Игры сердца (ЛП) - Эшли Кристен - Страница 27

Дасти. Открыто. Делилась. Всем. На сто процентов.

За исключением тех случаев, когда они касались темы ее подростковой перемены. Затем она без слов дала понять, что не собирается говорить об этом.

— Бл*дь, — прошептал он.

«Мы выходим из этого состояния. Обещаю», — прошептала тогда она.

Она не вышла еще. Выбирала не тех парней, избегала своего родного города, не рассказывала, что случилось, таким образом, смирилась с тем фактом, что к ней приставал серийный убийца до того, как он стал серийным убийцей, и старалась не думать о своей сестре, которая защищала насильников.

Он заставил свое тело повернуться и двинуться к черному ходу. Затем он впустил свою собаку. Она прыгала вокруг него, пока он шел через гостиную.

Но он не двинулся к своей спортивной сумке. Он не пошел в спортзал. Он не подошел к телефону и не позвонил Дасти.

Потому что он поступил чертовски глупо на свою задницу, он подошел к этим чертовым дневникам.

Затем прислонил свою тупую задницу к спинке дивана и приоткрыл одну тетрадь.

Полтора часа спустя он уже давно обогнул диван, сел на него, наклонился вперед, уперев локти в колени, вторая тетрадь лежала открытой на его ногах, он прочитал обе.

Первая была ее первым дневником. Он понял, с чего все началось, он расстался с Дебби и отправился в колледж. Это означало, что он был свободен для ее воображения.

И Ронда не ошиблась. Она любила его. Она была слишком молода, чтобы понять, что делать с этой своей любовью, но была не слишком молода, чтобы понять, как ее выразить.

И выражала она ее прекрасно на страницах своего дневника.

Но дело было не только в нем. Он бегло просмотрел всякую чушь молодой девушки, изучил дерьмо, которое она так потрясающе рисовала в углах, вокруг слов, иногда соединяла обе страницы, чтобы нарисовать то, что приходило ей тогда в голову. Ее рисунки, нарисованное четырнадцатилетней девочкой, были лучше, чем большинство дерьма, которое вешают на стены.

Затем он перевернул страницу во втором дневнике, и все изменилось. Исчезли разноцветные гелевые ручки, которыми она писала, и мягкие разноцветные оттенки карандашей, которыми рисовала. Внезапно все надписи и наброски стали густо-черными. Не было ни цветов, ни бабочек, ни портретов близких. Изображения были темными. Чудовищными. Слова тяжелыми, угрюмыми, сердитыми. Ее отношения с сестрой, которая постоянно противостояла ей, иногда жестко, по поводу ее перемены, быстро ухудшились. Ей не терпелось убраться к чертовой матери из этого города. Она не могла дождаться, когда станет «свободной».

И встреча с Денни была на удивление подробно описана.

Он отделил ее от девчачьей стаи под каким-то дурацким предлогом, будто она что-то обронила. Затем завел с ней разговор. И, наконец, он хорошо обращался с ней, пока не увел ее подальше от толпы в заднюю часть средней школы. И все это во время футбольного матча. Она хранила молчание, потому что он угрожал. Он запустил руку ей под рубашку, спустил лифчик и положил руку ей между ног, расстегнув джинсы. Она умудрилась укусить его, одновременно пнув в голень, освободилась, побежала и сумела убежать. В то время Лоу должен был быть на несколько лет старше ее, поскольку он был старше Майка.

Это, должно быть, было ужасно.

С другой стороны, в его руках были доказательства того, что так оно и было.

Описание события — вот и все, что там было. Больше она ничего об этом не писала. Не чувства, не то, как она справлялась, не то, рассказывала ли кому-нибудь об этом. Ничего. Просто описание события, а затем много беспокойства черными чернилами.

Последняя запись второй тетради была мрачной, «К черту это дерьмо. Не помогает. Ничто не помогает. Ничто и никогда не поможет».

Закончив, Майк закрыл дневник, склонил голову и закрыл глаза.

Одри не хотела меняться, он потратил пятнадцать лет, пытаясь заставить ее измениться и потерпел неудачу.

