Князь мертвецов. Часть II (СИ) - Кащеев Кирилл - Страница 32

Глава 18. Смеяться и презирать

Улицы сияли. Небо блеклое, все же осень, но так даже лучше, от красок и без того слепило глаза. Деревья - золотые, оранжевые, багровые - были насквозь пронизаны солнцем, а Екатерининский бульвар, по которому шагал Митя, устилал сплошной лиственный ковер. В первое мгновение он даже остановился, не осмеливаясь ступить. Облетевшие листья полностью скрыли булыжники, протянувшись дорожкой сплошного золота с редкими вкраплениями оранжевого и бордового. Сверху спланировал лист каштана - широкий, золотисто-зеленый, похожий на развернутый павлиний хвост. Митя поймал его в воздухе. Захотелось как в детстве, когда он гулял с няней в Александровском саду, собрать букет, жаль только, подарить некому. Ребенком он дарил их маме, а сейчас, разве что Ниночке. В ответ на коробочку. Барышне подобранные с земли листья не вручишь, барышням нужны букеты в хрустящей бумаге из цветочной лавки.

Один раз пришлось свернуть с дороги, обходя по широкой дуге развороченную мостовую - пара мастеровых устанавливали газовый фонарь. Человек пять зевак толпились вокруг, отпуская авторитетные замечания.

- А че так близко-то? - с умным видом тыкал в готовую ямину мужичок с плотницким рундуком на плече. - Пролетки ж краем цеплять будут!

- Ты плотник? Вот и иди себе, сострогай чего! - пропыхтел один из рабочих, вытирая пот со лба. - Как сказано ставить - так и ставим, паны, небось, лучше знают, где ентой штуке светить - на то у них образование имеется.

- Отакое у них, видать, образование! А я тебе говорю, будут цепляться! - разобиделся плотник.

Митя обошел их, оставив свару за спиной, и пошагал дальше по бульвару.

- Митья! Митья! - листья зашелестели под башмачками, Митя обернулся.

Торопливой ковыляющей походкой его нагоняла мисс Джексон.

- Как есть удачно, я встречать вас! О-о, какой красивый лист! - мисс уставилась на каштановый лист в руке Мити восторженным взглядом.

- Прошу!

Она взяла лист трепетно, кончиками пальцев и завороженно принялась разглядывать тонкие прожилки. Потом подняла его к небу и жмурясь, принялась глядеть как солнце пронзает лист насквозь, заставляя гореть золотом и изумрудом. И ее некрасивое обезьянье личико в этот момент ... Митя даже хотел сказать, что преобразилось, стало почти красивым - было бы романтично и в духе этого золотого утра. Но нет, не стало, так и осталось довольно уродливым. Разве что глаза, обычно тусклые и невыразительные, распахнулись и словно бы вспыхнули отраженным светом солнца.

- Какой невозможный, прекрасный красота есть сегодня! - мисс глубоко вздохнула и прижала лист к груди. - Правда, Митя?

- Да, - он улыбнулся в ответ. - Никогда такого не видел.

- Потому что злой дворник каждое утро сметать до голый булыжник. Булыжник тоже есть красив, но лист лучше, - она нагнулась, подхватила листья в горсть и подкинула их в воздух, с восторгом глядя как те осыпаются, кружа в воздухе.

Мите показалось, что откуда-то вдруг потянуло ледяным сквозняком:

- Если обычно листья сметают дворники, то, почему они не сделали этого сегодня? - спросил он, настороженно оглядываясь. И впрямь - ни одного дворника! Обычно фигуры в фартуках и с метлами были такой же частью городских улиц, как пролетки, афишные тумбы, фонарные столбы. Но сегодня он не видел ни одного от самой Тюремной площади!

Митя вдруг понял, что на улицах и вовсе на удивление мало людей. По мостовой еще катили телеги и пролетки, но было их не в пример меньше, чем в любой иной день. Совершенно не видать фланирующей чистой публики, а обыватели попроще шагали торопливо, точно хотели скорее убраться с улиц, и старались ни с кем не встречаться глазами.

- О! Не знать! - мисс ухватила его под руку и заковыляла рядом. - Вдруг они наконец понять, что нельзя убивать такая красота своей метелка?

