Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 95

— Это ты, Ася? — удивленно промямлил Коншин. — Давно ждешь?

— Вечером я приехала, — поднялась она и стала обглядывать бесцеремонно его спутницу. — Ты с кем это?

— Я? Вот видишь, знакомая… гостья, — глупо заухмылялся он.

— Знакомая? Гостья? — в Асиных глазах вспыхнул жесткий огонек. Она-то, видно, сразу поняла, какого полета птичку привел он.

Она подошла к девице вплотную и уставилась на нее. Та смущенно улыбалась, переминаясь с ноги на ногу, не понимая, кем эта женщина приходится парню, который привел ее, но когда Ася спокойно, но твердо, с угрозой в голосе сказала: «А ну-ка, мотай отсюдова!» — а Коншин вступился за нее, сказав: «Не гони, Ася», девица перестала улыбаться, осмелела и бросила Асе грубовато:

— А ты кто такая, чтоб командовать тут? Не к тебе пришла, да и не хозяйка ты здесь.

— Ты еще разговаривать?! — Ася схватила девицу за плечи, повернула и вытолкнула за дверь с силой, которую и не приметить было в ее худеньком тельце. — Вот так!

— Нехорошо, Ася, — заплетающимся голосом пробормотал Коншин. — Может, нравится мне она. Может, мне сегодня нужна женщина. Понимаешь?

— А ты понимаешь, кого привел? И не стыдно? Вот уж про тебя такого не думала.

— Плохо мне… Раз ее прогнала — со мной будешь. Слышишь?

— Ладно, буду. Комнату-то открой или ключ дай.

Коншин отдал ключ, Ася открыла дверь его купе, он ввалился в комнату и сразу бухнулся на тахту. Уже полусонного раздевала его Ася, чего-то причитая. Он пытался обнять ее, затащить к себе, но она мягко уговаривала:

— Да подожди ты… Ложись как следует. Приду я к тебе, приду. Куда мне деваться?

— Только обязательно, Асенька… Не могу я сегодня без тебя, не могу, — пьяно болтал он, вытягивая руки, чтоб легче было ей снять его ковбойку.

Проснулся он среди ночи, пошарил рукой около — Аси не было; продрав глаза, он не нашел ее и в комнате. Поднялся и, пошатываясь, вышел в кухню — Ася спала, сидя на табуретке, положив голову на свой узелок на столе.

— Ася, Ася… дурочка, — начал будить ее. — Я уйду сейчас в другую комнату, а ты ложись…

Она открыла глаза, он приподнял ее и толкнул в комнату, а сам пошел в большую, родительскую. Там, не оправляя постель, свалился на диван. Утром, проснувшись, он долго лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок. На душе было мерзко. Презрение к себе, начавшееся еще с того, как взял он золотой для продажи, сейчас было еще сильней. Вспомнился «коктейль», эта самотечная «Нарва», девица, которую он поволок домой и которая охотно пошла… Ну и все дальнейшее. И то, как приставал к Асе, звал в постель, — тоже припомнил. Вот тебе и святая память о Ржеве… Что же с ним творится? До чего дошел? Потянулся к папиросам, сделал несколько затяжек, стало еще противней.

Постучав в дверь, в комнату вошла Ася.

— Ну, однополчанин, и хорош ты был вчера, — сказала, укоризненно покачивая головой. — Помнишь хоть что?

— Помню… — с трудом выдавил он. — Вроде к тебе приставал?

— А как же. Вам же, мужикам, как напьетесь, бабу подавай… И привел какую-то прости-господи. Где оторвал такую?

— В ресторане, наверно, привязалась, — поморщился он. — Ты прости, Ася, не соображал ничего. Фу ты, мерзко-то как.

— Не надо пить, Алеша… У нас в деревне, кто живым вернулся, тоже пьют много. Хороший же ты, а вчерась такой противный был. Уж подумала, неужто притворялся в прошлый раз, а на самом деле… — она не закончила, а потом добавила: — Мы же — товарищи, на одном фронте были, и зачем нам… Понимаешь? Да я, может, и пришла бы к тебе, кабы… кабы… ну, понимаешь, я ведь, несмотря ни на что, честной осталась… Надеюсь все же, найдется ежели человек, так упрекнуть меня ни в чем не сможет. Понимаешь?

— Понимаю, конечно. Но неужели? — удивился он.

