Времена не выбирают (СИ) - Горелик Елена Валериевна - Страница 34

Дитриху также было известно, что государь ни одну даму силой не принуждал. Женщин привлекал его высокий титул: кто царю откажет? Но ведь сейчас речь идёт о той, кто не склонится перед блеском короны, если сама не будет испытывать нежные чувства. Как поведёт себя Пётр Алексеевич, если едва ли не впервые в жизни получит отказ?

Когда визитёры покинули «палату», чтобы осмотреть «операционную» — отделённую чистой занавеской часть «приёмного покоя», где стоял стол с ремнями и хранились инструменты — Дитрих заметил, что они не слишком плотно задёрнули рогожку, отделявшую два помещения. Через несколько минут все вернулись к маленькому столу, за которым обычно сидела госпожа лекарь. Государя и мальчика-шведа со своей лавки офицер не видел, но мог наблюдать за лицом Дарьи Васильевны: её явно одолевали какие-то престранные размышления. Пока Пётр Алексеевич коротко экзаменовал юного ученика, а тот, сбиваясь от волнения, отвечал, она молчала. В глазах её Дитрих видел светлую печаль, как будто вот-вот закончится что-то очень хорошее… Наконец государь завершил расспросы.

— Вы ведь изучали медицину, Пётр Алексеевич, — негромко сказала девица-лекарь. — Значит, я могу говорить с вами, как с коллегой?

— В определённом смысле, — последовал ответ, произнесенный голосом человека, который явно был доволен происходящим. — Мои знания не столь глубоки, чтобы претендовать на некое учёное звание. Однако анатомирование делать умею.

— Зубы рвёте, — напомнила Дарья, улыбнувшись.

— Желаешь проверить? — не то в шутку, не то всерьёз предложил государь.

— Благодарю, мои пока все здоровы. Но если вдруг заболят, буду знать, к кому обратиться, — в её голосе прорезалась добрая ирония.

— Боишься? Никто до сих пор не жаловался, чтоб после моих операций болело.

— Может, вас просто не хотели огорчать, — в шутку предположила девица.

— Может, и так, — со смехом согласился государь. — Скажи, нужно ли что тебе самой?

— Спасибо. У меня всё есть — родные, друзья, крыша над головой, возможность лечить больных. Оклада хватает, чтобы лекарства и травы покупать, полотно, еду, дрова… Ещё раз благодарю, но мне больше ничего не нужно.

Ненадолго воцарилась тишина: очевидно, государь дивился человеку, у которого всё есть. Наконец он решил прервать молчание, становившееся неловким.

— Говорили, будто некоему офицеру, что явился сюда признаться в пламенной страсти, ты предложила мазь от ожогов.

— Да, было такое, — улыбнулась Дарья Васильевна. — Не люблю пафосных слов и поддельных чувств.

— А что же офицер?

— Обиделся и ушёл.

— Сам?

— Сам, — улыбка Дарьи Васильевны на сделалась немного печальнее. — Брат мне когда-то давно пистолет подарил для таких случаев. Стрелять ещё ни разу не пришлось, но аргумент убедительный.

— Могу я взглянуть на сей аргумент?

Девица достала откуда-то из-под столешницы один из тех странных пистолетов, которыми были вооружены все в отряде гостей из будущих времён, и подала собеседнику. Как он его рассматривал, Дитрих видеть не мог. Однако минуты две или три спустя оружие вернулось в руки хозяйки.

— Если б на меня такой наставили, я бы тоже ушёл, — послышался ироничный голос государя. — Смею надеяться, что избегу сей участи.

— Вам это не грозит — вы говорите как живой человек, а не как плохой актёр…

Дитрих мысленно обозвал себя недоумком: всё стало ясно, как день! Нет никаких сомнений, что Дарья Васильевна подпала под обаяние государя: он умел производить должное впечатление. Но во взгляде девицы снова читалась печаль.

Теперь господин майор в точности знал, что сейчас произойдёт.

Пётр Алексеевич, нисколько не смущаясь присутствия ученика, предложит девице пройти с ним. Это предложение обидит Дарью Васильевну, и с её стороны последует деликатный, но твёрдый отказ. Тогда самодержец попросту повернётся и молча уйдёт — тоже с обидой.

И всё закончится? Верится в это слабо.

