Место Силы 4. Андромеда (СИ) - Криптонов Василий - Страница 27

— Я не могу! — Возглас вырвался сам собой, безо всякого усилия с моей стороны.

— Почему же? — ласково спросила куратор.

И ответ родился так же легко, так же мимо моей воли:

— Я — дочь еретиков, ничтожество, рождённое в грязи и боли. Мне невероятно повезло, что я сумела услышать Музыку. Я должна была оправдать это доверие, я должна была доказать, что не хуже вас! И не смогла. Виллар лучше меня в тысячу раз, а ему это вообще не стоит усилий. И как я могу довериться кому-то, кто будет говорить мне, что делать? Он же не знает меня, ничего не знает! Я не хочу, не готова стать просто оружием для Общего Дела. Я не жила совсем, никогда! Во мне так много всего, что никому не нужно, и с чем я сама не знаю, что делать! Теперь даже друзей нет, они все — там, выше меня, ради Общего Дела отбросили всё, и меня тоже! И ещё — Виллар…

Второй раз произнести это слово было для меня чересчур. Сбивчивая речь оборвалась, и я заревела так, как, наверное, последний раз ревела в детстве, ещё не умея выражать мысли словами.

Может быть, в детстве мы все были гораздо мудрее и прекрасно понимали, что слова так же подходят для выражения мыслей, как булыжник — для игры в мяч.

Я думала, что меня немедленно вышвырнут за такие крамольные и еретические слова. Но куратор лишь беззвучно приблизилась, присела на подлокотник моего кресла и прижала мою голову к своей груди.

— Алеф, — прошептала она, — сейчас я сделаю тебе больно, но это нужно сделать. После этой боли наступит спокойствие. После этой боли ты станешь взрослой. Послушай меня, глупый ребёнок. Ты — не исключительная. Все боятся. У каждого из нас внутри — миры, которые мы не хотим раскрывать перед другими. Каждый из нас — единица, гордая, ценная, самодостаточная. Да, ты что-то потеряешь, когда доверишь свою жизнь командиру и разделишь свою душу с четырьмя другими. Но обретёшь ты гораздо больше.

Она была права.

Услышать «ты — не исключительная» было невероятно больно. Однако после этой боли пришёл обещанный покой. Голос куратора убаюкивал и утешал, а её пальцы у меня на голове возвращали в далёкое детство, будили не визуальные, но более глубокие, тактильные воспоминания об Альвусе и Еффе.

— Ты пришла сюда и принесла внутри себя войну. Это ты сражалась со своим происхождением. Ты сражалась со своей «грязью». Сказать, что видела я? Сказать, что видели все остальные? Они видели умную и добрую девушку, которая на две головы выше любого из них. Видели — и восхищались тобой. Ты плачешь, что не сумела обогнать Виллара. Но ты — орлица, которая жалуется птенцам, что не сумела обогнать орла. Виллар никогда и ни с кем не состязался, Алеф. Он отмахивался от учёбы, как от паразита, высасывающего силы и время. Он шёл своим путём, напрямик, а ты — ты бежала по спирали вместе со всеми. И всё равно держалась недалеко от него. Если ты искала признания — вот оно: ты гораздо способнее Виллара. И уж точно намного трудолюбивее. А теперь осуши свои слёзы и скажи, что ты собираешься делать в ближайший час?

Я послушно провела по глазам пальцами.

— Лечь в капсулу, — сказала тихо. — Очиститься…

— Нет, это не годится. Если доверять капсуле всё — ты скоро начнёшь деградировать. Сделаем так. Иди и займись чем-нибудь, что займёт твоё тело. Сходи в тренировочный зал. Выброси всё из головы на час. И я обещаю тебе: ещё раньше, чем этот час закончится, Музыка покажет тебе ответ.

Подумав, я сказала:

— Можно я пойду в бассейн?

— Разумеется, Алеф. Удачи!

— Удачи…

Волны разбивались о прозрачную маску. Я работала руками и ногами так, как никогда раньше. Раньше у меня была цель — давать телу правильную нагрузку, чтобы росла его сила и крепость. Теперь я хотела измотать его так, чтобы на мысли сил не оставалось.

Почему-то снова и снова я вспоминала Таинство, слышала слова, которые произносили участники пятёрки, решившейся привнести в этот мир новую жизнь.

Всё было связано. Дух, тело, душа, разум. Нельзя развивать одно и не заниматься другим — ты очень быстро упрёшься в стену, которую не пробить.

Нельзя и измотать тело так, чтобы всё остальное сохраняло бодрость. Физическая усталость притупляет разум, оглушает душу, ломает дух. Точно так же как сломленный дух, рушась, погребает под собою всё остальное, превращая тело в руины.

Пусть я родилась неправильно. Но я подчинялась тем же вселенским законам, слушала ту же музыку. И тело моё, устав, высосет силы из всего остального.

Тогда я смогу уснуть, так и не решив ни одну из своих проблем.

На исходе часа, выделенного мне куратором, я измучила себя до такой степени, что одеревеневшие мышцы просто отказались слушаться, и я пошла ко дну.

Всколыхнулась и улеглась паника.

Здесь было не так уж глубоко, и я расслабилась, позволила себе утонуть. Когда ноги коснулись дна бассейна, я оттолкнулась и взмыла вверх. Вынырнув, ухватилась за ближайший буёк и перевела дыхание.

Тяжело билось сердце. Казалось, всё, на что я теперь способна — это доползти (именно доползти, не дойти) до капсулы и уснуть. Уснуть, возможно, даже не сумев в неё забраться, прямо на полу.

Но даже такой возможности у меня не было, пока я в воде. Значит, собраться, вдохнуть, выдохнуть и — последний рывок.

Но теперь я уже не вкладывала ненужных усилий. Двигалась осторожно, поперёк бассейна, к ближайшему краю. Тело практически ничего не чувствовало, и это было плохо. Происходи всё в бурной реке или в море, я была бы уже мертва. Когда перестаёшь чувствовать — начинаешь терять связь с миром. А он не из тех, кто будет удерживать. Мир отпускает с лёгкостью и радостью.

Я едва слышно застонала, когда пальцы вцепились в металлический рифлёный борт. Сразу вылезти не получилось. Я сорвала маску, положила руки на борт, голову — на руки и закрыла глаза.

Тело плавно покачивалось на волнах. Не заснуть бы… Но с этой бедой мне помогли справиться ученики первого оборота, приютившиеся неподалёку. Их выкрики и смех заставили меня открыть глаза. Я тут же прищурилась от яркого буйства ментом.

Мои сверстники, с которыми я проводила почти всё время, уже отлично сдерживали внешние проявления внутренней жизни. Эти же, молодые, напоминали извергающиеся вулканы.

Трое колыхались в воде, не отплывая далеко, двое сидели на борту, болтая в воде ногами. Они как бы создали правильный пятиугольник, центр которого находился на воде. И там, в этом центре, стояла голограмма.

Над нею они смеялись, в неё тыкали пальцами, взахлёб комментируя и выражая то, что Айк презрительно обозвал бы «мнением», показав голосом огромные кавычки, как только он один и умел, из всех, кого я знала.

Это существо было маленьким, но я понимала, что оно просто уменьшенное, с сохранёнными пропорциями. Ведь я уже видела такое раньше.

Не такое. Подобное.

То существо вызвало лишь страх и отвращение. А это внезапно околдовало мой усталый рассудок.

Оно — даже с поправкой на уменьшенные масштабы — было тоньше, стройнее того, первого. Не тряслось и не кричало. Оно вообще не было живым, это была просто проекция, изображение. И в его молчаливой неподвижности было что-то величественное.

Дурацкая шерсть на голове, которая так неприятно поразила меня в первый раз, теперь выглядела иначе. Шерсть была одного из оттенков белого. Длинная, как будто никто и никогда её не стриг, она достигала спины, как энергопроводники хранителей.

— Уродство какое! — услышала я комментарий девчонки, что находилась в воде.

И мне внезапно захотелось вылезти. Чтобы не делить с нею одну воду. И уйти — чтобы не делить с ними воздух.

Я сделала усилие, выкарабкалась и встала на одеревеневшие ноги. И всё это время не сводила глаз с голограммы.

В этом было что-то неправильное, что-то, против чего восставало всё моё существо. Но тело слишком ослабло, разум не хотел заниматься анализом, дух уступил, а душа — приняла. Приняла за совершенство то, что видели мои глаза, снова и снова пробегая взглядом по каждому изгибу этого удивительного создания.