Розовая пантера - Егорова Ольга И. - Страница 39

• Предыдущая
• 39/50
• Следующая

…Мама, Маша и голос за спиной: «Ты должна написать заявление в милицию». Обернулась: «Не дождешься. Это еще зачем?» — «Ты должна…» — «Я же сказала. Сто раз уже сказала, что я сама хотела. Никто не собирался меня насиловать, какое может быть заявление, отстаньте от меня, придурки…» Мама плачет. «Маша, Машенька, прошу тебя…» — «Не дождетесь!» — «Да послушай, послушай же ты…» Что-то про общественное мнение. Дико, невообразимо дико. Ей-то какое дело до общественного мнения, и что вообще означают эти слова? «Все уже знают. Об этом все уже знают, ты понимаешь?» — «Кто — все?» Что-то про какие-то выборы, которые должны состояться… Он так и сказал — должны состояться. Эх, плюнуть бы в эту рожу официальную. «Если не хочешь до суда дело доводить — заберешь через пару дней свое заявление. Заберешь по-тихому, чтобы никто не узнал. Я тебе обещаю, с ним ничего не случится. Я позвоню, с ним все будет в порядке. Подумаешь, пару дней…» — «Зачем? Я не понимаю, зачем тогда?» — «Не понимаешь? Господи, да что же здесь понимать? Ведь взрослая уже, трахаться научилась, а понять, что к чему…» — «Мы просто целовались…» — «Сергей! Прекрати, прошу тебя!» — «А ты-то куда лезешь? Нашла кого защищать… Обо мне подумала, чем это все для меня обернуться может?» — «Сергей, прошу тебя…» — «Подумала, что это означает для меня и для людей, которые наверняка теперь обо всем этом узнают… Для людей, которым листовки с моей предвыборной программой в ящики кидают… Да замолчи ты наконец!» — «Не смей… Не смей так разговаривать с мамой, слышишь?» — «Сергей… Маша, Машенька…» Мама плачет. «Да ты ведь подонок, ты ведь… Тогда…» — «Что — тогда?» Холодный взгляд — в упор. Она уже вдохнула воздух в легкие, чтобы сказать. Сказала: «Тогда…», и вдруг снова — папа: «Ты ведь знаешь, она у нас слабая. А мы с тобой должны быть сильными…» Должны быть сильными. Должны. «Мам, успокойся. Не плачь, пожалуйста. Все будет нормально…» — «Ничего уже не будет нормально! Я сейчас сам… Сам к нему пойду и набью ему морду, поняла?!» — «Не пойдешь! Не сделаешь!» — «Сделаю, еще как сделаю…»

…Мама и Маша. «Послушай, дочка… Тебе лучше уехать. Сама понимаешь, в этой школе учиться теперь… И вообще, сама понимаешь…» Маша смотрит в упор. «Это потому, что он так захотел?» — «Перестань, неужели ты не понимаешь, так будет лучше. Там хорошую школу найдем, потом в институт устроим, в какой захочешь. У Сергея большие связи…» — «Да провались он к черту вместе со своими связями! К черту, оба вы! Ни видеть, ни слышать не хочу никого! Завтра, завтра же уеду, радуйтесь, что избавились…»

— Что ты сказала?

— Я сказала, что мне нужно десять тысяч. Сейчас.

— У тебя случилось что-то?

Она промолчала.

— Послушай, Машка. Да ты пройди, что ж, так и будешь на пороге стоять?

Она послушно прошла в глубину комнаты, опустилась на краешек кожаного кресла.

— Ну вот, прошла. Что я еще должна сделать, чтобы получить то, что мне нужно?

— Повзрослеть, — ответил он тихо, — только этого, наверное, никогда не случится. Не понимаю почему…

— Потому что я была маленькой, а потом сразу стала старой. Куда уж теперь взрослеть.

— Старой, говоришь, стала… А выглядишь прекрасно, только лицо бледное.

— Послушай, мне нужны деньги. Мне не слишком приятно, ты прекрасно понимаешь, сидеть здесь и общаться с тобой…

Он усмехнулся:

— Подобная дипломатичность еще никого не приводила к успеху, знаешь…

Она встала.

— Не дашь?

— Да успокойся ты, сядь. Дам, конечно, неужели не дам. Я просто поговорить с тобой хотел, сказать кое-что, раз уж ты пришла…

— Ну говори, раз уж я пришла, — ответила она, продолжая неподвижно стоять на месте.

