Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 86

То, что эти дискуссии были, мягко говоря, не совсем дискуссиями, потому что защитников морганизма не находилось и все выступающие били в одни ворота, Игоря не смущало — со всякими там идеалистическими представлениями в науке надо кончать. Это для него непреложная истина, а потому, когда встретил на улице Володьку и завел об этом разговор, был искренно удивлен его словами:

— По-моему, Игорь, истин в конечной инстанции не существует. Этому и диалектика, кстати, учит.

— Ты гуманитарий и в этом ни в зуб ногой, а мы изучали, — возмутился Игорь. — Вообще, смотрю я, у вас с Коншиным тумана в головах полно.

— Тумана? — усмехнулся Володька. — Возможно. Я как-то задумался, Игорь, науке-то настоящей еще двухсот лет нету. И считать, что она уже все знает, вряд ли можно. По-моему, сейчас серьезнее дела есть, чем этот морганизм-вейсманизм.

— Не понимаю тебя, — сухо сказал Игорь, поджав губы. — Идеалистические идейки — это не серьезно?

— Надо еще доказать, что они идеалистические.

— Ну, знаешь… — покачал головой Игорь.

На том бы и разошлись, и остался бы у Игоря неприятный осадок от несколько пренебрежительного тона Володьки с оттенком даже какого-то превосходства, если бы тот не спросил:

— А как дела с рассказом, Игорь?

— Понимаешь, я долго думал после того разговора с вами и решил, что вы с Коншиным в чем-то правы. Я переделал конец — лейтенант не убивает отца, а отводит его в часть… Ну, пришлось немного изменить обстоятельства.

— Но там-то его расстреляют, — после некоторого размышления сказал Володька.

— Ну это необязательно. Главное, сын выполнил свой долг, не отпустил врага, хотя тот и его отец.

— Давал куда-нибудь?

— Нет. Замотался с институтскими делами, ну и, честно сказать, боязно как-то. На меня вообще тут всякие неприятности навалились.

— Ты пиши, Игорь, — серьезно сказал Володька. — О войне надо. Только о настоящей. Понимаешь?

— Думаешь, надо? Сейчас вроде все о другом пишут.

— Обязательно надо, Игорь. Пиши. Желаю успеха.

Теперь вот расстались хорошо, а то уж Игорь опять хотел обозвать Володьку анархистом, но заинтересованность в литературных опытах Игоря примирила его с ним.

Да, все эти институтские дела — и занятия, и общественная работа — отвлекали, помогали забыть на время о своем личном, но это днем, а вечерами наваливалась тоска и садился за очередное письмо.

Игорь перечел. Конечно, письмо не выражало всего, но он все же послал его, надеясь, что оно не останется без ответа, что Нина все поймет.

Женька стала что-то тиха и задумчива. Вечерами не улетала на улицу, не пропадала допоздна.

— Девка вроде наша в ум начала входить, — заметил Петр.

— Да, что-то не узнать, — улыбнулась Настя. — Я ее за письмом застала, писала кому-то. С кем это она переписку завела, ума не приложу.

— Спросила бы.

— Неудобно как-то, взрослая уже.

— Какая там взрослая, соплячка еще! Я сам спрошу, — решил Петр. И спросил, когда Женька с занятий пришла, а в доме никого не было.

— Сказала мне Настя, пишешь письма кому-то? Так кому?

— А тебе какое дело? — не задумываясь ляпнула Женька.

— Ты со мной так разговаривать не смей! Так кому, отвечай.

— Кому-кому? Дубинину твоему. Другу разлюбезному.

— Ивану? — удивился Петр. — А зачем?

— Зачем мужчина с женщиной переписывается, не знаешь? Симпатия, значит, обоюдная.

— Какая симпатия, чего городишь? Чего у вас общего?

— Пока ничего, но скоро, может, будет.

— Ты о чем, Женька, дурочка? — не понимал Петр. — Зачем ты ему нужна?

— А правда, Петр, что он в академию будет поступать? — переменила разговор Женька.

— Тебе-то что?

— А он сказал, чтоб я ожидала его. Ну я и жду. А чтоб скушно не было, письма пишу, напоминаю, чтоб не забыл, о чем говорил.

— Шутил он, дурочка, а ты поверила.

— А если академию окончит, обязательно генералом будет Дубинин твой? — невозмутимо спросила она.

— Это как служба пойдет… Вообще-то шанс есть, — ответил Петр, а потом опомнился. — Чего я тебе на глупости отвечаю. Какое тебе до этого дело? Иван старше тебя на десять лет с гаком.

— Дольше любить будет. Подумаешь, какая разница. Нормальная.

— Ты всерьез, что ли, Женька?

— Я в старых девах, как Настя, оставаться не собираюсь.

— Не трожь Настю, балаболка, — повысил голос Петр. — Она настоящая женщина, таких уважать надо, не то что всякие там ее подружки.

— Одним уважением не проживешь. Она себя подать не умеет. К художнику ходит, так хоть бы губы-то подкрасила, хоть бы приоделась.

— К художнику она по делу ходит, а не для шуров муров.

— А откуда ты знаешь, для чего она ходит? Нравится он ей, по-моему… Он ничего, художник-то этот, только чокнутый какой-то.

— Так вот, Евгения, с Дубининым брось игрушки играть. И писать брось. А я напишу ему, чтоб не забивал дурной девке голову разными глупостями.

— А он приедет скоро, Дубинин-то твой. Вот тогда и скажешь, только ни к чему уже это будет, — уверенно заявила она и отвернулась от брата.

В комнату вошла Настя, нагруженная сумками с продуктами. Остановилась, поглядела на них и поняла сразу, о чем шел разговор, но промолчала, положила сумки, раздеваться стала. Тут Петр и рассказал ей, с кем сестрица переписку ведет, какие планы строит, что этот сукин сын, бабник даже в доме фронтового друга, который жизнь ему спас, блуд разводит, сопливую девчонку с панталыку сбивает, ему-то все шуточки, а эта дуреха всерьез приняла, что набьет он при встрече Ивану морду — тем дело и кончится.

Женька выслушала это с невозмутимой усмешечкой, будто не о ней речь, а на охи и ахи, которые Настя развела, слушая брата, кинула небрежно: