Рассказы тридцатилетних - Шипов Ярослав Алексеевич - Страница 52

Буданов думал так, и ему казалось, что он нашел ключ к этой женщине, нашел объяснение ее метаморфозам, ее судорожным попыткам обрести себя…

Он попробовал вытащить ящик с телевизором, но одному это было не по силам. На скамеечке у подъезда сидел человек, и Буданов попросил его помочь. Тот выразительно оттопырил мизинец и большой палец, Буданов понимающе кивнул, и они, ухватившись за прорези в картонном ящике, потащили его по узким лестницам. «К Антиповой, что ли?» — спросил человек. «Да», — неохотно ответил Буданов. «Ага. Ясно, — сказал тот. — Ты ей, значит, телевизор, а она тебя, значит, в гроб сведет. Ох, чертова баба!» Буданову не хотелось разговаривать, но он все же спросил: «Почему?» — «А так, стерва и все тут. Думаешь, ты один такой? Как бы не так. Володька вот из-за нее пропал, и ты пропадешь. Как пить дать! Она ящик-то твой загонит и похоронит тебя на эти денежки. Так что свой гроб несешь. Понял?» — «Понял», — сказал Буданов, запнулся о ступеньку и чуть не грохнул свой груз, и даже вспотел от страха, как любящий отец, уронивший ребенка и подхвативший его у самой земли.

Дверь была незапертой, и снова никто не встретил его в прихожей, но горел свет, было прибрано и пахло духами и еще чем-то аптечным. Буданов поставил ящик у стены и вежливо кашлянул. Было тихо, даже водопроводные трубы не пели, и Буданов чувствовал себя неуютно, как неопытный вор. И все-таки он снял пальто, разулся и постучался в дверь комнаты. Никто не ответил, да он и не ждал ответа, громко кашлянул и вошел. Здесь тоже горел свет, все три лампы высвечивали закоулки комнаты, и оттого она казалась еще более нежилой и неприглядной. Обшивка стульев протертая, нестираная, круглый стол с вызывающей бедностью застелен исшарканной клеенкой, и продавленный диван, и телевизор, сиротской, давно уже не выпускаемой модели.

Хозяйки здесь не было. Не было ее ни на кухне, ни в ванной, ни в соседнем закутке. Буданов выругался про себя, все приготовленные слова стали никчемными, и вообще, все ожидаемое им не сбывалось, и это раздражало.

Он решил подождать, а чтобы чем-нибудь заняться, стал распаковывать телевизор. Он и в самом деле был красив той красотой, какой обладают дорогие вещи. Буданов уважал электронику, хотя бы потому, что мало разбирался в ней, и, честно говоря, сам процесс превращения невидимых колебаний неощутимого пространства в цвет и звук так и оставался для него чудесным таинством, уделом избранных, священнодействием умников.

Скрупулезно следуя инструкции, он настроил телевизор и по-детски обрадовался, когда цветные блики скользнули по экрану и воплотились в людей, а динамики донесли до него голоса, прозвучавшие за тысячи километров отсюда.

Как и в прошлый раз, он придвинул стул и стал смотреть телевизор. Непроизвольно он ловил звуки, доносившиеся из кухни и прихожей, ждал, когда откроется дверь, но слышал только редкие голоса за окном.

И вот, скрипнула дверь и кто-то вошел, напевая. Это была Антипова; она зашла в комнату, румяная и веселая, прижимая к груди нарядную куклу, и остановилась, увидев Буданова, и сдержанно кивнула ему.

Он встал, убавил звук и сказал: «Вы звали меня. Я приехал. Вот это я привез вам. Если он вам не понравится, можете его продать. Надеюсь, что я хоть немного, но расплатился с вами. Теперь все? Я могу быть свободен?»