— Я хотел сказать тебе. — Он поднялся из-за стола, шагнул к ней и остановился в двух шагах, почувствовав, видимо, что дальше приближаться не следует. — Хотел сказать тебе, чтобы ты всегда… всегда обращалась, не стесняясь, за помощью. Если тебе что-нибудь понадобится, если что-то случится, ты всегда можешь… И еще. Знаешь, я… Я очень сильно люблю твою маму. Очень сильно. Всегда любил, полюбил, как только увидел в первый раз, и до сих пор люблю. Только ведь людям свойственно совершать ошибки. Никто от них не застрахован, пойми… Нет такого человека, который в жизни не совершил бы ни одной ошибки. Главное — понять и попытаться исправить. Хоть как-то искупить свою вину… Я виноват, знаю. Перед ней, перед тобой. Если можешь, прости… Прости меня, если можешь, Машка. Ведь жизнь — такая сложная штука…

Что-то дрогнуло внутри — лишь на секунду.

— Послушай, мне деньги нужны. Меня там ждут внизу. Мне некогда…

Он повернулся, молча подошел к столу, достал из ящика ключ, открыл стоящий в углу сейф, пошелестел бумажками.

— На, возьми. Тебе, может, больше надо?

— Больше не надо. Я отдам месяца через три.

— Да брось ты, не нужно ничего отдавать…

— А я отдам. — Она не глядя расстегнула сумку, просунула в щель тонкую стопку фиолетовых купюр, снова застегнула замок. — Спасибо.

— Не за что, Маша. Приходи в любое время… И еще я хотел сказать. Про ту историю, с тем парнем, помнишь, шесть лет назад. С тем парнем, с которым ты целовалась в школьном вестибюле… Я тогда, наверное, погорячился…

— Дело прошлое. — Маша оборвала начатую фразу и вышла, не попрощавшись.

Мать тут же появилась из кухни. Спросила, безуспешно пытаясь скрыть тревогу в голосе:

— Что, поговорили уже?

— Поговорили. Я побежала, меня там ждут внизу. Да не смотри ты так, со мной все в порядке.

— Зайдешь как-нибудь?

— Зайду, — пообещала Маша, впервые за прошедшие годы подумав о том, какой бы день недели выбрать для того, чтобы заскочить к матери.

Та вздохнула, не сумев прочитать ее мысли:

— Все время обещаешь…

— Правда зайду, мам. Ну, пока.

Поцеловала мать в подставленную щеку, распахнула дверь и быстро соскользнула вниз по мраморным ступеням.

— На, вот твоя десятка.

— Слушай, приди в себя, а?

— Я в себе. Поехали.

— Черт. — Глеб нажал на педаль сцепления, резко крутанул руль вправо. — И как ты себе это представляешь?

— Я? А почему я? Это ты должен себе представлять все прекрасно и отчетливо. Ты сам это все придумал…

— Ничего я не придумывал, я же просто так говорил…

— За свои слова, Глеб, отвечать нужно. Слово, говорят, не воробей… Вот здесь теперь налево поверни.

— Без тебя вижу, что налево, здесь же нет другого поворота.

«Нет другого поворота, — пронеслась мысль, — неужели и правда уже нет?»

— Ну вот и отлично, а теперь пока все время прямо.

— Послушай, а если я — пас?

— Если ты пас, значит, не видать тебе места в секретариате.

— Никогда не думал, что ты такая стерва.

— Сама удивляюсь.

— Не понимаю… Не понимаю, чего ты хочешь-то?

— А так просто. Развлечься.

— Ничего себе, развлечение. В цирк бы лучше сходила.

— Не люблю цирк.

— Ну тогда на выставку картин…

— Надоело. Там все время одно и то же.

— Маш, давай поговорим.

— Мы уже поговорили. Сколько можно об одном и том же? Ты хочешь устроиться в жизни — так устраивайся. Делай первый шаг…

— Это же глупо.

— Глупо объясняться в чувствах, которых нет, и говорить о душевной привязанности, преследуя одни только корыстные интересы. А то, что предлагаю я, — по крайней мере честно.

— Послушай, а если у меня не получится?

— Как это — не получится? Ты же сам говорил — все дело в сумме. Сумму в десять тысяч ты посчитал вполне достаточной для человека, который, как ты выражаешься, целыми днями надраивает чужие машины.

— А если…

— Если мало будет, я тебе еще принесу. Не проблема. Так что дерзай. Вот здесь направо, на Мичурина надо поворачивать.

— Знаю я эту автомойку. Не самая, между прочим, дешевая в городе…

— Я же тебе сказала: в средствах себя можешь не ограничивать. А для аванса, я думаю, достаточно будет… Стой, останови машину, не надо слишком близко подъезжать…

— О-о, — протянул Глеб, поймав отражение ее взгляда в центральном зеркале. — Я вижу, на лице появились признаки волнения… Может, ты все-таки передумаешь?

• Предыдущая
• 39/50
• Следующая