Продолжай (СИ) - Волкова Дарья - Страница 15

* * *

Велика беда, не спорю.

Но могу помочь я горю.

Оттого беда твоя,

Что не слушался меня.

Вечер завершается картами. Сначала игрой в «дурака», потом пасьянсом, потом гаданием. «Ой, Полька, смотри, какой-то король червовый на тебе сверху! Шатен или русый блондин».

Угу, и глаза у него серые. А когда он сверху -  то зеленые.

В сон проваливается с  мыслью, что хватит смотреть в себя – надо посмотреть в окно. Взглядами в себя она желаемого не добьется.

* * *

Ночью из дома я поспешу. В кассе вокзала билет попрошу.

Ночью снова просыпается. К ним в купе кто-то садится -  вот что за надобность делать это по ночам?! Садится шумно, судя по голосу – мужчина. Опять их компания перестает быть сугубо дамской.

Еще и храпит. В семье, где все храпят, главное – уснуть первым.

Ракитянский, изыди. У-мо-ля-ю. Не внемлет просьбам, бессердечный,  - снится.

* * *

Боюсь, с вашими взглядами вы снова к нам попадете.

Просыпается уже в Сибири. И заворожено смотрит на хмурое утро за окном. Здесь все другое. Простор. Бесконечный простор. Вспоминается анекдот: «На третий день пути в поезде «Москва-Владивосток» гражданин Люксембурга сошел с ума». Это он еще хорошо продержался – до третьего дня.

Сосед снизу к утру храпеть перестал, но просыпаться не торопится. Поля слезает с полки и злорадно наступает ему на ногу. В итоге, к возвращению из туалета не спят в купе уже все, а Полю встречает запах курицы гриль. Гадость редкая, сплошная химия и холестерин. От угощения она не отказывается.

* * *

Книги - как мимолетные мысли людей, надо выбирать их.

Стоянка почти час, можно размять ноги. Покурить  - одна из соседок сходит на станции и оставляет Поле почти полную пачку сигарет. До чего ты меня довел, Ракитянский, я вдруг – начала курить. Впервые в жизни. Где-то в Сибири. Впрочем, чего беречь здоровье – Поля уже не будущая мать. Скорее бы менструация закончилась – в поезде это доставляет массу неудобств.

Как заправский курильщик достает еще одну сигарету. Зябко ежится. Здесь гораздо холоднее, чем в столице, люди еще кое-кто в пуховиках. Полине в спортивном костюме и тонкой курточке – зябко. Еще простыть не хватало до полного счастья. Хотя, может, клин клином…

Прогулявшись до края платформы, обнаруживает киоск с печатной продукцией. Уже пора возвращаться в вагон, поэтому покупает не глядя, с формулировкой «Дайте что-нибудь почитать в поезде». В купе до сих пор пахнет курицей-гриль.  Купленное имеет дивное название «Сладкие ягодами дикой страсти»  и слившуюся в страстном поцелуе пару на мягкой обложке. Открывает наугад. «Я хочу кричать как чайка, забывшись от твоих страстных ласок». Интересно, как кричит чайка? Но Полину приглашают доедать остатки курицы, и судьба чаек и ласок остается неразгаданной.

* * *

Сибирь — это не только бездонный кладезь природных сокровищ, это — неисчерпаемый океан человеческих характеров.

К вечеру похолодало существенно. Ветер налетал колючими, совсем не весенними порывами, перрон казался темным, мрачным и неприветливым. Но именно здесь Полину настигло иррациональное чувство, точнее, желание -  сойти с поезда. Здесь и сейчас, покидать вещи в сумку и сойти – в неизвестность, в суровый и неприветливый сибирский город. Обнулить и начать заново. Но адвокат Чешко – человек рациональный, поэтому докурила и вернулась в вагон. А там:  веселье, рюмка водки на столе – сосед развлекает соседку. Дорожный праздник затянулся, угомонились поздно. Потом – храп с нижней полки.

Здравствуй, бессонница.

* * *

Служивые живут здесь очень хорошо и большей частью зажиточно.

Уже заполночь поезд делает долгую остановку. Полина слезает пройтись, раз все равно не спится, по дороге снова мстительно наступив на ногу уже другому храпуну. Не реагирует.