— Уж так, видать, устроена… Мечтали мы, девчонки, в лагере: вот освободят нас наши, встретится какой-нибудь Иван-царевич, и такая, такая любовь будет… — Она замолчала, вытерла платком увлажнившиеся глаза, вздохнула: — Нет, не встретился никто… Может, и зря берегусь, может, ни к чему это? Трудно нам, военным девчонкам, найти кого… Но все же надежду не оставляю.

— Правильно, Ася… Ты же на вид девочка совсем, встретишь кого-нибудь…

— Это на вид — девчонка-то, а душа-то уже старая, Леша… Ну, ладно, поговорили и хватит. Я ведь что приехала? За справкой! И получила вчера, вот она, справочка-то! — Ася вынула аккуратно сложенную бумажку и торжественно развернула. — Видишь, все честь по чести и печать гербовая, что служила в разведотделе армии. А знаешь, как вышло? Через этого Петрова, который на подружке моей женился, помнишь, писала? Вот он все и устроил без волокиты. Теперь человек я. И инвалидность военную получу, ну и вообще…

— Поздравляю, Ася. Очень рад за тебя.

— Знаешь, можно я писать тебе буду? И про плен, про лагерь… Вытолкну все из сердца, может, забудется.

— Пиши, конечно, — он улыбнулся и положил руку ей на плечо. — Твои письма нужны мне. Как ни трудно нам было

Ася кивнула.

Вот и пришел в Москву Первомай… Принарядилась Москва, украсилась. Зазеленели уже высаженные на улицах липы, протянулись красочные транспаранты и флаги. На здании телеграфа, как всегда, сооружено что-то интересное, светящееся, движущееся. На Пушкинской площади разбили праздничный базар из сказочных домиков с широкими резными воротами, с изображением двух золотых оленей… Ну и народ принарядился, особенно женщины. Им легче, пошили к празднику новые платьица цветастые, вот и украшены улицы в разные цвета, глаз радуется…

Снижение цен, правда, к маю не вышло, хоть и ожидали. Но ведь еще и полгода не прошло с реформы, рано еще, а вот к Октябрьской, наверно, понизят. Но этот Первомай и так особый, впервые за долгие годы встречают его москвичи в сытости, когда в магазинах всего полным-полно, когда можно себя побаловать праздничным обильным застольем… Радовал пришедший май и тем, что вслед идет еще большой праздник — День Победы. Третья годовщина того незабываемого Девятого мая. Кольнуло, правда, чуть фронтовиков, что перед самым Девятым мая объявили третьего сентября, то есть день победы над Японией, рабочим днем. Но кое-кто говорил, что и верно, главная-то победа в Берлине была, а та война — дальневосточная — короткая, чего праздновать, за один-то лишний рабочий день в масштабе страны чего только ни сделать можно.

Вечером девятого выплеснулась вся Москва на улицы и площади. Конечно, Красная площадь полна народу, улица Горького течет разноцветной полноводной рекой. На площадях оркестры, музыка, на открытых эстрадах артисты выступают, смех, веселье, танцы…

Влились в праздничную толпу и Коншин с Володькой. Подхватила она их и несла к центру, где все сверкало от иллюминаций и где праздник шире и шумнее. Ну и было для них, конечно, традицией — шататься по центру города каждый большой праздник.

Володька поглядывал на Коншина — как он, оправился после Натальиной свадьбы или нет? Коншин шел спокойный, только опал немного на лицо и на встречных девиц не заглядывался. Ладно, оклемается, подумал Володька, умудренный бурными для себя месяцами сорок пятого, уже зная, заживают всегда раны, и сердечные тоже. Узнал он в прошлом году, что вышла его Тоня замуж за какого-то дипломата и укатила аж в Америку, ну и что? Не было уже боли. Даже порадовался за нее. Так и у Алексея все пройдет…

А сегодня с самого утра у Володьки приподнятое настроение, давно такого не было. Как-то ясно представилось, что война позади, что впереди целая жизнь и обязательно будет в ней и хорошее и радостное. И он сказал об этом Коншину.

— Да, Володька. У меня сегодня тоже такое чувство — мир вокруг, живые мы и все впереди. Только не надо не по себе сук рубить.

— Ты о Наталье?

— Нет, при чем она? Я — вообще… Ставить перед собой задачи, конечно, надо, но не «сверх».