Личная слабость полковника Лунина (СИ) - Волкова Виктория Борисовна - Страница 17

— То есть замораживать нельзя?

— Можно, — киваю я. А губы сами собой расползаются в улыбке. — Просто в таких случаях молочко надо чуть-чуть прогреть…

— Или надолго не оставлять Сенечку одну, — тихо добавляет Люба. — Это все Тимур. Увозил меня за город.

От каждой фразы веет таким теплом и нежностью. И меня продирает до глубины души.

«Пусть и у нас со Славой все получится!» — мысленно прошу Вселенную и всех святых. В коляске копошится малышка.

— Уже кормить пора! — охает Люба. — Можешь ее подержать, Надя. Я пока в душ смотаюсь.

— Давай, — киваю я. И взяв на руки кроху, прижимаю ее к груди. Аккуратно придерживаю головку, напеваю песенки. И подойдя к окну, смотрю вниз, где по парку гуляют мамаши с колясками, бегают дети.

Сердце заливает дикая тоска. Вот бы и мне такой же комочек, пахнущий молочком и счастьем.

Пока Люба кормит малышку, я собираю с мальчишками железную дорогу, потом сижу с Сенечкой на террасе. И не сразу вспоминаю о напрочь забытом телефоне.

Подхватываю сумку на последнем аккорде рингтона. Так и есть! Куча сообщений от Славы и один звонок.

Перезваниваю поспешно, заранее приготовившись к разборкам. Витя всегда устраивал скандал, стоило мне не взять вовремя трубку. Извечная тема «Для чего тебе телефон?»

Но гневный рык полковника почти сразу сменяется добродушным трепом. А стоит мне заикнуться о ребенке, как Слава тут же подхватывает инициативу.

Поговорив с Луниным, лениво смотрю на хмурое небо и срывающиеся с деревьев листья. Здесь, в Москве, осень чувствуется по-особенному остро. Но заглядевшись на стайку птиц, улетающих на юг, я мечтаю о дочке. Интересно, какой она будет? На меня похожей или на Славу?

Уложив сыновей спать, на террасу выходит Люба. Зябко кутается во флисовый плед, а второй такой же протягивает мне.

— О чем думаешь, Надюшка?

— Я загадала себе такую же девочку, — кивнув на коляску с малышкой, признаюсь как на духу.

— Давно пора, — одобряет Люба и, усевшись рядом, кладет мне голову на плечо. — Хорошо, что ты приехала, Надя. А то мне тут люди не нравятся. Все заносчивые и противные. Я, конечно, включаю стервозину. Но это так неприятно…

— Я тоже, — вздыхаю тоскливо.

— Тогда приезжай к нам почаще. Что тебе там одной в пустом доме делать?

— Портьеры нужно повесить. Слава один не управится….

— Мужик хоть хороший? — спрашивает Люба серьезно.

— Очень. Он — настоящий, — признаюсь, решая не упоминать звание.

С первыми каплями дождя мы закатываем в дом коляску и сами заходим внутрь. Валяемся на диване, болтая о пустяках. Смеемся шуткам, знакомым с детства, и в порыве тоски по Шанску звоним Лере Морозовой.

Лунин приезжает за мной поздним вечером, когда стрелки неумолимо движутся к девяти часам. Лично выходит из машины и встречает меня с зонтом около подъезда. Собственнически целует в губы.

— Как день провела, ласточка? — спрашивает, церемонно усаживая на заднее сиденье.

— Как вам удалось сюда заехать? — интересуюсь ошалело. Утром такси остановилось около КПП, и я еще долго ждала, пока Манучаровы подтвердят мой визит.

Водитель улыбается скупо, а Слава, положив мне ладонь на колено, объясняет нехотя:

— Меня везде пускают, ласточка.

Вздрагиваю от прикосновения теплой руки, бегущей по моему бедру. Затем ладонь перемещается мне на плечо. А я сама оказываюсь прижатой к крепкой мужской груди.

— А у тебя как прошел день? — поднимаю глаза и тут же натыкаюсь на сумрачный взгляд.

— Хреново, — морщится Лунин и затыкает мне рот не терпящим возражений поцелуем.

На ковер к Бердянкину меня вызывают в конце дня.

«Интересно, за что будут драть?» — размышляю дорогой. Рассеянно пялюсь в окно и пытаюсь сосредоточиться на работе. Вроде в последнее время явных промахов не было. Но дядя Костя — въедливый тип. Еще с Кирсановым служил, потом представителем где-то в Латинской Америке болтался. А как Бек наш ушел в отставку, так и вернулся на хлебную должность. Не люблю я Бердянкина. Ох, не люблю!

