Пастырь Вселенной - Абеляшев Дмитрий - Страница 70
- Предыдущая
- 70/100
- Следующая
Отсутствие на Анданоре птиц, а также скорое и неумолимое приближение предотвращающих гниение холодов способствовали тому, что обыкновенно весь урожай расходовался по назначению, доставаясь хозяину дерева. С ветвей кулямбы ежедневно падало определенное количество плодов, каждый из которых был не меньше сочного земного арбуза. Под конец года особый вид древоточца — кулямбовый червь — дотачивал ствол, и тот, раньше или позже, рушился, изъеденный паразитом и атакованный безжалостными зимними буранами. Тогда семья собирала в хранилища — или просто стаскивала во двор — оставшиеся плоды упавшей кулямбы, которых обыкновенно всегда хватало до следующей весны. Анданорские историки считали, что кулямбовое хозяйство минувшими тысячелетиями отшлифовало особый тип характера анданорца — привязанного к своей семье и склонного к завоевательским походам. Ведь, собственно говоря, прокормиться здесь не составляло ни малейшего труда, если у тебя была кулямба.
Лишившись же кулямбы, семья была обречена на голодную смерть, если, конечно, ее не брал под свое покровительство глава иного клана, располагавший свободной кулямбой, быть может, захваченной у таких же бедолаг, как те несчастные, что просили его заступничества. Теория эта была сколь изумительной, столь и правдоподобной — ведь с момента посадки семечка до первого плодоношения проходило не менее ста лет, и все это время юная кулямба нуждалась в уходе и подкормке. А потому могущественные землевладельцы начали, глядя в будущее, не надеяться лишь на войны, но выращивать кулямбы для подданных своих правнуков. По легенде, первыми до этого додумались, естественно, предки ныне здравствовавшего Императора, старейший из которых основал династию, посеяв коротким летом, глядя в будущее, на пустынных землях тысячу семечек для будущих вассалов своего рода.
В результате войн обездоленные люди, лишенные живительного древа, сбивались в страшные разбойничьи шайки, отличавшиеся крайней жестокостью и не только не брезговавшие человечиной, но порой целенаправленно занимавшиеся охотой на людей. Когда же им не удавалось украсть плодов кулямбы или вдоволь насытиться пленниками, они начинали, от дикого голода, резать и поедать друг друга, начиная с новичков, и бывали случаи, когда к весне от банды оставался один лишь атаман. Естественно, что государство, сложившееся в столь жестких условиях, должно было создать изощренную систему подавления, адекватную опасности и основанную на страхе и строгой иерархии. Захват все новых и новых земель становился обязательным с ростом населения — ведь для нормального плодоношения кулямбы не могли расти менее чем в пятиста метрах друг от друга. Естественно, что при таком раскладе появление больших городов было просто немыслимым — каждый жил на своих обширных угодьях, в центре которых было место, откуда — лишь веря в это, можно было жить — весной должна была показаться вершина живоносной кулямбы. Те же, чья семья была большой и кто опасался, что плодов может не хватить, весь год удобряли дерево кто во что горазд — от экскрементов до человеческой крови и бульона из сваренных врагов. Разогретые жидкие удобрения просто вливались в снег, в той же слепой вере, что растение доберется до них своими корнями и сумеет набраться сил, достаточных для обильного урожая.
Кулямба была изображена на гербе Анданора. Ее почитание выходило, по сути, вовсе лишенным какого бы то ни было налета мистики и логично вытекало из происходящего на планете. Для аристократии же, несколько тысяч лет питающейся от далеких колоний, кулямба стала не более чем символом. Деревьями менялись, их, много реже, дарили. Кулямбами могли обменяться близкие друзья — и это также было древней традицией. Ведь как можешь ты пойти войной на того, у кого во дворе стоит твое дерево? С другой стороны, вы вынуждены будете дружить, посылая рабов за урожаем в угодья друг друга; это имело примерно тот же смысл, что на Земле — браки между знатными родами. Вот так-то и случилось, что растущая во дворе Тидлы кулямба принадлежала аристократическому роду, последним отпрыском которого была Лея, то же дерево, что росло во дворе особняка Леи, было деревом ее подруги. Из-за деревьев, собственно, девочки и подружились в детстве — они ходили смотреть, как растут их кулямбы, каждой весной, и неизбежное их общение переросло в дружбу.
