Н 5 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 22

— Сколько альтернатив! — нарочито радостно воскликнул я. — И сколько я смогу быть… в таком состоянии? С недоразвитым даром?

— Все индивидуально. Я года полтора думала, что я — экстрасенс, нас таких тогда были единицы, я — семерка. Нас, первых, до сих пор по этим цифрам зовут. Ладно, об этом потом. Я все поняла. Как и предполагала, ты ни при чем, если и хотели тебя использовать, то втемную. Плохо, что Вавилов перед тем, как умереть, упомянул тебя в своем списке. Надеюсь, адвокат найдет нужные аргументы, и тебя выпустят под подписку о невыезде. Но не факт. — Юля сосредоточилась на мне. — Давай все-таки немного поработаем. Думай о том, что было на допросе, как вели себя Быков и Фарб, попытайся вспомнить мельчайшие детали.

Отпираться дальше было бессмысленно, и я впустил Юлю в свой разум, думая о событиях месячной давности. Длилась мысленная «беседа» минут пять и закончилась репликой Юли:

— Ясно. Как же бесит такой подход! — меня обдало жаром ее злости. — Не хочешь работать — вали на хрен! Если ремесленник или рабочий работает спустя рукава, получается брак. Здесь же судьбы ломаются и люди гибнут. Когда все закончится, полетят головы, это я обещаю.

— Сколько нас таких? — не удержал любопытства я.

— Четыреста восемьдесят семь. Ты четыреста восемьдесят восьмой, красивое число.

— Не надо меня пока считать, — попросил я.

— Договорились, — кивнула Юля. — Как и давай договоримся забыть этот разговор. Я — следователь, ты — подследственный. Общаемся на вы, ты держишься настороженно, требуешь адвоката.

— Конечно. Но напоследок — что ты думаешь о моем деле? Есть шанс, что ходатайство одобрят и меня выпустят? Мне нужно играть, без меня команда продует.

— Пятьдесят на пятьдесят. Причем я и в результатах собственного расследованиях не уверена. Точнее не уверена, что предатели в рядах КГБ, ведь мое задание — именно их проверить на предмет причастности к этому делу. Расследованием самого дела другие люди занимаются, не факт, что потом меня подключат.

— Так слушай, — воспрянул я, спохватился и понизил голос: — Вавилов-то… Ты ж можешь доказать, что он давал показания под пытками?

Она качнула головой.

— Увы, это не так. По воспоминаниям Быкова, все выглядело, будто он добровольно сознался. Никто его не бил и не пытал. Быков чуть надавил, и он принялся торговаться: я вам — явки и пароли, вы — не трогаете мою семью.

А вот теперь захотелось садануть кулаком о стену.

— Но что, если ему эту программу подсадил в мозг кто-то их ваших… из наших? Кто такое мог сделать и встречался с Вавиловым? Вомбат… То есть Фарб?

Юля запрокинула голову и расхохоталась. Закрыла рот ладонью и перешла на шепот.

— Вомбат! А-ха-ха, точно! Но нет, он так не умеет.

Мне было не смешно.

— Значит, нужно выяснить, кто из суггесторов встречался с Вавиловым.

— Интересная мысль. Ты прав, я поработаю над этим. Его признание, да, крайне подозрительно — сам ведь Вавилов столько лет прослужил в органах. Теперь ты представляешь, насколько запутано дело, и как сложно найти концы? Давай, Саша, закрывать скользкую тему. Не дай бог нас подслушают.

Она подвинула мне протокол допроса, где я якобы отказывался говорить без адвоката. Получив мою подпись, положила документ в папку.

Наклонившись через стол, я прошептал:

— Если можно загрузить в голову такую программу, реально ли заставить сердце остановиться? Ядов, как я понял, в организме Вавилова не обнаружено?

— Реально, — кивнула Юля, враз посерьезнев и задумавшись.

— Что показало вскрытие?

— Некупируемый приступ тахикардии. Говоря просто: сердце начало биться часто-пречасто и остановилось.

— А ты сама понимаешь, как рискуешь? Мы ведь не бессмертны и не можем останавливать пулю взглядом. И если к убийству Шуйского причастен кто-то одаренный… — Я взял паузу. — Ведь возможна утечка информации, и тогда…

— Вряд ли я рискую. Я ж не буду проявлять рьяное рвение, а о нашей с тобой договоренности никто ничего не узнает, — прошептала Юля без особой уверенности, подошла к двери, послушала, никого ли нет с той стороны.

