Русские дети. 48 рассказов о детях - Попов Олег Владимирович - Страница 2

Подняли все, кроме Векшиной. Одни ездили на ипподроме, другие в деревне у бабушки или на празднике Русской зимы, как официально называлась недавно реабилитированная Масленница. Векшина сказала, что она каталась в зоопарке на пони, но это, наверное, не считается.

— Считается, — квалифицировал ее случай Родыгин и перешел к деловой части.

Он достал блокнот, надел очки и начал зачитывать цифры детского дорожного травматизма. По стране в целом это были закрытые цифры, а по району, городу и даже всей области — открытые. Взрослых они впечатляли сами по себе, но наглядно-образное мышление пятиклассников требовало большей конкретики, поэтому Родыгин рассказал о происшествии, свидетелем которого был якобы лично. Такой милый кудрявый мальчик перебегал улицу в неположенном месте, попал под грузовик, и ему пришлось отрезать ногу.

— До какого места? — деловито спросили у окна.

В ответ Родыгин чиркнул себя карандашом по бедру, показывая, что нога как таковая просто перестала существовать.

— Не показывайте на себе, — предостерегла его Векшина.

— Это огромная трагедия для родителей потерпевшего, — подытожил он, — и для него самого. Одиннадцатилетний калека, ваш ровесник. А почему так случилось?

— Сам виноват, — ответил от того же окна тот же бестрепетный голос.

— Так случилось потому, — поморщившись, сказал Родыгин, — что этот мальчик ничего не знал о тормозном пути.

Он подробно объяснил, что такое тормозной путь, каким он бывает при допустимой скорости шестьдесят километров в час у различных транспортных средств и в зависимости от погоды — на сухом асфальте, на мокром и в гололед.

Затем он рекомендовал записать эти данные и, прохаживаясь между рядами, начал медленно диктовать.

Некоторые старательно записывали, в том числе Векшина. Некоторые шевелили губами, старясь запомнить, а большинство делало вид, будто записывают или запоминают. Двое смельчаков на последней парте не делали и вида.

Закончив диктовку, Родыгин сказал про глазомер. При хорошем глазомере под колеса не попадешь, потому что легко можно определить расстояние до приближающейся машины, соотнести его с длиной тормозного пути, а в итоге принять верное решение: идти или подождать. Само собой, все это делается автоматически, для чего нужно постоянно тренировать свой глазомер.

— Вот, например, — щурясь, предложил Родыгин, — скажите мне, сколько метров от доски до противоположной стены. Только быстро.

Ответы расположились в широком диапазоне. Он выслушал всех, потом без особой надежды спросил:

— А в вашем классе есть кто-нибудь, кто попадал под машину?

Оказалось, что есть. Филимонова весной сбило мотоциклом, неделю в школу не ходил.

— Встань, Филимонов! — зашипели девочки. — Встань, про тебя говорят!

Филимонов встал. Маленький ушастый мальчик в школьной форме, ему показалось, что привычный мир остался далеко внизу, а сам он, как выдернутая из воды рыбина, прорезал головой спасительную пленку и теперь, хватая ртом воздух, задыхался от ужаса и одиночества. Он не записал и не запомнил тормозной путь мотоцикла “ИЖ-Планета”, который сбил его около магазина “Дары природы”. Филимонов пил там томатный сок, чудесный дар природы по десять копеек стакан, а соль бесплатно. Когда он отлетел к газону и увидел кровь у себя на рубашке, первая мысль была, что это из него выливается томатный сок.

— Вот мы и спросим у Филимонова, сколько здесь метров.

— Где? — спросил веселый мальчик, до этого сидевший под столом.

Тот же самый вопрос читался в глазах у многих, включая тех, кто две минуты назад на него уже ответил. За это время условие задачи успело выветриться у них из памяти.

— От этой стены, где доска, и до той, — терпеливо показал Родыгин и опять перевел взгляд на Филимонова. — Ну, сколько здесь метров?

— Двенадцать, — глубоко вздохнув, прошептал Филимонов.

— Громче. Чтобы все слышали.

— Двенадцать метров.

— Что ж, проверим. У меня шаги ровно по восемьдесят сантиметров. Значит, сколько здесь должно быть моих шагов?