Также Лея поведала и о том, что примерно на тысячу женских, с белыми цветочками, кулямб приходится одна мужская, оплодотворяющая при помощи ветра и маленьких пронырливых кулямбовых мошек многие тысячи деревьев на сотни километров вокруг. Это как в лотерее — никто не знает, которая из кулямб в этом году окажется розовой. Тот, чья кулямба оказывалась мужской и оттого не плодоносила, испокон века не бедствовал — ему приносили часть урожая все окрестные жители.
Оттого-то розовая кулямба во дворе издревле считалась знаком особого расположения небес. Еще бы, семья была уверена, что не лишится пропитания до следующего лета, и при этом у них было нечего воровать — дерево-то их не имело плодов; также не надо было следить, чтобы сорвавшиеся с ветвей фиолетовые мясистые шары не сожрали скримлики и прочие местные создания, набегающие целыми стаями на грохот падения увесистых фруктов.
Лея сказала Владимиру, что каждый год надеялась, что именно в этот раз кулямба распустится розовым. Их род был не слишком древним — Лея могла проследить свою родословную лишь на четыреста лет в глубину, — и на ее памяти их кулямба никогда не покрывалась цветами, приносящими счастье. Разумеется, всякое древо имело свой личный документ с подробным описанием его местонахождения и нынешнего хозяина, у которого, собственно, бумага эта и хранилась. Роды Леи и Тидлы обменялись кулямбами 275 лет назад — Лея с благоговением показала Владимиру свиток, которым удостоверялся факт обмена. Мода на подобные мены миновала вот уже как двести лет, и то, что твоя кулямба находится во дворе потомков иной древней династии, лучше всяких бумаг свидетельствовало о тебе, что ты действительно потомственный аристократ — потому-то Лею и водили во двор Тидлы торжественно, как на праздник. Лея была сиротой. Пять лет назад ее родители, тоже военные, погибли при подавлении восстания на одной из далеких колоний. Тогда-то юная девушка и вступила в офицерский корпус. К слову, если Лея будет числиться без вести пропавшей еще семь лет, то ее дом перейдет каким-то дальним, неизвестным ей родственникам, о которых она и слышала-то не больше, чем то, что они есть.
Утром следующего дня Лея разбудила Владимира на рассвете. Зеленые лучи уже коснулись черной земли и остатков снегов, в небе радостно, словно гигантские летучие мыши, порхали пушистые скримлики. Справа от дорожки, ведущей к обнажившейся из-под снега космолетной площадке, Лея присела на корточки на известном ей с детства месте и принялась ждать. Владимир присоединился к ней, присев рядом. Ему отчего-то неуклонно лез в голову носатый Пиноккио, зарывший золотые монеты на так называемом Поле Чудес. «Неужели, — думал Володя, — возможно, чтобы сейчас оттуда что-то показалось, возможно ли, чтобы Лея вычислила этот момент с такой филигранной точностью?» Однако возбуждение от ожидания чуда передалось и Владимиру. Он вглядывался в комочки почвы перед Леей до боли в глазах, пока солнце не сделалось желтоватым. «А ведь здешние жители ждут этого мига целый год, — подумалось Володе. — И сколько семей сейчас вот так сидит на своих обширных — иначе никак — угодьях в ожидании рождения чудесного ростка». Владимиру показалось, что маленький комочек земли, так, крупинка, чуть сдвинулся в сторону. Или это глаза, не выдержав напряжения, родили иллюзию движения?
Однако Володя сказал об этом Лее, и та, деловито кивнув, стала пуще прежнего всматриваться туда, куда Владимир указал пальцем. И вот тут земля уже заметно раздалась в стороны на глазах, и из нее к солнцу, лишь только поднявшемуся над горизонтом, потянулся наклонный сочный росток, толщиной в указательный палец да и напоминающий его своей формой — он был будто увенчан на вершине плоским ноготочкой. Лея тут же бросилась перед ним на колени и поцеловала землю у его основания. Владимир, разумеется, не присоединился к подобному язычеству и лишь тяжело вздохнул, глядя на то, как его жена исполняет первобытный обряд. Как он и опасался, на этом действо не закончилось. Лея, крикнув Владимиру, чтобы тот охранял росток и не вздумал осквернить его своим касанием, так и сказала — осквернить, стремительно вбежала в дом и вернулась через считанные секунды с наполовину заполненной склянкой в руках. В ней была кровь. Лея обагрила росток, успевший за это время подрасти более чем на пять сантиметров, густой липкой жидкостью, тот же как ни в чем не бывало продолжал свой рост. Владимир спросил у Леи, с холодом в сердце и предполагая самое худшее:
- Предыдущая
- 70/100
- Следующая
