Рассказы тридцатилетних - Шипов Ярослав Алексеевич - Страница 49

Буданов просыпался и уходил на кухню. Пил воду большими глотками, курил. Он знал, что не дает ему спать. Чувство вины. Он был оправдан перед законом, но все равно, несмотря ни на что, он знал, что виновен именно он, Буданов, и только не знал, как искупить свою вину, и можно ли вообще искупить ее.

Вместе с ним переживала все это и его жена, Лена. Но ей было легче. Вина не тяготила ее. Она боялась за мужа, что его засудят, боялась, что могут присудить крупный штраф, боялась за автомобиль; ей казалось, что его должны теперь отнять и даже, быть может, уничтожить, как собаку, загрызшую человека. Она приложила все силы, и хотя юридическая невиновность Буданова была налицо, все равно она куда-то звонила, с кем-то советовалась, на кого-то нажимала и долгими часами изводила мужа ненужными словами.

На суде он говорил только то, что было; долговязый парень был главным свидетелем; выяснилось, что Антипов был неизлечимым алкоголиком, что он постоянно бил свою жену и все в доме пропивал, и в свой последний день он спешил в магазин за вином. И хотя о покойниках не принято говорить плохо, но об Антипове говорили. И Буданов ловил себя на мысли, что ищет оправдания даже в том, что убил он человека никчемного, и жена Антипова в глубине души должна бы быть рада смерти мужа, но он отбрасывал эти мысли и стыдил себя за них.

Убийство всегда убийство, и оправданий для него нет и быть не может.

Там, в зале суда, Буданов впервые увидел жену Антипова. Она сидела на втором ряду, плакала тихонько и слезы вытирала черным платком. Острая жалость и удвоенное чувство вины приходили к нему и заставляли голос его дрожать и отводить взгляд.

Его даже не лишили прав. Но он сам старался реже садиться за руль, он ощущал к своей машине нечто среднее между страхом и ненавистью. Ведь именно этот сияющий капот первым прикоснулся к человеческому телу, именно эти колеса нарушили его целостность, осквернили его, смяли, как сминают прочитанное письмо. Это казалось кощунственным, вещь, созданная человеком, убивала человека.

«Не забивай себе голову ерундой, — говорила Лена, — человека можно убить чем угодно. При чем здесь машина? И вообще, перестань изводить себя попусту, ты ни в чем не виноват».

А он смотрел на нее, на ее красивое гладкое лицо, на шевелящиеся губы, слишком яркие, чтобы казаться естественными, и невольно представлял себе жену Антипова, у которой он отнял мужа, или проще говоря — убил.

Он все время думал о том, что надо бы ее разыскать, попросить прощения и даже встать на колени, если придется, помочь деньгами или еще чем-нибудь, но все не решался, и вот она вдруг сама позвонила ему.

Она сообщила прерывистым шепотом, что жизнь ее потеряла смысл, что после смерти мужа дом опустел, что она никому не нужна и жить так дальше не может, и осталось только уйти вслед за мужем туда, откуда никто не возвращается. Она так и сказала: «Уйти вслед за мужем». «Вы не сделаете этого, — сказал Буданов, — ради бога, не делайте этого. Чем я могу помочь вам?» Она долго дышала в трубку, всхлипывала, и как бы между прочим сообщила свой адрес, и что через десять минут ее уже не будет в живых, и что именно он виноват во всем, и она сожалеет только, что он живет, а муж ее умер, и ей тоже осталось жить совсем немного.

«Я приеду! — прокричал Буданов в трубку. — Я приеду, вы подождите! Я умоляю вас, подождите меня, мы во всем разберемся!»

Дом ее находился на другом конце города, и как Буданов ни спешил, приехал он только через полчаса.

Он постучал в дверь, давно не крашенную, со следами топора возле замка — по всей видимости, дверь ломали неоднократно. Никто не ответил ему, он поискал кнопку звонка, но не нашел, и снова постучал, на этот раз погромче. Толкнул дверь, она поддалась, зашел в темную прихожую, прислушался.

«Где вы? — спросил он. — Это я, Буданов». Капала вода из крана, на низкой ноте пропела водопроводная труба, и еле слышный хрип донесся из темноты. Запинаясь, на ощупь угадывая предметы, Буданов пошел на этот звук, тревожась, чертыхаясь шепотом, пока не догадался зажечь зажигалку. Синий узкий язычок давал мало света, но все же можно было разобрать, где стена, а где дверь. За одной из них и слышался хрип и приглушенные стоны.

