Японские писатели – предтечи Новейшего времени - Коллектив авторов - Страница 46

Я жил в своём доме и мог совершенно не обращать на это внимания. Став с молодых лет заядлым курильщиком, я продолжал себе дымить, и никто мне ничего не советовал и ни о чём не предупреждал, а жена и дети молча мирились с этим. Они ведь знали, что для массового написания произведений, позволявших поддерживать уровень дохода популярного писателя, мне было необходимо потреблять значительное количество табака. Работай я в какой-нибудь компании, это бы не прошло: очень скоро там сложился порядок, при котором курильщику был закрыт путь вверх по служебной лестнице.

Однажды два редактора журнала «Янг» принесли мне домой запрос на какое-то произведение. Здороваясь в гостиной, одна из них, девушка 27-8 лет протянула мне визитку, на правой стороне которой была выделенная надпись: «Я не люблю табачный дым».

Хотя в то время увидеть на женской визитке надпись о неприязни к курению было делом нередким, я об этом не знал, а потому сильно рассердился. Сколь бы прост и непритязателен я ни был, но и они являлись не более, чем редакторами журнала, и не могли не знать, что этот популярный писатель есть заядлый курильщик. Нет. Путь даже они этого не знали, но, прийдя с просьбой, давать такую визитку человеку, который, может быть, и курит — да хоть бы и не курит — было верхом невоспитанности.

«Ах, вот как. Очень жаль, — сказал я этим двоим, поражённо замершим. — К сожалению, я курю одну за другой. Не могу себе даже представить разговора о работе, при котором я бы не курил. Что ж поделать, не взыщите, что вам пришлось забираться в такую даль».

Брови у девушки взлетели вверх, как бы сломавшись, а её молодой спутник-редактор встал, крайне смущённый, и забормотал мне в спину что-то просительное вроде «да нет, вы не так поняли, это, как его, не сердитесь, может как-нибудь…», но я вышел из гостиной. Редакторы ушли, бормоча что-то друг другу.

Они ехали ко мне четыре часа от Токио, и вот теперь пришлось возвращаться после моей столь резкой реакции. Не то, чтобы нельзя было потерпеть часа без табака, да и они не производили впечатление людей, которые немедленно умерли бы от первой струйки табачного дыма. Я снова и снова думал: следовало ли доводить всё до такого конца? Если бы я на время воздержался от курения и, потерпев, говорил бы о работе, то от переизбытка раздражения ссора могла бы произойти ещё более крупная. Я явно себе это представлял и этим самооправдывался.

Плохо было то, что эта женщина-редактор являлась одним из лидеров движения за запрет курения. Охваченная негодованием, она принялась писать как в своём, так и в других журналах всякие пакости и про меня, и про курильщиков в целом. В общем, те, кто курит, выходили у неё упрямыми извращенцами, дурными хамами, надутыми и агрессивными, злобными и недалёкими, самоуверенными и тираничными. Поскольку, писала она, с подобными типами вести дела чрезвычайно трудно и чревато неудачами, следует уволить всех курильщиков с их рабочих мест. Если же станешь читать произведения того писателя, то существует опасность самому превратиться в курильщика, поэтому читать их не следует.

Когда она дописалась до такого, я не смог дальше молчать: был бы я один — ну, ладно, но ведь она вредила и другим курильщикам. Я размышлял, как бы получше ответить, как тут позвонил редактор журнала «Слухи о правде», где я вёл колонку и сказал, что нельзя сгибаться под давлением приобретающего всё большую силу Движения за запрет курения, надо бороться. Я быстро написал и поместил в журнале такую заметку:

