Красные ворота - Кондратьев Вячеслав Леонидович - Страница 99

С эшелона, везущего их на Восток, перешли к воспоминаниям о довоенной службе, о чистой и здоровой жизни с физзарядочкой, с тактической до упаду, с ночными марш-бросками, с рукопашным боем, которым занимались до изнеможения, полагая его очень важным, а пригодились эти приемы лишь один раз Володьке, когда был в штрафбате и в отчаянной ночной атаке отбил винтовку немца вниз и огрел того прикладом в висок отработанным, почти машинальным ударом. А Коншину в рукопашной не довелось быть — либо отходили немцы при их приближении, либо отбивали атаки, отбрасывая их с половины пути.

В тридцать пятом, чтоб добраться до Абрамцева, ехать надо было паровиком, а слезать на станции Хотьково. Электрички только до Мытищ ходили. А теперь есть платформа 57-й км, на которой они и сошли, и сразу тропкой в лес, к глубокому оврагу, пройдя который оказались уже на знакомой Коншину дороге, что вела через мост в Абрамцево.

Тут уже все знакомое ему — и пруд, и усадьба, и аллеи, и избушка «на курьих ножках», в которой среди многочисленных автографов, может быть, уцелел и его, вырезанный перочинным ножичком. Коншину почему-то очень хотелось узнать, остались его инициалы на стене или нет, и он подгонял Володьку, задержавшегося у аксаковского дома.

Избушка оказалась на месте. Шла от нее, как и раньше, уходящая вниз аллея. Вспомнил Коншин, как разгонялся он тут на велосипеде до замирания в сердце и как с ходу влетал на противоположный склон. До такой умопомрачительной скорости разгонялся он лишь при зрителях: либо девчонок-дачниц, либо взрослых девиц из дома отдыха «РАБИС», располагавшегося в ту пору в усадьбе.

Свои инициалы «А. К. 35 г.» — он разыскал и был этому чрезвычайно рад, сам не зная почему, но и грустно стало. Показывая Володьке сохранившиеся буквы, он сказал:

— Да, убило бы на войне, только вот эти буковки и остались… А сколько здесь, наверно, таких. Видишь?

И стали они рассматривать и инициалы, и имена полностью, мальчишеские, девчоночьи… Много было их, все стены расписаны, а года все довоенные — тридцать шестой, седьмой, вплоть до сорок первого… А много ли из них в живых осталось? Хорошо, если половина, а может, и одна треть?.. Вроде как кладбище эта избушка. Одновременно полезли они в карманы за папиросами, задымили…

— А может, Володька, от меня

— А ты что, памятник жаждешь заслужить? — иронически скривил губы Володька.

— Да нет… Но для чего-то, черт возьми, мы остались в живых!

— Брось! Выдумал ты себе это. А на самом деле до сих пор, наверно, не веришь, что живым остался. Сужу по себе.

— А что! — воскликнул Коншин. — Может, ты и прав. «А мы остались, уцелели из этой сечи роковой… — вспомнил он Вяземского. — …По смерти ближних оскудели и уж не рвемся в жизнь, как в бой». — Он задумался. — Рвемся-то, может, и рвемся, но что-то ничего не получается.

— Опять завел ту же пластинку? — усмехнулся Володька.

Спустились от избушки вниз, к мостику, поднялись — аллея тянулась так далеко, что не видно просвета, только заметили они сидевшую на дальней скамейке особу женского пола с книжечкой и невольно приосанились, подтянули ремни на гимнастерках. Коншину было и грустно и приятно узнавать знакомые места… Вот здесь, у этой ямки, притормаживал он велосипед, там дальше разворачивался, на той вон скамеечке присаживался, как раз на той, где сидит сейчас девушка. А может, вдруг она из тех дачниц, длинноногих пятнадцатилетних девчонок, перед которыми он и форсил на велосипеде? Ведь в кого-то из них он был влюблен, но теперь, конечно, не помнит лица и вряд ли узнает.

Когда они подошли к скамейке шагов на тридцать, девушка подняла голову и посмотрела на них.

— Дадим «строевой»? — неожиданно предложил Володька.

Коншин удивился, не ждал он от Володьки такой прыти, но согласился, кисло улыбнувшись.

И прошлись они перед девицей «строевым», с равнением на нее, рубя шаг с каменными лицами и громыхая сапожищами. Она громко засмеялась… Что ж, реакция благожелательная, даже неудобно не остановиться. Притормозили и повернулись к ней.