Он рванул дверь на себя. Это была ванная. На цементном полу сидела женщина. Голова ее была запрокинута кверху, глаза закрыты, длинная белая веревка затянута на шее, другой конец привязан к гвоздю в стене. Газ из зажигалки зашипел, и пламя погасло. Он чиркнул еще раз, но только длинные снопики искр вырывались из-под кремешка. Газ иссяк. На ощупь он ослабил петлю, поддержал готовое упасть тело и, подхватив женщину под мышки, вытащил ее в коридор.

Она дышала, и это успокоило его. Он не знал, как привести ее в чувство, и не потому, что растерялся, а просто ему еще не приходилось вынимать людей из петли, а весь опыт читателя и кинозрителя подсказывал ему только, что надо взять тело на руки и отнести на кровать, а потом дать понюхать нашатырного спирта. Резкий запах аммиака, по всей видимости, обладал способностью оживлять умирающих.

Руки и ноги свешивались вниз, голова запрокидывалась, и он вспомнил, что мертвые и спящие кажутся тяжелее, и понял, отчего это. Просто они не могут помочь нести себя, не обхватывают руками шею, не могут прижаться телом, не ободряют словами. Буданов нашел дверь, ведущую в комнату, толкнул ее коленом и осторожно, опасаясь натолкнуться на что-нибудь, стал искать, куда бы положить ношу. Он не знал, где был выключатель, поэтому пошел вдоль стены, спотыкаясь о стулья. Его не оставлял страх, что женщина вдруг умрет на его руках, и надо бы побыстрее уложить ее и найти нашатырный спирт. Медленно кружил он по комнате, надеясь натолкнуться на кровать или диван, но попадались одни стулья, и вдруг он услышал глухой звук удара о стекло. Он приблизился к этому месту, присел, согнул колени и тыльной стороной ладони нащупал выключатель. Загудел телевизор. Буданов терпеливо ждал, когда он засветится, и вот, выплыл из темноты голубой прямоугольник и сгустился в людей, улицы, дома. Буданов осмотрелся в его пульсирующем свете и увидел диван. Он стоял рядом.

Уложил женщину на диван, звук прибавлять не стал, люди на экране шевелили губами, размахивали руками и в немоте своей казались смешными и беспомощными.

Он не знал ее имени. «Антипова! — сказал он громко, сев рядом и легонько хлопнув по щеке. — Антипова, очнитесь!»

Она лежала на спине, веки припухли, волосы спутаны, по худым ногам гуляли блики от экрана.

Он одернул платье, расстегнул пуговицу на воротнике, провел рукой по ее горлу. Не было похоже, что его только что сжимала тугая петля, и ему показалось вдруг, что она просто притворяется, дурачит его, ломает глупую комедию, и он рассердился, хлопнул по щеке чуть сильнее, а потом и вовсе сильно. Она открыла глаза и застонала, задышала глубже, взгляд ее, устремленный вверх, переместился на стену и остановился на Буданове. Бессмысленный, спокойный взгляд, как у только что разбуженного человека.

И тут же в глазах мелькнул страх, или стыд, или еще что-то столь же сильное. Она подобрала ноги, отскочила в дальний угол дивана и выставила руки вперед, растопырив пальцы. Буданов протянул руку, но она закричала, хрипло, без слов, а лицо ее и в самом деле выразило ужас.

«Успокойтесь, я не трону вас, — сказал Буданов и встал с дивана. — Вам лучше? Может, вызвать врача?»

Она не отвечала и только смотрела на него расширенными глазами сквозь разрозненные пряди. Буданову стало совсем неуютно в чужой квартире, рядом с незнакомой женщиной, в голубоватом свете молчаливого телевизора. Он включил звук, поднял упавший стул, уселся поудобнее и стал смотреть незнакомый фильм.

Там красивая девушка смеялась и обнажала ровные зубы, а смазливый парень тоже скалился в ответ, правда, не так ослепительно. Вот увидишь, у нас все-все будет очень хорошо, — говорил он ей, а она соглашалась: да-да, конечно, я верю, нас ждет только счастье, и так далее. Буданов смотрел и все ждал, когда же им будет хорошо, но не дождался, переключил на другую программу.