Антипова села на диван и, поправляя голубые волосы куклы, сказала спокойным и серьезным тоном: «Говоря по-честному, Слава, мне ничего от тебя не нужно. И вообще, какие могут быть счеты между нами? Мой муж сам виноват в своей смерти, и ты напрасно мучаешься, я тебя ни в чем не виню. Да, я позвонила тебе и сказала, что мне нужна компенсация, но ты же умный человек и сам прекрасно понимаешь, что ни вещи, ни деньги не могут заменить умершего… Я осталась одна, у меня никого нет — ни родителей, ни детей, ни мужа. И я очень боюсь одиночества». — «Простите, но что же делать мне? Как я могу заменить незаменимое? Ну подскажите мне, посоветуйте, что я еще должен сделать для вас?» — «Ничего. Совершенно ничего. Иди домой, к своей жене. Она счастливая, у нее есть муж, а у тебя — жена. Ты не одинок. А я с детства была обречена на одиночество. У меня не было отца, а мать была такая, что и словом добрым не помянешь. И с мужчинами мне не везло. Кто бросал меня, кто спивался, кто умирал. И Володя вот погиб. И детей у меня не будет никогда. Ты не думай, что я хочу разжалобить тебя. Жить не только тяжело, но и больно. А боль одиночества непереносима. Телевизор можешь забрать, зачем он мне? И деньги от тебя мне не нужны». — «Ну хотите, я буду приезжать к вам, разговаривать с вами, хотите?» Она тихонько засмеялась. «Нет, не хочу. Не приезжай ко мне, не разговаривай со мной. Зачем я тебе, одинокая дурочка, драный котенок? Ступай к своей умной и красивой жене. Я не умру, и с ума не сойду, и вообще, какое тебе дело до меня?»

Буданов устал от этого разговора, ему стало обидно, что его благородный поступок остался незамеченным, а искренние слова неоцененными, и он сказал раздраженно: «Кстати, я приезжал к вам вчера. Вы мне не открыли. Ну конечно же, вы так одиноки, к вам совсем никто не приходит, вы сходите с ума от одиночества и горя и сами не знаете, что вам надо. Но при чем здесь я? Почему я должен страдать вместе с вами? Сколько еще я должен расплачиваться за то, что я невольно совершил когда-то?»

Он и в самом деле разозлился, и ему казалось, что прав только он, что его унижают, бесчестят и желают ему зла. Антипова не стала больше ничего говорить и горько заплакала.

Буданов растерялся и мысленно проклял себя, и ее, и свое тупоумие, и непредсказуемость ее поступков. Уйти он не мог, и что делать дальше, не знал.

Их было трое в комнате: он, она и телевизор. И самым мудрым из троих был последний. Он послушно отражал зеленые луга и белых лошадей, голубую воду и красные лепестки цветов, а если надо было, то с такой же безмятежностью показывал войны и вспышки снарядов. И Буданов вспомнил рассказ с позабытым названием, в котором человек, спасаясь от зубной боли, превратился в телевизор и в этой ипостаси нашел свое призвание. Буданов позавидовал этому герою, и хитроумию автора тоже позавидовал, потому что сам был не способен ни превратиться в телевизор, ни написать рассказ, ни утешить плачущую женщину.

«Перестаньте, — сказал он, — ну я вас прошу, не плачьте. Я вас обидел? Ну простите меня». Он подошел к ней, сел рядом и осторожно, как дикого зверька, погладил по голове. Ему стало жаль эту женщину и, хотя он мысленно укорил себя, что снова расклеился и размяк, а она, быть может, только и добивается этого, но все равно, он чуть ли не с нежностью провел рукой по ее лицу, вытирая слезы. «Катя, — сказал он, — ну не надо, Катя, не плачь, Катюша». И он даже не удивился, когда она ответила на его прикосновение, доверчиво, как девочка, прижалась к его руке, и он не отнимал ее, и слезы стекали по ладони и капали на пол.

Телевизор проиграл знакомую мелодию, начиналась передача «Время», значит, было уже пол-одиннадцатого, и зимняя ночь на дворе, и замерзающая вода в радиаторе, и жена дома.

Но он не пошел ни к телефону, ни вниз — к машине, а так и остался сидеть, гладил ее руки, и лицо, и шею и убеждался с радостью, что она успокаивается и что вот-вот вовсе перестанет плакать. У него никогда не было детей, но сейчас ему показалось, что он понимает, что такое отцовское чувство и отцовская любовь, ему было жаль эту женщину, эту девочку, он и готов был сделать что угодно, лишь бы она перестала плакать, улыбнулась бы ему и позабыла бы все обиды.

Бедная девочка, думал он, совсем-совсем одна на свете, и муж был сволочью, бил ее, и детей у нее тоже нет, как у меня. И разве я имею право осуждать ее, если кто-нибудь приходил к ней?

Антипова перестала плакать, и он пошел звонить домой. Лена холодно ответила ему, но он не хотел враждовать и сказал, что сейчас приедет. Однако она сказала грубость, потом еще одну, а под конец сообщила, что он может вообще не возвращаться домой, пусть ночует там, где и в прошлую ночь. Буданов взорвался, накричал на жену и первым бросил трубку.