Воцарилось гробовое молчание. Наконец одна девочка, посчитав на бумажке, подняла руку, встала и ответила полным ответом:

— Ваших шагов должно быть пятнадцать.

— Умница, — поощрил ее Родыгин. — А теперь считайте.

Он занял исходную позицию, то есть плотно прижал к плинтусу задники ботинок, и с левой ноги, печатая шаг, двинулся по проходу.

— Раз, — грянул нестройный хор, с каждым шагом набирая силу. — Два. Три…

На четвертом шаге Родыгин вдруг отчетливо осознал, что шагов будет именно пятнадцать, не больше и не меньше. Тогда он крепко удлинил пятый шаг, еще силь-

нее — шестой, а седьмой и восьмой махнул метра по полтора. Рост позволял сделать это незаметно, кроме того сыграла свою роль отвлекающая жестикуляция.

— Десять, — прогремел хор.

— С половиной, — великодушно добавил Родыгин, и наступила тишина.

Филимонов остекленевшими глазами смотрел в простенок. Он был пропащий человек. У него оказался плохой глазомер, поэтому он и попал под мотоцикл. И еще попадет.

— Вот видишь? — с ласковым укором сказал ему Родыгин. — Садись.

Филимонов сел. Вода с плеском сомкнулась над его головой, но дышать по-прежнему было трудно. Девочки смотрели на него с жалостливым любопытством, как на кандидата в покойники.

Чувствуя легкие уколы совести, Родыгин помедлил у стены, разглядывая пришпиленный кнопками плакат, представлявший собой наглядное пособие по орфографии. На нем красовались две поставленные на попа, спесиво ухмыляющиеся галоши: одна в шляпе, другая в кокетливо повязанном женском платке. Под ними надпись: “Одеть галоши”. Заглавная буква “О” была жирно зачеркнута, над ней вписано цветом галошной изнанки: “На”. Это означало, что применительно к галошам правильно будет не “одеть”, а “надеть”. Плакат был старый, времен отрочества Надежды Степановны, галоши давно никто не носил, не надевал и не одевал, и Родыгин пожалел, что их больше нет: они экономили труд уборщиц, приучали к порядку.

— Пройдут годы, — сказал он, возвращаясь к доске, — вы все вырастете, будете честно трудиться, и сами сможете приобрести автомобиль в личное пользование. Кто хочет иметь личный автомобиль? Поднимите руки.

Опять подняли все, кроме самого маленького и хуже других одетого мальчика, сказавшего, что у него уже есть, и Векшиной, которая ничего не сказала. Не добившись от нее объяснений, Родыгин продолжил:

— Но одно запомните со школьной скамьи: никогда, ни при каких обстоятельствах нельзя садиться за руль в нетрезвом виде!

Для наглядности он крупными мазками набросал картину, чьи герои были выхвачены прямо из жизни. Вот Векшина, сама уже мама, катит по тротуару детскую коляску… Родыгин сделал паузу, потому что, как и следовало ожидать, по классу порхнули смешки. В основном, невинные, но две-три девочки стыдливо фыркнули, опуская глаза, а откуда-то слева донеслось осторожное мужское гоготанье. “Уже знают”, — с грустью подумал Родыгин. Сам он узнал об этом гораздо раньше, но для городских детей, не имеющих дела с домашней скотиной, знание было довольно ранним, и уж, конечно, не из чистых уст.

Векшина еще не знала, Филимонов кое-что слышал, но сомневался. Вряд ли взрослые станут заниматься такими глупостями, разве что восьмиклассники. С них все станется.

Интригующим тоном, чтобы переключить внимание, Родыгин поспешил сообщить, что Векшина была на молочной кухне. Она спокойно катит коляску с младенцем, а за несколько кварталов от нее, еще неразличимый в потоке других машин, мчится автомобиль, за рулем которого сидит Филимонов. Он возвращается с дня рождения, где пил не только томатный сок.

Филимонов польщенно заулыбался.

Теперь уже никаких уколов совести не чувствуя, Родыгин напомнил, что глазомер у него и так-то плохой, а после дня рождения вовсе никуда не годится. Вдобавок только что отшумела гроза, асфальт мокрый, тормозной путь увеличивается. Филимонов давит на педаль. Поздно! В глаза ему бьет красный свет, цвет крови, машину неудержимо несет на линию перехода, по которой счастливая мать катит свою коляску.