Браки совершаются на небесах (СИ) - Волкова Дарья - Страница 4

Тот год выдался у Марка крайне насыщенным на события. Такую плотность событий вообще, наверное, вывести можно только в молодости.

Вынужденный брак. Смерть отца. Следом — выпускные экзамены. А потом — рождение Вероники.

Сейчас Марку было стыдно за свое поведение в то время. Но тогда… тогда он не мог иначе. На самом деле не мог. Не вывозил. И вообще, дети — это забота женщин. Так он тогда искренне считал. Даже такие. Тем более — такие.

И что он, в конце концов, мог сделать?!

Он мог только работать. Много. На износ. Так, будто ничего, кроме работы, в его жизни нет. Исправно платил Илоне алименты — они развелись через полгода после рождения Вероники. Всеми силами избегал встреч с дочерью. В конце концов, ей это незачем, она все равно ничего не понимает. А ему… а ему от этих встреч становилось очень хреново. Потому что в такие моменты его внешне глянцевая жизнь пилота пассажирского авиалайнера, первоклассного специалиста, любимого женщинами и ценимого руководством авиакомпании — давала трещину. И в нее проглядывало вот это. Неприглядное.

Зачем это ему?

А Илона играла в мать Терезу. Марк потом прочитал в Интернете альтернативную версию истории жизни Агнес Бояджиу, больше известной, как мать Тереза, и это аналогия казалась ему теперь еще более уместной. Хватило Илону на пять лет. Точнее, на четыре с половиной. И в один «прекрасный» день она появилась на пороге его квартиры — нет, не этой, другой, предыдущей, поскромнее, вместе с Вероникой. И истерикой.

Марк помнил этот день очень отчетливо. Он помнил ужас, который его тогда охватил. Он слишком долго и довольно успешно скрывался от этих проблем. И теперь они настигли его. Илона — в истерике, совершенно невменяемая, обвиняющая его во всех смертных грехах. Ревущая вслед за матерью Вероника. И ему самому не дают сказать ни слова.

А потом… потом произошло нечто по-настоящему страшное. Илона просто ушла, громко хлопнув дверью. И оставив Веронику.

Марк несколько секунд в панике недвижно стоял и смотрел на всхлипывающую дочь — с красным опухшим лицом, глазами-щёлками и приоткрытым широким ртом — и ринулся к входной двери вслед за Илоной. Она не могла так поступить. Она не могла оставить ему Веронику! Что она вообще… С ума сошла, что ли?!

Но Илоны уже и след простыл. Он орал ей в лестничный пролет — безрезультатно. Он звонил ей на мобильный — с тем же нулевым успехом. Во время очередной попытки дозвониться Марк вдруг почувствовал, как его ноги что-то коснулось. Он опустил взгляд. Вероника вышла из открытой двери квартиры и сейчас обнимала его за ногу.

Он замер. Теперь точно деваться некуда. Чувство дикой обреченности и беспомощности охватило Марка. Вероника стояла тихо. Там, в квартире, она ревела белугой вслед за матерью. А сейчас стояла тихо-тихо, только обнимала его за колено очень крепко. Ну Марк же так с места не сможет сдвинуться — если его будут держать за ногу.

Он не без усилия разжал руки Вероники на своем колене — и присел перед ней. Марк не понимал, не отдавал себе ясного отчета, зачем и почему он сделал именно так. Он помнил, что была какая-то мысль о том, что им надо уйти с лестничной площадки, что могут появиться соседи, что ему это не нужно, что он не хочет, чтобы кто-то видел Веронику. Еще какие-то такие же суетливые мысли.

А когда он присел перед Вероникой — она обняла его за шею. Крепко, почти до боли. Откуда взялось столько сил в маленьком детском тельце?! Она крепко обнимала его и хрипло дышала. И он вдруг всей кожей, всем телом… всем… всем существом, наверное, почувствовал ее страх. Вероника молчала. Да даже если бы тогда она произнесла какие-то звуки — словами это назвать было трудно — он бы все равно ничего не понял в этих звуках. А ее безмолвный крик «Не бросай меня!» он услышал так, будто Вероника прокричала ему это на ухо.

Этот беззвучный крик содрал с него кожу.

Он подхватил Веронику на руки и резко развернулся к двери в квартиру. Марк и в самом деле не хотел, чтобы кто-то сейчас видел Веронику. Не потому, что ему было за нее стыдно. А потому, что он пока не знал, как ее защитить.