Сколько ударов сердца будет ещё длиться это тягостное для Дитриха молчание?

Тишину прервал чей-то голос снаружи, звавший Дарью Васильевну. Та встрепенулась, словно сбрасывая наваждение. Кто-то забарабанил в дверь.

— Братец, открой, — сказала девица своему ученику.

Мальчишка отпер дверь. В «приёмный покой» тут же ввалились двое мужчин, причём один, безбородый, в распахнутом кафтане, буквально висел у седого бородатого дядьки на плече, прижимая руку к своему животу. Из-под ладони растекалось по рубахе тёмное пятно. Дарья мгновенно бросилась к нему.

— Зарезали! — громко, путано и с подвыванием начал объясняться бородатый. — Стёпка это, сын мой! Антипка его ножичком!.. Антипку-то повязали, а Стёпка в крови!

— На стол! — неожиданно властно скомандовала девица. — Юхан, свет, инструменты, тампоны, бинты, иглы и нитки! Пётр Алексеевич, помогите его раздеть! Вы! — это уже бородатому. — Вон котелок с водой — в печку его, и следите, когда закипит!.. Ножницы мне!.. Да прекратите вы причитать, папаша! И не таких вытаскивали!..

Куда подевалась тихая, скромная, вежливая Дарьюшка? В неё будто вселился дух младшей сестры. Но Дитрих, несмотря на резкую перемену обстановки и несусветную суету, что воцарилась в приёмном покое, почувствовал облегчение. Нечто давящее не просто отодвинулось куда-то до времени, а совсем отступило, исчезло, растаяло, словно наваждение. Бог его знает, почему, но он был благодарен неведомому злодею Антипке, причинившему несчастье какому-то парню. Если бы не это…

Нет, лучше о плохом не думать.

8

— Невероятно… Взгляните, Пётр Алексеевич. Вот это я понимаю — везение.

— Да этот парень в рубашке родился.

Медицину государь и правда изучал, хоть и с весьма специфической стороны — по анатомическим театрам и атласам. Ему не требовались дополнительные пояснения. И так всё очевидно: ножичек, изрядно прорезав слой жира и крепкую прямую мышцу в верхней части брюшины, до кишечника едва концом достал, да и того не повредил. Крови было много, однако чистой, без примеси содержимого, что в кишках обычно обретается.

Операция надолго не затянулась. Парня пристегнули ремнями к столу, дали в зубы ложку и велели думать о чём-то хорошем: поить больного снотворным снадобьем при подозрении на повреждение кишечника было нельзя. Впрочем, раненый был в прострации от всего случившегося и, вполне вероятно, пока боли не ощущал. Потребовалось очень аккуратно расширить рану скальпелем, зажать повреждённые крупные сосуды и удалить натекшую в полость кровь, на что старшая девица Черкасова употребила маленькие свёрточки из полосок чистого полотна, кои брала не руками, а нарочитым зажимом. Он сам при этом держал рану открытой, придерживая её края пинцетами. После удаления крови оба медикуса и ученик ещё раз всё осмотрели, снова убедились, что кишечник действительно не задет. Девица обработала раневой канал остро пахнувшим настоем, приняла от ученика ещё один инструмент, вынула им отмокавшую в хлебном вине иголку с тонкой шёлковой ниткой и принялась методично, снизу вверх, зашивать всё, что было разрезано, вплоть до кожи. Затем зашитую рану смазали поверху другим настоем, перевязали, больного всё же напоили снотворным и перенесли в «палату» к прочим пациентам. После чего помыли руки и наконец спровадили горюющего родителя — с наказом поутру сходить в храм и поблагодарить Бога за великую милость, что всё обошлось малой кровью.

— Хуже всего, когда в такую рану попадает грязь, — сказала Дарья, доставая из ящичка чистейшие белые полотенца. — Старшего-то я помню, неделю назад приходил ко мне с нагноением. Видели повязку у него? Занозу загнал в палец, вытащил и продолжил работу, даже рук не помыв. А к утру кисть разнесло. Пришлось вскрывать и чистить. Да, сепсис убил больше людей, чем пули…

Государь не без доли удивления отметил в себе разительную перемену. Дарья хороша, слов нет. Но если всего часом ранее она была для него лишь очередной девкой, с которой не грех свести близкое знакомство, то операция изменила всё. Он увидел её истинное лицо.