А мне вспомнились слова Кардинала, и я повторил их:

— На западе же ведь можно владеть хоть заводом, хоть яхтой, хоть самолетом, и не скрывать этого. А здесь ты вроде как область держишь, а нужно соблюдать приличия, вот одаренные туда, на запад, носы и повернули. Может же быть так?

— Вряд ли. Они не враги себе, — ответила Юля, и опять без уверенности. — Они полностью зависят от Павла Сергеевича… Горского.

— Даже если у тебя есть все, всегда будет хотеться большего, — прошептал я одними губами. — Одаренные ведь не святые.

— Ты прав. Такой вариант тоже надо рассмотреть. Спасибо.

— Последний вопрос. Нужно узнать, что стало с Тирликасом Львом Витаутовичем, сотрудником БР, моим тренером и директором нашей команды. Сможешь?

— Не обещаю. Сейчас мне запрещено контактировать с коллегами. Но если представится возможность, постараюсь.

Девушка протянула руку, я пожал ее, сожалея, что ничем не могу помочь. Вот если бы Кардинал предоставил что-то действительно интересное, и совместить информацию с возможностями Юли…

— Держи меня в курсе, — попросил я, глядя, как она защелкивает наручники.

— Постараюсь. Бегать к тебе на свидания я не смогу, а при адвокате много не наговоришь.

Она вызвала дежурного, дождалась его и, сделав суровый вид, обратилась ко мне:

— Мне очень жаль, Александр, что нам так и не удалось найти взаимопонимание.

Развернувшись, она зашагала к выходу — очень хрупкая на вид. Такая же хрупкая, как моя судьба, которая теперь полностью зависит от нее.

Но почему-то облегчения от того, что у меня появился союзник, не было, появились необъяснимая тревога и ощущение, что жизнь висит на волоске. Наверное, дело в том, что я теперь знаю, что при желании можно достать любую информацию. И если вычислят, что Юля — на самом деле Семерка, ей грозит смертельная опасность, которую девушка явно недооценивает. И чем больше дело затянется, тем выше вероятность, что ее раскроют.

Как только меня привели в камеру, Кардинал сделал приглашающий жест. Я наклонился, и он прошептал:

— Кто приходил?

— Новый следователь. Это женщина. Даже скорее девушка, — ответил я. — Но без адвоката ничего говорить не стал — мало ли.

— Правильно, — кивнул он.

— И еще мне кое-что нужно.

Я написал на клочке бумаги: «Г. О. Фарб. Дороничев. Тирликас. Способности. Связи с другими одаренными и влиятельными людьми». Кардинал прочел, кивнул, сунул записку в рот и принялся ее жевать.

Следующая встреча с Юлией Вадимовной Брайшиц состоялась через три дня, в четверг, в более официальной обстановке: в ее кабинете под неусыпным контролем адвоката. Кагановский бился за меня, как орел за добычу, Юля, конечно, читала его мысли. Мои, когда я думал, вот бы уметь так же — тоже, улыбалась одними глазами и едва заметно качала головой: не надо, мол, ничего хорошего. Допрос длился два часа, я отвечал на тысячу вопросов — и тех, что ранее задавал Быков, и на первый взгляд бессмысленных: «Знаете ли вы, что Елизавета подписана на страницы неблагонадежных лиц в Комсети?»

Держалась она жестко, осаживала Кагановского, когда он проявлял излишнее рвение, выслушивала и записывала мои претензии к предыдущему следователю. Не Юлия — Семерка как есть.

Когда все закончилось, довольный Кагановский поблагодарил ее за профессионализм, а мне сказал, что с таким следователем наши дела сдвинутся с мертвой точки.

И они сдвинулись.

Наверное, Семерка и сама могла изменить меру пресечения, но делать этого не стала, чтобы не выдать личную заинтересованность, и заседание суда назначили на тринадцатое февраля.

Потом дела опять сдвинулись, причем в прямом смысле слова: слушание перенесли на двадцать девятое февраля. Повезло так повезло: эта дата случается раз в четыре года.

Затем снова сдвинулись — аж на одиннадцатое марта. Складывалось впечатление, что кто-то специально тянет кота за хвост.