«Дискриминация курильщиков достигла небывалых масштабов оттого, что к экстремистам привязывают просто некурящих людей. Полное отсутствие чувства сострадания к курящим у настаивающих на запрете курения объясняется именно тем, что они не курят. Воспаления ротовой полости лечатся курением, поскольку воздействие табака успокаивает раздражённость нервных окончаний. Некурящие, безусловно, здоровее, у них хороший цвет крови; среди них многие занимаются спортом. Они часто беспричинно улыбаются и сияют. Поскольку в глубь вещей они не заглядывают, встретившись с ними вести разговор неинтересно: он поверхностен и разбросан, а темы неглубоки. По ходу он беспричинно уходит в сторону. Дуалистично мыслить они неспособны; не индуктивны, но дедуктивны, а потому всегда с готовностью бросаются к понятным им выводам. Мы спортом не интересуемся, но через силу готовы продолжить разговор; они же замолкают, когда разговор заходит о философии или литературе. Когда-то давно, в ходе долгих и сложных дискуссий, дым стоял стеной; теперь же в конференц-залах воздух чистый от очистительных и ионизирующих приборов. Казалось бы, теперь-то и можно было бы спокойно и с толком вести разговоры, однако я слышал, что это совершенно не так: они мгновенно заканчиваются, а все участники срываются с мест и убегают. Да-а, не выносят некурящие длинных, насыщенных, сложных бесед и сразу поднимаются с мест, как только тема исчерпана или обсуждён интересовавший их момент. Да и не очень всё спокойно проходит. Как только заседание затягивается, все начинают ёрзать и смотреть на часы. Они злопамятны, да к тому же все — и мужчины, и женщины — похотливы. Вместо того, чтобы обращать внимание на здоровье, они приносят его в жертву и, вместо того, чтобы размышлять о разном, превратили себя в дураков. Ну, и что, что они проживают столь долгую жизнь дураками? Толпа стариков изо всех сил мешает небольшому количеству молодых и до ста лет продолжает играть в крокет… Курение делает человека эмоциональным и приводит к великим открытиям. Тем не менее, в последнее время движение за запрет курения распространилось и на сферу журналистики. Что же эго такое? В редакциях, где работают журналисты, дым должен стоять таким, что его ножницами не разрежешь. Последнее время редакционные помещения стали до того чистыми, что просто неинтересно».

Как только это было напечатано, поднялась целая буря возмущённых откликов. Конечно, от противников курения ничего нового не было, однако появлялись и такие безграмотные, в которых текст мой просто копировался, только слово «некурящие» заменялось на «курящие», и журнал «Слухи о правде» счёл подобное явление интересным и печатал такие статьи как бы с продолжением в качестве образчика идиотизма, наиболее подходящего для представителей противников курения. С этого времени мне в дом понемногу стали приходить гневные письма и раздаваться соответствующие звонки. Последние состояли из довольно простых оскорблений типа «Что, хочешь поскорее умереть? Дурак!», да и письма были не лучше; иногда присылали комки чёрной смолы с припиской «Сожри это и подохни!» и прочее такого же рода.

Приблизительно с того времени, как рекламу табака полностью запретили на телевидении, в газетах и журналах, стала ярко проявляться одна из худших национальных японских черт: слепое следование за большинством, и дискриминация курильщиков приобрела широкие масштабы. Хотя я и писал всё время, не выходя из дома, но всё же ходил иногда — то книгу купить, то просто погулять. Однажды у соседнего парка я заметил объявление, при виде которого меня затрясло от ярости:

«Собакам и курящим вход воспрещён!»

К нам уже стали относиться как к собакам… Тогда у меня окончательно окрепло намерение занять открыто неповинующуюся, вызывающую позицию. Неужели я поддамся давлению? Я всё же мужчина.

Раз в месяц мне доставляли из универмага по десять сигаретных блоков американских MORE. За каждый я платил по 3 тысячи иен, так что в месяц выходило 30 тысяч, — в день я переводил на пепел 60–70 сигарет. Однако в скорости импорт сигарет был запрещён, но перед самым выходом закона я успел купить около 200 блоков. Но и они закончились, и пришлось переходить на отечественные.

В один прекрасный день я был вынужден поехать в столицу говорить приветствие на каком-то литературном мероприятии: уже много лет я выполнял эту обязанность для своего издательства. Жена купила мне билет на синкансэн.

«В курящий вагон стоит на 20 процентов больше», — сообщила мне супруга, протягивая билет. «Только один четвёртый вагон. Когда я попросила в курящий, служащий на меня так вытаращился, как будто увидел перед собой чудище».