Пролетая над гнездом кукушки - Кизи Кен Элтон - Страница 17

— Подождите. Я полагаю, вы подняли вопрос, который требует обсуждения. О кроликах известно, что это — их характерная черта, не так ли? Действительно, они все время перепихиваются. Да. Гм. Но в любом случае ваши утверждения свидетельствуют о том, что вы — здоровый, активный и адекватный кролик, в то время как большинство из нас не может считать себя полноценными кроликами. Мы — неудачники, мы — слабые, чахлые, немощные маленькие создания, принадлежащие к слабой категории, а это весьма печально.

— Подожди минутку, я говорил совсем не о том…

— Нет. Вы правы. Помните, ведь именно вы привлекли наше внимание к тому месту, куда сестра все время норовит нас клюнуть? Это правда. Среди нас нет мужчины, который бы не боялся, что теряет или уже утратил свою способность перепихнуться. Мы — комичные маленькие создания, и не можем достигнуть мужественности даже и в кроличьем мире, настолько мы слабы и неадекватны. Хи-хи-хи. Можно сказать, что мы — кролики даже среди кроликов!

Он снова наклонился вперед, и напряженный, скрипящий смех, тот самый, которого я и ожидал, вырывался у него изо рта, руки заметались вокруг, а лицо задергалось.

— Хардинг! Заткни свою чертову пасть!

Это звучит как пощечина. Хардинг умолк, словно отрезало, и только рот все еще открыт в кривой ухмылке, а руки зависли, болтаясь, в облаке голубоватого табачного дыма. На одну секунду он застывает в такой позе; затем его глаза сужаются до узких крохотных щелочек, он переводит взгляд на Макмерфи и говорит так тихо, что мне приходится придвинуть свою швабру едва ли не вплотную к стулу, чтобы расслышать его слова.

— Дружище… ты… возможно, ты — волк.

— Какой, к черту, я волк, и ты — не кролик. Фу-ух, в жизни не слыхал такой…

— Но рычишь ты совсем как волк.

Со свистом переведя дыхание, Макмерфи отворачивается от Хардинга, чтобы посмотреть на других Острых, столпившихся вокруг.

— Послушайте, ребята. Что, черт возьми, с вами случилось? Вы же не до такой степени чокнутые, чтобы думать, что вы — какие-то животные.

— Нет, — отвечает Чесвик, делает шаг вперед и становится рядом с Макмерфи. — Нет, бога ради, только не я. Никакой я не кролик.

— Молодец, Чесвик, хороший мальчик. И вы, ребята, все остальные, давайте бросим все это. Вы только посмотрите на себя — стоите и говорите о том, как боитесь какой-то пятидесятилетней тетки. Да что она может вам сделать, в конце концов?

— Да, что? — повторяет Чесвик и обводит взглядом остальных.

— Она не может вас выпороть. Она не может пытать вас каленым железом. Она не может вздернуть на дыбу. Сейчас насчет таких вещей имеются законы. Это же не Средневековье. Нет на свете такой вещи, которую она могла бы…

— Но ты же в-в-видел, что она д-д-делает с нами! Сегодня на с-с-собрании. — Билли Биббит пытается сбросить кроличью шкуру. Он наклонился к Макмерфи, его лицо покраснело, изо рта течет слюна. Затем он повернулся и отошел. — A-а, н-н-нет смысла. Мне лучше просто п-п-покончить с собой.

Макмерфи выкрикивает ему вслед:

— Сегодня? То, что я видел сегодня на собрании? Дьявольские колокола, все, что я сегодня видел, — это то, что она задала парочку вопросов, и такие милые, простенькие вопросы. Задавать вопросы — это вам не кости ломать, это же не палки и не камни.

Билли оборачивается:

— Но то, к-к-как она это спрашивает…

— Но ты же не обязан отвечать, разве не так?

— Если н-не ответишь, она просто улыбнется и сделает пометку в своей маленькой книжице, а потом она… она… о черт!

К Билли подходит Скэнлон:

— Если не отвечаешь на ее вопросы, Мак, ты признаешь их просто потому, что молчишь. Эти ублюдки в правительстве имеют тебя точно таким же способом. Единственное, что можно сделать, — стереть все с лица земли, которая истекает кровью, взорвать все это целиком.

— Ну да, но когда она задает вам один из этих вопросов, почему бы не послать ее к черту?

— Да, — повторяет Чесвик, тряся указательным пальцем, — сказать ей, чтобы встала и убиралась к черту.