Марк погладил дочь по спине и шагнул через порог.

— Пойдем домой, доченька.

С того момента, перевернувшего его жизнь, прошло уже восемь лет. За эти восемь лет Марк увидел и узнал столько, что, казалось, этого хватит на восемь обычных человек. Он познал человеческую жестокость и чиновничье равнодушие. Много раз ощущал полнейшее бессилие — и еще большее количество раз желание ломать и крушить все вокруг.

Марк остался один на один со своей… нет, не бедой. Он никогда так не считал. С задачей, которую надо решить. С внештатной ситуацией, с которой ему надо справиться. И поэтому раз за разом сжатые кулаки разжимались. Спёкшийся в легких воздух все же выходил наружу. Стиснутые зубы расходились. И Марк Леви шел дальше.

Вперед.

Поначалу было очень трудно. Илона исчезла совершенно. Номер телефона не отвечал, на звонок в дверь тоже никто не реагировал. В единый миг Марк остался с четырёхлетним ребёнком с синдром Дауна на руках — и один. Когда они вернулись в квартиру, Марк обнаружил, что Илона оставила сумку. Очень милосердно с ее стороны, конечно. Такая трогательная забота. В сумке обнаружилось немного одежды, игрушки и книжка-пособие о том, как воспитывать солнечных детей.

Марк устроился на диване, с книжкой в руках и Вероникой под боком, которая, получив любимую игрушку — розового слоника, тут же принялась что-то ему напевать — хотя это больше походило на мычание. Пролистав книгу, Марке ее отбросил. Там не содержалось ответа на главный вопрос: «Что делать, если тебе послезавтра в рейс, а у тебя под боком сопит твой собственный солнечный ребенок?». Он не придумал ничего умнее, чем позвонить матери.

Мать тяжело переживала эту историю с рождением Вероники. У них ведь была очень правильная семья. Можно сказать, образцово-показательная. А тут — скандал. Сначала сын женится в двадцать с небольшим, даже не окончив еще лётного училища, по залету, да еще и на женщине на много лет его старше. А потом рождается больной ребенок. В образцово-показательную систему ценностей семьи Леви такие события оказалось крайне непросто вписать.

Нет, мама не отказалась от внучки. Но она и в самом деле не понимала, как обращаться с такими детьми — несмотря на то, что мама была профессиональным педагогом, учителем начальных классов. Да никто из них не знал. Только Илона, надев на себя плащ святой мученицы, сыпала умными словами и рассказывала, сколько она делает для Вероники. Похоже, это были только слова — если все закончилось… вот так.

А тогда Марку просто некуда было больше обратиться. Конечно, мама взяла к себе Веронику. И Марк смог уйти в рейс.

Когда он вернулся и приехал к матери домой, Марк очень ясно осознал, что это был чрезвычайно неудачный опыт. Мама, всегда следившая за собой, выглядела несчастной и измученной, разом будто постаревшей лет на десять. А Вероника вцепилась в него мертвой хваткой и только горестно всхлипывала. Она явно решила, что ее снова бросили. Марк весь вечер ходил с дочерью на руках — ел, пил чай, разговаривал с мамой, потом по телефону — и все это время Вероника висела на нем, как детеныш мартышки — на матери. Впрочем, кажется, у обезьян родительские функции поделены поровну. Получается, Марк — отец-мартышка.

Так, все. Нервы сдают, а ведь он в роли отца всего несколько дней. Что же дальше будет?

Вероника, в конце концов, уснула, и ее удалось уложить в кровать. Они пили на кухне чай, Марк слушал рассказ матери. Она не жаловалась. Старалась не жаловаться. И даже говорила, что пусть Вероника остается у нее и дальше. И что купила ей носочки и платье. И что-то даже успела прочитать про то, как надо воспитывать таких детей. Да только…

Мама во всем этом совершенно не разбиралась. Она выучила не одну сотню детей за время работы в школе, и ее бывшие воспитанники до сих пор звонят и пишут ей, поздравляют с днем рождения, восьмым марта и днем учителя. С мамой постоянно здороваются на улице. Она воспитала сына, которым гордилась. И теперь у нее на руках оказалась внучка, которой гордиться никак не получается. Да никогда уже и не получится. И осуждать мать за эти чувства Марк не мог. Он вдруг как-то резко понял, что людей за чувства осуждать нельзя в принципе. Это все равно, что осуждать за цвет волос, глаз, размер ноги или рост.