Вай, чей муж был убит горем от смерти жены и ребенка, тоже была сломлена, он добровольно нес на себе этот крест, тогда Вай выбрала другого мужчину, который помог бы ей обрести счастье.

Денни Лоу в задней части средней школы, держал руку у нее между ног.

Он поднял голову, открыл глаза и невидящим взглядом уставился в пустой телевизор.

Он не был идиотом. И не был неудачником. Он не был психом. Он мог быть придурком, но этот случай был редким. Ему не нужна была женщина, которую тянуло отыскать мужчину не похожего на ее бывших «придурков», потом она избавиться от него, почувствует необходимость найти снова этих «придурков», чтобы она смогла жить со своим дерьмом, которое Денни Лоу вбил ей в голову, что это все, на что она годна.

Он хотел, чтобы его дети были счастливы и получили хорошее образование. Он хотел женщину в своей постели, которая хотела быть в его постели, и заставляла его хотеть быть в его постели и которая, более чем редко, заставляла его смеяться.

Он не хотел больше детей.

Он не хотел иметь дело с отношениями на расстоянии, пропущенными звонками, голосовой почтой, электронной почтой и сексом по телефону ночь за ночью, который был хорош, но далеко не так хорош, как настоящий. Он не хотел жизни порознь, дней, недель, месяцев по отдельности. И в конце всего этого дерьма, когда он уделял чему-то драгоценное время, в конце концов, он оказывался один в своей постели.

Он не хотел сидеть за столом в День благодарения рядом с женщиной, которую трахал совсем недавно два выходных, напротив женщины, лишив ее девственности, слушать их ссоры, происходящие между ними. Он также не хотел подвергать своих детей этому дерьму.

Он не хотел женщину, которую нужно было исцелять.

Потому что он уже пытался исцелить дважды, один раз потерпел неудачу, с треском проиграл во второй раз.

Очевидно, это был один из тех случаев, когда он мог стать придурком. Но ему было сорок три. Он знал себя. Он знал, чего хотел. И он знал, что ему не нужно подобное дерьмо в его жизни.

Приняв решение, чувствуя тяжесть в животе, острую боль, пронзившую грудь, он поднялся.

Затем внезапно и нехарактерно его рука скользнула назад, затем вперед, и дневник девочки-подростка Дасти раскрылся в воздухе, затем с силой ударился о стену, прежде чем упасть на пол.

Лейла вскочила со своего места, лежа у его ног, и залаяла.

Майк проигнорировал собаку и уставился на эти чертовые тетради, лежащую на его ковре.

Он был рад, что Денни Лоу мертв не только потому, что он был полным психом, убивавшим людей. Потому что он забрал Дасти, жизнерадостную и веселую Дасти, у ее семьи, и он забрал Дасти у Майка.

Дважды.

— Черт, — прошептал он, поднимая руку и проводя ею по волосам. — Бл*дь, — повторил он, продолжая смотреть на дневники на полу. — Мать твою, — отрезал он, затем наклонился, подошел к тетрадям через комнату, поднял, Лейла последовала за ним, затем неторопливо направился к лестнице, Лейла все еще следовала за ним, Майк поднялся и спрятал дневники Дасти в одном из своих ящиков.

Затем он спустился вниз, Лейла последовала за ним, схватил свою спортивную сумку.

Потому что единственное, что ему действительно было нужно — это пойти в чертовый спортзал.

* * *

Воскресный вечер…

— Привет, — поздоровался Майк после двух гудков, когда я позвонила ему.

— Привет, — ответила я. — Все в порядке? Ты не звонил вчера. Я оставила пару голосовых сообщений. Ты их прослушал?

— Нет, не успел.

Его голос звучал странно, и мне это не понравилось.

— Что? Кларисса? — Поинтересовалась я.

— Нет, не Риси, — ответил Майк.

Я ждала, что он продолжит.

Но он молчал.

— Майк, милый, — мягко начала я. — Что случилось?

Он не отвечал несколько секунд, потом спросил:

— Ты когда приедешь?

Это заставило меня почувствовать себя лучше, я улыбнулась.

— Да, это моя хорошая новость на сегодня. Купила билеты. Я приеду на следующие выходные.

— Хорошо, тогда мы поговорим, — коротко сказал он, и я моргнула.