Японские писатели – предтечи Новейшего времени - Коллектив авторов - Страница 37

Приняв мирскую хулу и человеческое презрение,

Его Величество остался бы единым оберегаемым телом

И никогда бы не изрёк ложь о беспочвенности

(Пусть в глубине души он и считал бы так)

Закутав драгоценное тело в праздничные одеяния, в сумраке вечера

Во глубине дворца

Он простёрся бы перед образами предков-императоров

Вознёс бы благодарность духам тех, кто умер за божество

Простой поклон, простая молитва

Сколь уважительны были бы они!

Отчего повелитель стал человеком?!

Отчего повелитель стал человеком?!

Отчего повелитель стал человеком?!»

… … … … … … … … … … … …

Этот выкрик повторялся и повторялся; Кавасаки-кун в ритм ему хлопал в ладоши, однако, поскольку хор голосов всё ширился, он перестал успевать, и хлопки стали хаотичными.

Наконец, из его рта стал вырываться сплошной бред; все его силы кончились, голос иссяк, превратившись из свирепого тона отважного воина в слабый голосок слепого юноши.

Хлопки стали едва слышными, голос то появлялся, то пропадал; Кавасаки-кун повалился вперёд и перестал двигаться.

Тут мы заметили, что в просветах дождя пробивается рассвет и поняли, что яростные духи наконец скрылись.

Кимура-сэнсэй принялся расталкивать Кавасаки-куна, но, коснувшись его, в растерянности отдёрнул руку. Почувствовав что-то неладное, мы сгрудились вокруг тела Кавасаки-куна. Слепой юноша был мёртв.

Нас, однако, поразила не просто его смерть. Мёртвое лицо принадлежало не Кавасаки-куну, но кому-то неизвестному; оно было неопределённо изменившимся, как если бы взглянуло на что-то ужасающее.

УЧЕНИЕ ВАН ЯНМИНА КАК РЕВОЛЮЦИОННАЯ ФИЛОСОФИЯ^[121]

Учение Ван Янмина — философия действия — погребено в пыли, стало книгой, задвинутой в самую глубину полки. Это учение, называемое также одним из направлений чжусианства (которое, как говорят, сейчас возрождается), известно лишь по названию, — исключая, разумеется, лишь ничтожную кучку его поклонников; таково положение дел. Говорят, в Америке есть трое учёных, занимающихся Ван Янмином; в Японии же школа Ван Янмина состоит из двух-трёх человек, унаследовавших эту традицию; в целом, следует откровенно сказать, что привлекательность этой базисной философии, на которую следовало бы опираться политикам и людям конкретных действий, исчезла полностью.

В этом смысле в нынешней Японии, где воцарилось господство стариков, поколение, получившее «крещение» от «образования эпохи Тайсё^[122]» и занимающее положение интеллектуальных лидеров (в качестве примеров можно привести Сига Наоя^[123] и Мусякодзи Санэацу^[124] из группы «Сиракаба»,^[125] покойного Коидзуми Синдзо^[126] — символов группы «Просвещение», руководителей-интеллектуалов зрелого возраста, на которых оказал влияние моральный климат группы «Кокоро»), с молодых лет приняло на вооружение стремление сознательно уклониться от учения Ван Янмина.

Интеллектуальная среда этого учения, прекратившая своё существование одновременно со смертью генерала Ноги,^[127] имела врагом своим не что иное, как «образованщину» эпохи Тайсё, так называемый «гуманизм Тайсё». Причём врагом не только в прошлом, но и в будущем. Дело в том, что эпоха, когда интеллектуалы Тайсё постепенно становились руководящим слоем общества, плавно перешла в первые года правления Сёва,^[128] а «исследовательское» течение школы Ван Янмина — отрицаемое, избегаемое, подавляемое — ушло в подполье, стало парником правоэкстремистской идеологии, и потому понемногу превращалось для интеллектуалов Тайсё в объект неприязни, в некую вредную «чёрную магию», и они, ощущая себя потерпевшими, не очень-то охотно передавали его своим младшим коллегам.