Вот кому уже давно на покой пора. Ни на татами не выйдет толстопузый наш бизон, ни отожмется ни разу. Только и знает, как приказы строчить и проверять, нет ли на плинтусе пыли. Детсад, штаны на лямках!

«Бить будут», — думаю, заходя в приемную дяди Кости. Молоденький капитан отводит глаза. Плохой знак. Очень плохой.

А я тут жениться надумал. Пойдет ли теперь Надя за безработного?

— Вызывали? — решительно вхожу в кабинет.

— Да, Ярослав Андреевич, — кряхтит дядя Костя, поднимаясь навстречу.

Жмет руку, кивает на стул. А сам лезет в сейф за коньяком.

— Собери нам быстренько, — просит адъютанта по громкой связи. А затем, взяв стаканы, садится напротив.

— Ох, грехи наши тяжкие, — жалуется натужно. Вытирает пот со лба. Разливает коньяк на два пальца. А я молчу. Терпеливо жду, когда заговорит. Что предложит? Грядет какая-то феерическая ж. па. Это и коню понятно. Скорее всего, меня турнут с должности. Но так как не нашли, к чему бы прицепиться, то наверняка попросят написать рапорт и уйти по собственному.

— Ну что, вздрогнем? — командует дядя Костя.

— За что пьем? — интересуюсь осторожно.

— За победу, — провозглашает Бердянкин и лихо запрокидывает в горло огненную воду.

Но и я от него не отстаю.

— Ну как рыбалка, Слава? — роняет дядя Костя, забирая с блюда небольшой бутерброд с бужениной. Укладывает его в квадратную хлеборезку. Жует насуплено.

— Да нормально все, — пожимаю плечами. — Хорошо порыбалили. Место зачетное. Советую.

— Ты, говорят, стерлядь словил знатную, — криво улыбается Бердянкин, вновь разливая коньяк по стаканам.

— Прошу прощения. Не понял, товарищ генерал, — отодвигая стакан, перехожу на официальный тон. И сам пытаюсь понять, кто из друзей меня предал. Бек или Крепс? Да не может быть!

— Вот что, Ярослав Андреевич, — рыкает сердито дядя Костя. — Ты мне тут святую невинность не строй. Девку верни по месту прописки. С Галочкой или с Юлей помирись. И живите как люди.

— А если нет? — упираюсь взглядом.

— Предлагаю подумать. Но мнение руководства останется неизменным, — пожимает плечами Бердянкин. Ухватив очередной бутерброд, пересаживается в рабочее кресло. Всем своим видом дает понять, что банкет окончен. И ангельское терпение генерала тоже истекло.

Может, следовало задуматься. Все-таки вся карьера стоит на кону. Сколько я шел к этим полковничьим звездам? Сколько мотался по горячим точкам? И валялся в кустах под проливным дождем?

Бердянкин не прет буром. Мягко стелет. Можно выйти из кабинета, обмозговать и вернуться холостым и красивым. Вот только меня от одной этой мысли колпашет.

Расстаться с Надеждой? И как дальше жить? Да я в гробу видал всех этих Галочек, Юлечек и прочих телочек, что были до нее. Сердце сжимается от едкой тоски, словно предчувствуя горечь утраты.

Да ну на хрен! Не верну я Надю. Самому нужна.

Начальство для подчиненных царь и бог, но в свою личную жизнь я никому лезть не позволю.

— Свободен, Лунин, — великодушно отпускает меня Бердянкин. Машет толстой лапой. Дескать, уйди с глаз долой.

На ватных ногах пересекаю кабинет, затем приемную. И выйдя в коридор, сворачиваю на автомате к переводчикам.

— О, привет! — поднимается из-за стола начальник отдела переводчиков Женя Маляев, бывший поэт-матерщинник, которого Кирсанов давным-давно определил на военную службу. — Какими судьбами, Слав?

— Да дядя Костя вызывал. Ну его в пень.

— Твои отличились? — с сочувствием тянет Женька.

— Молчи, — крякаю я, садясь рядом. Мельком кидаю взгляд на журнал на арабском языке и тру лицо, лихорадочно размышляя, как поступить.

Можно, конечно, взять отпуск. Утрясти все дела и вернуться. Но я так не могу.