественно окружала и нас самих серебряными лучами. Полная луна в зимнем небе Лондона — всегда красивое и величественное зрелище, в нем неизменно есть что-то таинственное; такого не бывает больше нигде. Сколь разителен контраст между спокойствием небес, с высоты которых этот неземной наблюдатель вечно взирает вниз, и стремительным движением жизни в подлунном мире, на который нисходят потоки его волшебного света, что это даже несколько пугает. Я очень остро все это чувствовала. Рождество — день Мира — было уже не за горами; приблизился долгожданный праздник всех уставших от трудов праведных. Снова сердца наши были готовы принять его благословение. И тут мне подумалось об отце, в нахмуренных бровях которого проглядывала тайна, и жгучее желание раскрыть ее, навсегда освободиться от нее излилось из моего сердца подобно молитве. Обуреваемая этими чувствами я остановилась у дверей миссис Джеймс. Еще минута — и я уже разговаривала с Госсет, старой служанкой и верной подругой хозяйки. Добрейшая женщина спустилась в прихожую, чтобы проводить меня в дом и взять у меня маленький саквояж и плоский сверток с вельветиновым платьем на утро.
Красота дома тети Джеймс не знала изъянов. Дороговизна его не была давящей. Здесь царила атмосфера гостеприимства, и единственное, что среди его чудес действительно могло поразить вновь прибывшего, так это огромная эстакада цветущих роз в горшках, которыми были уставлены утлы ступенек на лестнице в прихожей.
Миссис Джеймс сидела за столиком в маленькой гостиной, и на лице ее застыло столь удивленное выражение, что это сразу показалось мне необычным.
— Престранное дело, Мэри, — заговорила она. — Вчера вечером Джон вернулся из Колверли. Все утро он провел со мной. О, Мэри, он самый лучший на свете!
— Да, так что же в Колверли? — не удержалась я.
— Так вот, он привез мне записку от леди Макуорт. Сейчас я тебе ее прочитаю: «Я пишу к Вам, чтобы вновь пригласить провести Рождество у нас. То же самое я хотела бы предложить Роджеру и его дочери, но его непонятная и непроходящая холодность делает для меня невозможным дальнейшие попытки наладить с ним отношения. Джудит, которая могла бы что-то для этого сделать, в последнее время стала несколько странной и ничем не желает помочь. „У меня еще недостает сил“ — отвечает она мне на подобного рода просьбы. Я подозреваю, существует нечто такое, чего она не может простить Роджеру. Мне бы крайне хотелось раскрыть тяготеющую над нами тайну, но я совершенно бессильна это сделать. Лучше я перейду к более приятному. Я разговаривала с Джоном о его перспективах, касающихся до женитьбы, и с радостью узнала, что он уже думал об этом. Со свойственной ему веселостью он как-то раз обронил, что мы можем называть его Даму „мисс Джексон“, но отказался сообщить нам, где она в настоящее время находится. Джудит сказала Джону, что мы будем очень рады вас видеть. Вы можете привезти с собой и мисс Джексон, если вам будет угодно…» — на этих словах миссис Джеймс подняла на меня глаза с нескрываемым весельем.
Меня точно громом поразило:
— Мисс Джексон! — вскричала я. — Кто она, эта мисс Джексон?
— В этом-то все и дело, милая Мэри, — отвечала миссис Джеймс. — Видишь ли, на самом деле никакой мисс Джексон не существует. Джон, пока не прочел записку, просто не мог и подумать, что леди Макуорт так серьезно отнесется к его шутке. Что же нам теперь делать? — вопросила тетушка с веселым недоумением.
В эту минуту отворилась дверь в большую комнату, и из темноты в пятно неяркого света, отбрасываемого камином, вышел какой-то мужчина.
— Мэри, — сказал он, — а вы не желаете стать этой мисс Джексон?
Тетушка тут же вскочила на ноги, Я заметила, что глаза ее, нежно глядящие на меня, увлажнились и в них подобно бриллиантам засверкали слезы. Она выскользнула из комнаты через другую дверь, и тогда Джон — то был он — сказал мне:
- Предыдущая
- 2/9
- Следующая