С одной стороны, марксизм захватил почти 90 % интеллектуального слоя, для которого революция представляла собой интерес. Исследователи революционного мировоззрения японского толка, такие, как Кита Икки,^[129] были одинокими звёздами. Марксизм, похоже, явился заменой учению Ван Янмина; точно так же, как образование и гуманизм эпохи Тайсё — чжусианству. Очарованные чжусианством и, в особенности, — чужеземными идеями (как это случилось с Огю Сорай^[130]), они были особенно расположены к интеллектуалам эпохи Тайсё. Однако Национальную науку (кокугаку^[131]) и учение Ван Янмина было невозможно чем-то заменить. Национальная наука стала руководством к действию у учёных ультраправой направленности, а учение Ван Янмина — у части военных и политиков правого толка. Иными словами, интеллигенция не могла обойти их стороной.

И сейчас для интеллектуалов существуют некоторые идеологические табу, которых они стараются не касаться, прибегая к самодисциплине; в бусидо это «Хагакурэ»,^[132] в Национальной науке — теология Хирата [Ацутанэ],^[133] а затем — идеология ортодоксальных ультраправых, а, следовательно, и культ императора и прочее, и прочее; при затрагивании этого возникала опасность быть изгнанным из интеллектуального круга. В глубине чувств интеллигенции, рассматривавшей указанное, как нечто «гнусное и отвратительное», отбрасывалась тень просветительства эпохи Мэйдзи.^[134] Сущность нрава студентов-стажёров начала эпохи Мэйдзи, стремившихся привнести западный рационализм и являвшихся в известном смысле его представителями, составлявшая основу их личной гордости, даже сейчас всё ещё таится на дне души японских интеллектуальных кругов. Всё то, что не могло освоиться с европеизацией — всё нецивилизованное, азиатское, невежественное, гнусное, некрасивое, достойное презрения, чего не следовало показывать иностранцам, — убиралось в дальний угол с глаз долой. Одной из таких нежелательных вещей было учение Ван Янмина. Таким образом, японские интеллектуалы бессознательно тянулись к традиции чжусианства. Иными словами, и правительство Мэйдзи, с его цивилизованной политикой европеизации и осовременивания, и шарж на него — послевоенное правительство, оба не отклонялись от основного курса, но пребывали в одном с ним измерении, критикуя его, или гордясь «образовательными» позициями. Даже марксисты, отличаясь от «осовременнивателей» разве что подходом, будучи сами сторонниками модернизации, критиковали правительство «консерваторов» с позиций предтеч нового, но не были способны на большее. Нет никакого противоречия в том, что господин Оути Хёэ^[135] имел отношение и к кабинету Либерально-Демократической партии, и к Социалистической партии, поскольку обе эти организации являлись детьми модернизации.

Позиция и мировоззрение современных японских интеллектуалов после крушения марксистского мифа всё более и более являет собой аспекты всевозможных направлений чжусианства. В моём видении учение Ван Янмина ни в коем случае не является одним из таковых. Скорее, именно сегодня следует изменить вопрос о нём и поставить его в ещё более жёстких рамках, чем это было прежде. В настоящее время, когда всевозможные политические науки потеряли свои свойства сильнодействующих средств, а выносливость развилась даже в грибах, лекарства перестали быть действенными.

Далее, если говорить о том, как с учением Ван Янмина обходились раньше, то можно привести, например, «Исследование истории политической мысли в Японии» Маруяма Macao,^[136] в котором автор уделяет ему лишь одну страницу комментария. Автор всеми силами старается представить учение Ван Янмина, как одну из сект чжусианства, даёт его сжатое описание, причём не указывает, что это — субъективная, личностная философия, подчёркивающая «единство знания и действия» в противоположность чжусианскому «сперва знание, затем действие», но толкует таким образом, что, поскольку учение Ван Янмина ликвидирует, на основе всевозможных разумных оснований, принцип чжусианства, заключающий в себе законы природы, оно не содержит той же всеохватности, что и чжусианство, и потеряло присущую чжусианству социальность.