— Мальчики, из вас никто в эвакогоспитале 5005 не лежал? Это у Киевского вокзала… — уточнила она.

— К сожалению, нет, — развел руками Володька, опять поразивший Коншина необычной любезностью. — Почему вас это интересует?

— Был у нас один ранбольной, всегда передо мной строевым проходил. Ну и вы рассмешили.

— Слышишь, Алексей? Уже был прецедент, мы, увы, не первые.

— Значит, вы в госпитале работали? — спросил Коншин.

— Ага.

— Не повезло нам с тобой. В каких только госпиталях не валялись, а к такой вот сестричке не попали, — опять заиграл Володька. — А вы, мадемуазель, значит, мечтаете в одиночестве?

— Увы, уже не мечтаю. Я читаю. Сонеты Шекспира, — она гордо помахала маленькой книжечкой.

— Ого-го, — промычали оба в один голос, выражая этим изумление и восхищение.

— А вы не «го-го», вы послушайте: «В тот черный день — пусть он минует нас! Когда увидишь все мои пороки. Когда терпенья истощишь запас И мне объявишь приговор жестокий… В тот день поможет горю моему Сознание, что я тебя не стою, И руку я в присяге подниму, Все оправдав своей неправотою. Меня оставить вправе ты, мой друг. А у меня для счастья нет заслуг». Ну как?

— Это почти про меня, — сказал Коншин.

— И про меня, — улыбнулась она.

— Ну и много у вас пороков? — спросил Володька.

— У кого? У меня?

— У вас. Про него я знаю, — кивнул он на Коншина. — У него навалом.

— Одну минутку… — она быстро залистала книжку, нашла страницу и продекламировала: — Отлично зная каждый свой порок, Я рассказать могу такую повесть, Что навсегда сниму с тебя упрек, Запятнанную оправдаю совесть…

— У Шекспира что, на все случаи жизни сонет? — удивился Володька.

— Почти.

— Что ж, пороки ваши нас не испугали. Если хотите, можете прогуляться с нами, — улыбнулся он.

— Спасибо за милостивое разрешение. Думаю, с Шекспиром мне будет интересней, — выдала она с улыбочкой.

— М-да? Неплохо. Один ноль в вашу пользу… Ладно, мы не обидчивые. Тогда пока… — махнул Володька рукой.

— Пока, — бросила она и уткнулась в книжицу.

В конце аллеи Коншин стал искать тропку, ведущую в деревню Мутовки, где они жили, но не находил. Заросла, что ли? Да, видимо, «позарастали стежки-дорожки», вспомнились ему слова песни. Он повернулся к Володьке:

— Придется лесом… Вижу, понравилась девочка, не узнать прямо тебя.

— Весна, — пожал плечами Володька. — Ты веди давай.

Коншин поискал еще тропку и, не найдя, повел Володьку напрямик лесом. Вскоре они выбрались на опушку. Впереди раскинулось поле, за ним стоял небольшой лесок, а из-за него выглядывала деревушка. Они осмотрелись и…

— Лешка, ну и местечко для обороны! — завопил Володька. — Обзор на все сто восемьдесят! Смотри, тут вот станкач установить, левее ручной. А второй ручник вот здесь. Ну и живи, не тужи, жди фрица.

— Место — красота! Только станковый я бы поставил туда, а второй ручник выдвинул бы к тому бугорку… — и они всерьез стали обсуждать устройство обороны на этом месте, пока не расхохотались.

— Не хватает еще стрелковую карточку начать составлять: ориентир первый — отдельно стоящее дерево, ориентир второй — копна, ну и т. д. Не навоевались, идиоты!

— Карточку ни к чему, а вот пистолетик ты зря выбросил, постреляли бы, — с сожалением сказал Коншин. — У тебя какой вальтер был? П-38, офицерский, или типа браунинг?

— Полицейский, ПП, на семь шестьдесят пять.

— Наши патроны от ТТ подходили?

— Нет, наши чуть подлиннее. Но у меня два магазина было и россыпью патронов двадцать. Пострелять можно было.

— Зря все же выбросил, — вздохнул Коншин.

— Не настрелялись мы с тобой, что ли?

— Настреляться-то настрелялись, но интересно, мазали бы сейчас или нет? А потом, просто в руке подержать приятно.