Пастырь Вселенной - Абеляшев Дмитрий - Страница 38

• Предыдущая
• 38/100
• Следующая

Лея продолжала изумленно и вопросительно смотреть на Владимира, и потому он продолжил объяснения:

— Ну вот. А если у актеров с первого раза не вышло сыграть так, как это задумал автор произведения, то они это делают еще, еще и еще. Понимаешь? Тут все — не настоящее. Ни космос, ни чудовища, ни корабли. Мы на самом деле действительно еще никуда всерьез не летали. Наши фильмы, как бы это сказать, это… наши мечты, наши фантазии, наши страхи… Понимаешь?

— Да, должно быть, я поняла тебя, Владимир, — сосредоточенно отозвалась Лея. — И много кто из землян смотрит подобные художественные фильмы?

Лея была интересной собеседницей, особенно теперь, когда разговор уже не стопорился на каждом новом для нее слове и Владимиру более не приходилось пускаться в длительные объяснения, ранее делавшие связное общение просто немыслимым. Володя почувствовал подвох, но ответил честно:

— Ну, не знаю. Процентов девяносто восемь, я так думаю, смотрят.

— Правильно ли я поняла тебя, Владимир, — переспросила Лея, даже с радостным каким-то изумлением в голосе, — что это значит, что 98 человек из каждой сотни смотрят на подобные склепанные фрагменты?

Владимир, с интересом следивший за особенностями освоения Леей русского языка, вынужден был согласиться.

— Но ведь все это — вранье, ложь, вымысел, абракадабра, лажа — не помнишь других синонимов?

— Нет, не помню, — усмехнулся Володя.

— Теперь я понимаю, почему вы так быстро проиграли войну, — уверенно сказала Лея. — Пожалуйста, больше не ставь мне подобных пленок, если их просмотр не является для меня обязательным. Договорились?

— Да, конечно… — смутился Володя внезапным поворотом дела. — Но разве у вас, на Анданоре, нет художественных фильмов?

— А разве у вас на Земле нет таких, где все — правда?

— Есть, — откликнулся Владимир. — Они называются фильмами документальными. Там все правда.

— А у тебя они есть или ты безнадежно погряз в мечтах и страхах своего несчастного и странного народа?

— Конечно, есть… Пара пленок… — обескуражено откликнулся Владимир, разводя руками.

— Да, — улыбнулась Лея. — Это, вероятно, как раз два процента от твоей фильмотеки. Так? А девяносто восемь — лживые домыслы. Я правильно поняла?

— Ну… С твоей точки зрения, наверно, да, — ответил Володя, решивший заступиться за родную планету. — Но с нашей — тут как раз точно, правдиво показаны разные типы людей, их реакция на различные жизненные обстоятельства. Художественные фильмы учат, предостерегают.

— Ерунда, — отрезала Лея. — На Анданоре даже сказки для малышей правдивы. Нет ничего поучительнее правды во всех ее проявлениях.

«Страшное это, должно быть, место — Анданор», — подумалось Володе, но вслух он ничего не сказал. Ну что тут скажешь, если ее мир столь отличен от нашего.

Девушка, поняв, что дискуссия окончена, сказала:

— Володя, если я тут не для того, чтобы умереть голодной смертью, я хотела бы перекусить. Немного — мне хватит банки тушенки и пары тарелок гречневой каши.

Владимир тоскливо выслушал пожелание пленницы и побрел на кухню. Сперва Володя списывал исключительную прожорливость Леи на перенесенный ею нервный стресс, пока не убедился, по косвенным признакам, что она обладает поистине железной нервной системой; потом он думал, что, быть может, она, бедняжка, недоедала на казенных харчах своего Анданора и решила отъесться в плену. Нет — она обладала ровным, здоровым, неизменным аппетитом гиппопотама. Владимир с болью смотрел, как запасы пищи, принесенные Зубцовым, не то что таяли — они просто испарялись, хуже миража в пустыне. Володя старался не думать об этом. Он вообще старался не думать о будущем, начиная с того, к слову, всего лишь только позавчерашнего дня, когда он не выдал Лею Зубцову. Владимиру показалось, что девушка то ли слышала их разговор, то ли догадалась, что Володя из-за нее нарушил какие-то партизанские земные законы, — во всяком случае, в бездонных взглядах ее выразительных глаз Владимиру стали чудиться оттенки благодарности. Ведь Лею не пытали, не мучили, не допрашивали и не расспрашивали даже. На ней не ставили опытов и даже согласились не снимать ее защитный костюм. Владимир догадывался, что он совершенно не похож на профессионального контрразведчика или палача. Лея также склонялась к подобному видению ситуации. После ухода полковника Володя зашел к испуганно застывшей, как мышка, Лее, которую он напугал тем, что если она будет шуметь, то ее съедят, и по его лицу Лея поняла, что опасность миновала. Володя тогда залез на покрытую древней пылью и свежей паутиной полку и достал оттуда четырехчасовую видеокассету с фильмом-катастрофой, недавно взявшим все мыслимые «Оскары». Фильм назывался «Башни страдания» и был посвящен чудовищному террористическому акту сентября 2001 года, когда фанатики захватили пассажирские самолеты с ни в чем не повинными людьми — и таранили ими американские небоскребы с такими же, не имеющими к ним никакого отношения американцами. Там были любовь, слезы, смерть и счастливый, для главных героев, конец. Критики сравнивали фильм с картиной «Титаник» 20-летней давности, — но тот, конечно, был куда как слабее по части спецэффектов.