— И что тогда, Мак? Она тут же найдется и ответит: «Почему вас так расстроил именно этот кон-крет-ный вопрос, пациент Макмерфи?»

— Ну, тогда вы ей снова скажете, чтобы она шла к черту. Пошлите к черту всех их. Они все равно не смогут ничего вам сделать.

Острые столпились вокруг него. На этот раз отвечает Фредериксон:

— Ты скажешь ей это, и тогда тебя будут считать потенциально агрессивным и отправят наверх в палату для буйных. Со мной такое случалось. Три раза. Бедные ребята не могут даже покинуть палату, чтобы посмотреть кино в субботу вечером. У них и телевизора нет.

— А если ты будешь продолжать демонстрировать подобные враждебные намерения, вроде того, чтобы послать куда подальше, тебя поставят на очередь в шок-шоп, а может быть, назначат тебе что-нибудь более изощренное, операцию, например, или…

— Черт возьми, Хардинг, говорю тебе, я не совсем врубаюсь в такие разговоры.

— Шок-шоп, мистер Макмерфи, — это жаргонное наименование электрошокера — аппарата для электрошоковой терапии. Такое изобретение, которое, можно сказать, действует одновременно как снотворное, электрический стул и дыба для пыток. Это — маленькая умненькая процедура, простенькая, почти безболезненная, потому что все происходит очень быстро, но никто не хочет попробовать ее во второй раз. Никогда.

— И что делает эта штука?

— Тебя привязывают к столу, по иронии судьбы в той самой позе, в какой распинают на кресте, только вместо тернового венца на тебе корона из электрических искр. К голове подключают провода. Бах! И через твои мозги пропускают электричества примерно на пять центов, и ты получаешь одновременно терапию и наказание за свое враждебное «пошла к черту» поведение, и тебя убрали с дороги на время от шести часов до трех дней — зависит от конституции. Если даже сохраняешь сознание, все равно несколько дней будешь ходить как потерянный — в состоянии дезориентации. Ты не сможешь связно рассуждать, не сможешь вспомнить, как называются вещи. Приличная доза — и человек превращается в нечто, вроде мистера Эллиса, которого ты видишь здесь у стены. Бессмысленный идиот в мокрых штанах, а всего-то тридцать пять лет. Или ты превратишься в безмозглый организм, который ест, испражняется и кричит «трахать его жену», как Ракли. Или посмотри на Вождя Швабру, который сжимает свою тезку аккурат рядом с тобой. — Хардинг указал на меня сигаретой — слишком поздно, чтобы отодвинуться назад. Я делаю вид, что ничего не заметил. Продолжаю подметать. — Я слышал, что Вождь много лет назад получил больше двухсот сеансов шоковой терапии — тогда они были в большой моде. Только представь, что они могут сделать с крышей, которая и так уже съехала. Посмотри на него — гигант, а всего лишь машина для подметания, которая боится собственной тени. Это, друг мой, и есть то, что нам угрожает.

Макмерфи некоторое время смотрит на меня, потом поворачивается к Хардингу:

— Скажи мне, парень, как вы можете все это терпеть? А как насчет этого дерьма о демократическом отделении, которым кормил меня ваш доктор? Почему бы вам не провести голосование?

Хардинг улыбается и медленно затягивается сигаретой.

— Голосование насчет чего, друг мой? Чтобы сестра не могла больше задавать никаких вопросов на групповых собраниях? Чтобы она так не смотрела на нас? Скажите мне, мистер Макмерфи, по какому поводу мы будем голосовать?

— Черт, мне нет до этого дела. Голосуйте за что хотите. Только сделайте же что-нибудь такое, чтобы она не думала, что у вас кишка тонка. Вы не должны ей позволить взять над собой верх! Посмотрите на себя: вы говорите, что Вождь боится собственной тени, но я в жизни не видел такой перепуганной компании, как ваша.

— Только не я! — говорит Чесвик.

— Может быть, и не ты, приятель, но остальные боятся даже рот открыть и засмеяться. Знаете, первое, что бросилось мне в глаза, — это то, что никто не смеется. С тех пор как я перешагнул этот порог, я еще не слышал настоящего смеха. А кто разучился смеяться, тот теряет опору. Мужчина, позволивший женщине довести себя до такого состояния, теряет одно из самых больших преимуществ. Знаете, он начинает думать, что она круче, чем он сам, и…