- Сомневаюсь, что им должно быть дело до красоты, когда у них имеются обязанности, - пробурчал Митя. Бесцеремонность мисс Джексон ему не понравилась. Возможно, ей тяжело идти, но могла бы подождать, пока он сам предложит руку. А он бы не предложил - последнее, чего ему хотелось, это прогуливаться под руку со своей домашней учительницей. Теперь и не сделаешь ничего, стряхивать даму с локтя, как прицепившийся репейник, все же неприлично.

- Все люди есть странные. Они бояться уродство, смеяться, презирать, значит, они должны любить красота, хотеть вокруг всё-всё быть красиво! Не разрешать строить некрасивый дом - сразу сносить и делать другой, красивый, не делать некрасивый завод. Женщины! - со свойственной ей бесцеремонностью она указала на крестьянку в уродливой кофте и латанной юбке, согнувшейся под тяжестью мешка. - Все делать, чтоб каждый женщина быть красив, не разрешать быть не красив. Но они не делать, совсем! - она остановилась и комически развела руками. - Они делать только «фу, уродина!» - и снова смеяться и презирать!

В этот момент, словно по заказу, крестьянка со стоном опустила свой мешок и выпрямилась, упираясь руками в поясницу. У нее оказались чеканные, как у античной статуи, черты лица, красиво очерченные губы и огромные серые глаза, но все это терялось за рыхлой, в оспинах, кожей и ранними морщинами. Крестьянка шумно выдохнула, снова взвалила мешок на спину, и потащилась дальше, шаркая ногами в старых латанных башмаках.

- Я иногда думать, людям нравиться смеяться и презирать! Совсем немножко людей над всеми смеяться и всех презирать, а остальные почему-то соглашаться! Им тоже нравится? - мисс озадаченно поглядела на Митю.

Слова мисс звучали ... странно. С ними явно было что-то не так, но Митя никак не мог понять, что именно! Звучало-то логично, и от того крайне неприятно.

«Мы хоть за уродства не убиваем! В отличии от распрекрасных альвов». - раздраженно подумал он.

- Я полагаю, тон в обществе задают лучшие люди ...

- А кто это есть? - немедленно заинтересовалась мисс.

Ответить Митя не успел. Раздались пронзительные свистки, и на улицу выскочили те самые, запропавшие, дворники, и принялись пинками и окриками разгонять телеги и повозки, заставляя сворачивать в боковые улочки. Издалека послышалось мерное буханье, и наконец из переулка строем, один за другим, вышли големы.

Были они изрядно побиты - грудь и спины в рытвинах и выщерблинах от пуль, у одного так вовсе был разворочен бок, у другого в животе красовалась изрядная ямина. Шли, неловко переваливаясь и подволакивая ноги, на плече переднего, скукожившись и поджав ноги, трясся незнакомый седобородый каббалист. Он то и дело с ужасом косился на ящик в руках голема. Виденный минувшей ночью ящик со взрывчаткой Митя узнал сразу же, так что страхи старика были ему понятны. Рядом на приписанном к чугунке автоматоне рысил незнакомый человек в промасленной ремесленной робе. Он тоже поглядывал на ящик, но не столь нервно, а скорее как-то по-хозяйски. Не иначе как из путейских мастерских мастера-взрывника вызвали.

По обеим сторонам шествия, затравленно озираясь, и то и дело хватаясь за шашки, шагали городовые, а сзади тащилась толпа. Там были и заводские рабочие, и дебелые бабы, приказчики, пьяницы, личности вовсе непонятные и неопределимые, и вполне прилично выглядящие гимназисты, и конечно, вездесущие мальчишки. И словно облаком над ними висела ненависть. Они двигались за големами так грозно и молчаливо, что те казались взятыми в бою пленниками - и право же, еще недавно пленных варягов-налетчиков провожали добродушней!

- Твари, твари! - выскочившая перед големами бабенка выглядела натуральной жертвой набега - расхристанная, всклокоченная, в изодранной юбке, и с длинной царапиной на щеке. Будто эти самые големы только что ее родной дом раскатали по камешку, а она чудом вырвалась. - Души христианские загубили!

Передний голем встал как вкопанный, не делая и шага, а баба металась у самых его ног, потрясая кулаками и изрыгая проклятия:

- Загубили, как есть загубили! - она подскочила к голему и пнула его. Тут же взвыла и запрыгала на одной ноге, поджимая ушибленную ступню.