Сам же Володя отправился в церковь исповедаться в убийстве, которое не то что излишне тяготило его, напротив, пугало своей приемлемостью, естественностью и чуть ли не пьянящей упоительностью для него, будто он отведал какого-то серьезного наркотика и теперь ему хотелось вновь испытать что-либо подобное. Это пугало Владимира куда больше ожидаемых мук совести. Володя тогда вышел из квартиры, запер дверь и спустился вниз. Воздух был морозным до звона, казалось, что, несмотря на начало апреля, зима вовсе не намеревалась уходить из разбитой параличом оккупации Москвы.

Владимир дошел до автобусной остановки, которая приветствовала его рекламными листами, как старого друга; Владимиру показалось, что он теперь знает, почему убийцу тянет на место совершения преступления. Тут заново переживаешь сладостные, волнующие моменты лишения жизни живого существа. Володя подумал, что, быть может, он один такой вот ненормальный, или, как знать, — возможно, другие убийцы чувствуют то же самое, только говорить об этом кому бы то ни было стесняются. Ведь что такое, если подумать, рыбалка и почему у нее так много приверженцев — это ведь когда пойманная рыбка медленно умирает, разевая рот, у ног рыбака, а он знай сидит над нею с удочкой и делает вид, что ему до нее нет никакого дела. Неправда. Еще как есть. Иначе зачем бы в следующие выходные он опять, бросив телевизор, жену и детей, отправляется на место преступления, пардон, к любимой проруби? Или охота — ну это уже совсем серьезно. Почти по-настоящему. Охоту даже осуждают как излишне крова — и вое занятие обыкновенные граждане. Тогда отчего же она была, есть и будет, должно быть, всегда элитным видом «спорта» богачей и власть имущих? Володя никогда не охотился прежде и раньше осуждал безжалостных к лесным зверушкам охотников. Теперь же он знал, как остро волнует твою собственную кровь вскрытое горло другого живого существа, и чем оно разумнее, крупнее и сильнее — тем лучше. Он начинал понимать богачей, не жалеющих никаких денег за возможность с поохотиться в Африке на слона или носорога. В этом и было нечто от вампиризма, будто часть силы поверженного врага, ну, или там добычи переходила к его убийце.

«Интересно, все люди такие или это я один такой отморозок?» — думал Володя, дожидаясь трамвая среди других как-то неопрятно, небрежно одетых в поношенные невзрачные одежды людей, прячущих друг от друга глаза. Володе не нравился тот зверь, который проснулся в нем после убийства, пусть даже совершенного из самых лучших побуждений. Володе не нравилось ощущать себя то ли маньяком, то ли каннибалом, то ли вампиром. Ему хотелось побыстрее попасть в храм и исповедаться там в преступлении. Ему было тягостно, что он на собственном опыте прорабатывал какие-то тайные, темные, но при этом реальные стороны людского бытия.

Погруженный в свои мысли, Владимир, разглядывавший остановку издали, от трамвайных путей, даже не заметил, как с печальным звоном траурным катафалком подкатил по рельсам привычный с детства вагончик. Какая-то старушка в клетчатом платочке участливо ткнула Володю в бок, сказав: «Милок, ты что, уснул, что ли? Поедешь аль нет?» Откликнувшись торопливым «спасибо», Володя залез тогда в полупустой, несмотря на то что ходил раз в час, трамвайчик, заваленный изнутри всяким хлямом, словно его вообще никогда не чистили или он ночами служил прибежищем для бомжей. Бездомных. Впрочем, все жители Земли были теперь бездомными. Их дом украл Анданор. Поездка на трамвае сквозь полумертвый город показалась Володе тяжелым, долгим, бесприютным сном. Везде, сквозь все проступали признаки запустения и медленного умирания. Люди еще волочили ноги, нося свои подтянутые без всяких диет, часто сведенные от голода животы. Город же был скорее мертв, чем жив. На секунду Владимиру показалось, что он едет сквозь какие-то чудовищно огромные декорации к какому-то фильму или спектаклю то ли про блокадный Ленинград, то ли про что-то еще, столь же мрачное и тоскливое. И что для съемок фильма не хватало только массовки, которая должна была вот-вот прийти и лечь на тротуарах, вдоль путей, изображая трупы умерших от голода.

• Предыдущая
• 38/100
• Следующая