Игра не для всех II. «Вторая Отечественная» (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич - Страница 25

В стране очень своевременно для врага началась революция — а местные «почтальоны» из солдат, коим разрешили передавать почту из одной секции лагеря в другой, начали приносить в бараки пленных революционные брошюры с баснями, рассказами и даже песнями. В последних и в качестве хлесткой сатиры, и в простой, прямой и доступной речи живо описывалась несправедливость бытия простого рабочего и крестьянина в России, чиновничий произвол, злоупотребления властей и отдельных помещиков…

Поначалу между солдатами, зачитывающими подобную литературу, и унтерами вспыхивали жестокие потасовки, порой приводящие даже к гибели людей. Но позже выяснилось, что число солдат, сохранивших преданность присяге и пытающихся остановить революционную пропаганду (в числе которых оказался и вольноопределяющийся Марочко) значительно меньше… И это было обусловлено прежде всего непроглядной дремучестью большинства пленных, среди которых до армии многие не умели читать и писать. А весь круг их интересов ограничивался собственной деревней и прилегающих к ней полям, кормящих крестьян… До войны они не имели понятия, кто такие японцы — а в бой их гнали прежде всего тумаки и мат унтеров. То, что на Дальнем востоке они сражаются за интересы России, что их Родине было весьма выгодно присутствие в регионе, и что в перспективе оно могло в значительной степени обогатить страну — все это было для них пустыми, ничего не значащими словами. Ибо обогащение России в целом в любом случае слабо отразилось бы на жизни крестьян — и рабочих, вкалывающих на заводах за гроши и влекущих бедняцкое существование в бараках… Не везде было так плохо и однозначно беспросветно — но потягаться в доступном для простого солдата красноречие с авторами революционных брошюр Павел просто не мог, хоть и пытался. А мат и тумаки унтеров никого уже не особенно не впечатляли…

В целом же условия плена были довольно сносны — Марочко, читавший о недавних жестоких зверствах японцев в Корее и Китае, ожидал для себя гораздо более худшей участи. Но нет — впервые столкнувшись на поле боя с европейской державой, вояки «Страны Восходящего солнца» решили в полной мере перенять не только современную тактику, вооружение и форму европейцев, но и правила «рыцарской» поведения по отношению к пленным, кои далеко не всегда соблюдались в последних войнах в самой Европе…

Хотя собственных сдавшихся в плен солдат в Японии ожидала кара. А офицеры, проигравшие бой, в подавляющем большинстве предпочитали плену самоубийство…

Русским же пленным были предоставлены чистые, вполне себе ухоженные бараки, оказана медицинская помощь. Их неплохо кормили, позволяя открыть собственные пекарни — была даже налажена почтовая связь с Родиной. Пленные продолжали получать жалование, им разрешалось открывать различные «школы» — не только по изучению письма и цифири, но и получению каких-то практических навыков, типа шитья. А офицерам так и вовсе позволили путешествовать по стране, встречаться с родственниками и заводить романы с японками!

Да, так было далеко не везде и не во всех лагерях. Но Павлу, по всей видимости, повезло…

Наконец, для духовного окормления верующих среди пленных, епископом Николаем Касаткиным, прозванным также «Японским», было организовано «Общество духовного утешения военнопленных». Павел Иванович, человек не чуждый вере — и особенно остро испытавший нужду в молитве, в общение с Богом именно на войне — нашел для себя весьма забавным, что к пленным допустили японских священников. Настоящих православных священников, когда-то крещенных, а после и рукоположенных Николаем Касаткиным — но при этом природных японцев! Самого епископа в лагеря не пускали — может быть потому, что с началом войны он отказался принимать участие в общественной молитве, так как сами японцы молились о победе именно их страны над Россией… Так или иначе, японские священники неплохо знали русский язык, передавали пленным иконы и книги духовного содержания, выслушивали их просьбы — и по возможности помогали. Также они зачитывали послания епископа к солдатам, оказавшимся в неволе на чужбине — и именно от них Павел Иванович узнал мнение Николая Японского о причинах поражения русских в войне:

«Бьют нас японцы, ненавидят нас все народы, Господь, Бог, по-видимому, гнев Свой изливает на нас. Да и как иначе? За что бы нас любить и жаловать? Дворянство наше веками развращалось крепостным правом и сделалось развратным до мозга костей; простой народ веками угнетался тем же крепостным состоянием и сделался невежественен и груб до последней степени. Служивый класс и чиновничество жили взяточничеством и казнокрадством, и ныне на всех ступенях служения — поголовное самое бессовестное казнокрадство везде, где только можно украсть! Верхний класс — коллекция обезьян, подражателей то Франции, то Англии, то Германии и всего прочего заграничного. Духовенство, гнетомое бедностью, еле содержит катехизис — до развития ли ему христианских идеалов и освящения ими себя и других?! И при всем при этом мы — самого высокого мнения о себе: мы только — истинные христиане, у нас только — настоящее просвещение, а там — мрак и гнилость. А сильны мы так, что шапками всех забросаем…».

Очень точными показались Павлу Ивановичу слова епископа Николая, очень все верно было сказано и про крестьянство, и про дворянство, и про чиновников. Да и как не поверишь тут в Божий промысел, если самый талантливый и решительный русский адмирал Макаров совершенно внезапно и столь бесславно погиб на морской мине? А практически выигранный в Желтом море бой русские в итоге проиграли из-за гибели адмирала Витгефта — уже после того, как адмирал Того приказал выйти из сражения! К Цусимскому побоищу, в ходе которого русские снаряды просто не взрывались, вопросов очень много — но в сущности, это ведь событие из одного ряда с предыдущими примерами…

По окончанию войны и возвращению из плена вольноопределяющемуся Марочко присвоили положенное (и запоздавшее!) звание унтер-офицера, вручили памятную медаль из светлой бронзы, вручаемую также всем участникам боевых действий — и уволили в запас по истечению срока службы. Сдавать офицерский экзамен заметно охладевший к армии Павел Иванович не стал — а вернувшись в родной Муром нашел работу в крестьянском банке и встретил Александру — будущую любимую жену, подарившую Марочко двух славных ребятишек…

Но вот наступил 1914 год — и все еще находящийся в запасе ветеран Японской войны был вновь призван на военную службу и отправлен в Тифлисское училище. Как бы ни было тяжело оставлять семью, Павел Иванович был вынужден подчиниться приказу… И после нескольких месяцев подготовки, за время которой унтер-офицер, заметно набравший на гражданке, скинул лишний вес и вспомнил былые боевые навыки, вновь оказался на фронте.

Наконец, уже тут, в боях под Сарыкамышем, новоиспеченный офицер и дворянин ясно осознал, что обладает не таким уж и маленьким боевым опытом, и что его умения и навыки служат его соратникам славную службу. Вон как далеко и результативно забросил первую же бомбу! И ополченцам, некоторые из которых и вовсе не знают русского, личный пример подал — пусть наверняка ненадолго, но все вместе они сумели остановить османов, заставив накатывающую вперед цепочку врага залечь после серии частых гранатных взрывов…

Правда, все никак не получается у прапорщика вновь привыкнуть к страху смерти. Но так ведь и не за себя ему страшно— больше за Сашеньку и деток… Как же они без него справится, коли погибнет на фронте отец и кормилец?!

…— АЛЛАГУ АКБАР!!!

— Ура-а-а-а…

Оглушительный рев османов, неудержимо бросившихся в атаку, раздался со стороны прикрывающего нас слева заслона. Ответом ему был жиденький клич горстки ополченцев — и частая, но быстро оборвавшаяся стрельба. Как кажется, мне даже удалось разобрать несколько сухих выстрелов офицерского нагана прежде, чем все стихло…

В отличие от второй группы, пустившей в ход гранаты и сумевшей задержать турецкую атаку, это «отделение» по какой-то причине ими не воспользовалось.