Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей - Страница 20

— Спасибо.

— Не за что.

Мужчина вновь улыбнулся, бросил взгляд через плечо — из кухни донеслось шипение.

— Вы меня простите, — сказал он. — Не могу с вами долго общаться: блин подгорает. Чувствуете: горелым запахло?

Я вздохнул.

— Чувствую.

— Надеюсь, вы отыщете свою Зою.

— Отыщу, — сказал я. — До свидания.

После секундной паузы добавил:

— И… ещё раз спасибо.

— Рад был с вами поболтать, молодой человек, — сказал мужчина. — Удачи вам. До встречи.

«До встречи», — мысленно повторил я.

Мысленно, потому что говорить теперь было не с кем.

Я стоял перед запертой дверью. И улыбался. Я действительно очутился в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году — больше в этом не сомневался. Страна, где я вновь жил называлась СССР (Союз Советских Социалистических Республик). Вот только меня заставил улыбнуться вовсе не этот факт. Я радовался не тому, что вновь смогу есть «настоящий» советский пломбир, пить из уличных автоматов газированную воду и повязывать себе на шею красный пионерский галстук. Я чувствовал себя счастливым из-за того, что снова увидел отца.

И потому что увижу его снова.

«Мы ещё встретимся, папа, — подумал я. — Обязательно встретимся».

Сунул под мышку книгу, направился к ступеням.

Провёл ладонью по влажным щекам.

В моей жизни начался новый этап. Это я понял, когда вернулся к Наде Ивановой (пока даже мысленно не называл её квартиру «домом»). Там я выслушал серию упрёков и нотаций, едва только перешагнул порог. Стоял на коврике у двери, смотрел на разгневанную Надю. Но всё ещё думал о встрече с отцом. Пытался понять, почему я здесь, а не там, рядом с папой. Ведь как бы мне ни нравилась Надежда Сергеевна, но близким для себя человеком я её не считал (и уж тем более, матерью). Заметил следы слёз на Надиных щеках (помогла тушь для ресниц). Не сразу разобрался в причине вечерних «наездов» на мою «свободолюбивую личность».

Анализировал Надины слова в ванне, лёжа в горячей воде (отметил при этом, что газовый водонагреватель — незаменимая летом вещь) и прислушиваясь к жалобам тела, измученного прогулками по городу и подъёмами по ступеням. И всё больше убеждался, что «молчание — золото». Я не наговорил Надежде Сергеевне гадостей, что так и норовили сорваться с языка. И правильно сделал: ведь она была права, отчитывая меня за долгую прогулку. Потому что в её глазах я — вовсе не полысевший и располневший с возрастом почти пятидесятилетний мужик. Она видела лишь мой нынешний облик. И считала меня своим сыном.

Зевнул — в больнице выработал привычку ложиться спать в девять часов вечера (в палате в это время гасили свет). Вспоминал, как это: быть ребёнком. Понимал, что в отсутствии интернета, разнообразить досуг будет сложно. Ближайшие лет пять «пиво и девочки» — не для меня. Но я и в прошлой жизни немного времени уделял подобным развлечениям. Всё, чего я сейчас хотел — это оказаться рядом с отцом. Вот только я теперь не его сын. Сердце кольнула ревность. Я вспомнил того парнишку, что встретил меня на пороге отцовской квартиры. Сообразил: именно он будет клеить вместе с папой модель броненосца «Князь Потёмкин-Таврический» — двадцать третьего сентября.

Я вздохнул, покачал головой. Подумал, что глупо ревновать к самому себе. Ведь тот мальчик — это и есть я, которому только предстояло вкусить «все прелести жизни». Чего бы я ни хотел, но мой отец считал своим сыном именно того парня (Павлика Солнцева). Тут уже ничего не изменить и не доказать — даже через суд. Можно лишь смириться с этим обстоятельством. И радоваться тому, что папа жив; что я мог его видеть, разговаривать с ним (ведь мне этого никто не запрещал). Паша Солнцев — теперь не я. Мне предстояло вжиться в иной образ: изображать Мишу Иванова — Припадочного. И этот вариант, как я прикинул, тоже неплох.

Перед сном я впервые назвал Надежду Сергеевну «мамой» (раньше я избегал прямых обращений к ней).

Надя вмиг позабыла обо всех моих прегрешениях. Сгребла меня в объятия. Судорожно всхлипнула, прижала мою голову к своей груди.

Хм…

Я на её поступок отреагировал, как и полагалось десятилетнему мальчику: снова зевнул.