За пределами вагона пахнет дурно – смогом, какими-то выбросами, так сильно, что загазованный воздух столицы показался бы теперь сладким. Вот тебе и Сибирь, тайга, романтика. Дышать невозможно. Приходится возвращаться. Второе воздействие ногой оказывает нужный эффект. На краткое время наступает тишина. Поезд трогается. Полина засыпает.

* * *

Только там они опомнились, только там они почувствовали себя вне опасности и стали оглядывать друг друга и считать, сколько их тут собралось.

Просыпается рано. Небо еще только сереет. В купе никто не храпит, но тишиной и не пахнет. За окном тоскливо перекрикиваются локомотивы, будто собрались в стаю. Звуки огромных железных машин кажется живыми, громкими, содержащими в себе какой-то смысл. Вопрос или ответ. Знать бы их протяжный железнодорожный язык – вдруг бы подсказали они Полине что-нибудь.

Но звуки остаются только звуками – протяжными и тоскливыми.

* * *

Сюда, сквозь грязь и дождь, из дальней дали.

Сходит храпун. Недолго он их радовал. На прощанье стреляет у Поли сотку на опохмел. Отдает без раздумий и сожалений. Зато какое-то время будет тихо. Впрочем, проводница сказала им с соседкой, что вечером будет новый пассажир в купе. Подождем до вечера, посмотрим. Пока же смотрит в окно на то, как храпун на перроне жадно пьет пиво из банки. Термометр на болотного цвета вокзале показывает «плюс один». Суровая сибирская весна, однако. Пиво пить в такую погоду? Бр-р-р. Лучше в вагон-ресторан, чего-нибудь горяченького.

Суп и чай. И то, и другое так себе качеством, но горячие - этого не отнять. Допивает чай, задумчиво глядя, как за окном сливаются в одно сплошное, полосой – кусты-кусты-кусты. Потом - деревья-деревья-деревья. Затем - огоньки-огоньки-огоньки. Стемнело – а она и не заметила, как.

* * *

Если бы нашёлся добрый человек, который взял бы на себя труд проследить движение сибирской почты от Перми хотя бы до Иркутска и записал свои впечатления, то получилась бы повесть, которая могла бы вызвать у читателей слёзы.

На станции их купе пополняется не одним пассажиром, а сразу двумя. Но они даже не земляки – он едет в деловую командировку, она – домой, погостив у дочери. Устраиваются шумно. Он на верхнюю, она на нижнюю, раскладывают вещи, достают припасы – у него бутерброды, у нее – домашние пироги, знакомятся, ругают погоду. Ритуал, который Полине уже стал привычен, и она без напряжения втягивается в него, выдавая очередную версию своей выдуманной биографии. Может быть, если выдавать себя за кого-то другого, в чьей жизни нет зеленоглазых всадников Апокалипсиса, можно от этого всадника избавиться. Обмануть. Скрыться.

* * *

Ведь желая избавиться от страдания они, напротив, устремляются к нему, а желая обрести счастье они, словно враги, в омрачении разрушают его.

Одним из новых пассажиров оказывается любопытный тип. Он любопытен до Полины и вообще, сам по себе. Угощает в ресторане коньяком, рассказывает о себе. Главный инженер прииска, серьезный человек, не женат, бурят. Все, кроме бурята – знакомо. Видали мы вас таких – серьезных и неженатых, до первых двух полосок.   И папаша у нас из таких же инженеров. Но она все это не проговаривает, пьет коньяк, смеется приглашениям составить и скрасить. Плавали, знаем, по столичной мерке и фарватеру. Но поиграть и попить коньяк – отчего же нет? Даже позволяет прижать себя в тамбуре и слюнявый поцелуй в шею. Может, это поможет? Не помогает, лишь отвращение. Спать к себе на верхнюю полку под недовольное инженерное сопение.

Идите вы к черту.

Взбивает подушку под головой, прислушивается к звуку хода поезда. Перестук колес сменился гулом – колеса не стучат, а гудят – на одной, сплошной, немного тревожной ноте. Это, как ей объяснил новый инженерный поклонник – бесстыковые рельсы, бархатный путь. Бархатный путь, гладкая, мягкая дорога. Легкие пути ведут к трудным последствиям – это Полина уяснила точно.