Утром я уговорил Надю «сгонять» в магазин: попросил купить мне бутылку кефира и молоко (обязательно в треугольном пакете!). В прошлом своём детстве я не особенно уважал молочные продукты. Но не раз вспоминал советский кефир, когда читал в больнице книгу Булычёва. В памяти всплыли слова Весельчака У (произнесённые персонажем, сыгранным Вячеславом Михайловичем Невинным в фильме «Гостья из будущего»): «А ты местный кефир пробовал?». Я решил проверить, чем советский продукт так понравился пирату. Кисломолочные продукты я активно употреблял в пищу там, в будущем (помнил их вкус) — было с чем сравнивать. Молоко же… да просто вспомнил странную упаковку молока из моего советского прошлого, захотел взглянуть на неё вновь.

Я бы отложил свидание с молочными продуктами на другое время (или вообще бы о них не вспомнил). Но не представлял, куда ещё мог выпроводить Надежду Сергеевну: сомневался, что до понедельника она отлучится из квартиры по собственной инициативе. Поход в магазин обещал занять Иванову примерно на четверть часа. Это время я выделил на осмотр Надиных «закромов» (чтобы уже сегодня выяснить свои стартовые возможности). Вчера я заглянул в холодильник. И понял, что Надя Иванова воплощала собой идеал советского человека: много и честно работала. Об этом мне сообщила пустая морозильная камера (нашёл там лишь подозрительные пельмени в бумажной упаковке).

Нормальное мясо моя тётка приносила с городского рынка — это я прекрасно помнил. Там оно стоило дороже, чем в магазинах. Но оно там было. И зачастую неплохое: на всю жизнь запомнил тётушкины рассказы о правилах выбора мясной продукции (папа мне ни о чём подобном не говорил). Благодаря тётушкиным наставлениям я и преуспел в девяностых годах — во времена «дикой» торговли. А Надина «правильность» выливалась для нас пустыми полками в холодильнике. Коммерческая жилка у Мишиной родительницы отсутствовала. Хотя руки у неё росли из правильного места — с этим не поспоришь: даже мои трусы в горошек она пошила собственноручно. Вот только «на одну зарплату» вдвоём с малолетним сыном «хорошо» жить не будешь.

А значит: малолетнему сыну предстояло самому заняться финансовым благополучием своей новой семьи. Я в подобных делах разбирался. Да и потренировался зарабатывать по-советски — во времена «перестройки». Чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сперва купить что-нибудь ненужное, как говорили в небезызвестном мультфильме. А если не покупать, то изготовить собственноручно. Идею продать Мишин велосипед или тот же ковёр — свадебный подарок Ивановым от родителей невесты — я отринул ещё утром, когда прикидывал свои дальнейшие действия в этой новой жизни. Хотя поначалу и приценивался к этому имуществу (как старый и беспринципный барыга). Но решил не травмировать Надину психику.

Пусть ковёр радует взор своей хозяйки и тешит её самолюбие. Надя показывала мне его с нескрываемой гордостью, точно величайшую драгоценность. Ковёр прятал под собой едва ли не всю поверхность стены над диваном в гостиной (обошёлся её родителям почти в тысячу рублей!). Я подумал было избавиться от этого пережитка прошлого. Но всё же оставил его в покое — не посягнул на чужое добро. Не решился я тронуть и книги: ни те, что обитали в Мишиной спальне, ни прочие, что прятались за стеклянными дверками в комнате Нади (я это помещение по привычке величал гостиной) — там я видел собрания сочинений Бальзака, Стендаля, Драйзера, Мопассана, русских и советских классиков (нашёл там даже «Хоббита»!).

Ну а больше в квартире Ивановых я не приметил ничего, что смогло бы превратиться в стартовый капитал для воплощения в жизнь моей задумки: превращения Нади в «цеховика». Не лишать же Надежду Сергеевну радости смотреть в этот жуткий выпуклый экран чёрно-белого телевизора. Потому я наметил себе иной путь — трудозатратный, но разведанный ещё в моей прошлой жизни. Тогда он меня не подвёл. Решил ступить на него и сейчас. Хотя и понимал, что тороплюсь: всё же пока не голодные перестроечные времена. Однако серьёзных финансовых вложений он не требовал (если та бобина шнура в Надином шкафу мне не померещилась). А обучение ремеслу я прошёл в прошлой жизни — в этой мне лишь придётся заново «набить руку».