Записки президента - Ельцин Борис Николаевич - Страница 31
- Предыдущая
- 31/108
- Следующая
И результат этой перестраховки не замедлил сказаться: когда появились трупы и полилась кровь, московская милиция покинула свои посты. Бессмысленно терять безоружных офицеров и солдат она не хотела. Так без охраны оказались важнейшие правительственные объекты. Пусть ненадолго. Но без охраны…
Нет, «зеркало» все-таки врёт: в августе 91-го Москва была переполнена войсками, улицы забиты танками, бронетехникой.
В октябре не было войск. Не было до четырех часов ночи четвёртого октября. Помня горькие уроки августа, когда армию выставили пугалом огородным, военные очень боялись оказаться в той же ситуации — а вдруг и впрямь люди поднялись против антинародного режима, как писали в своих революционных воззваниях Руцкой с Хасбулатовым? (А в том, что эти воззвания очень быстро попали в казармы, можно было не сомневаться.) Вдруг это и впрямь народная революция?
В октябре пытались не стрелять до самого последнего момента. В августе — стрелять принуждали, но тщетно.
Комплекс августа 91-го года владел всеми нами, участниками этих событий и с той и с другой стороны. Подсознательно в нас сидел опыт тех страшных часов и дней, опыт зависания над пропастью, когда ситуация может измениться каждую минуту, когда сила обстоятельств возносит политиков до небес и опускает на самое дно.
В октябре люди в Белом доме всеми силами пытались воспроизвести тот, двухлетней давности сценарий, были уверены в его повторном успехе. И раскручивали мятеж без всякой оглядки на здравый смысл.
Люди в Кремле, и я в том числе. боялись оказаться в роли гэкачепистов. Отсюда та страшная неловкость, нерешительность в наших действиях, которая и привела почти к самому краю пропасти… И стоила большой крови.
В России, как мне кажется, существует очень своеобразный комплекс власти.
Власть всегда воспринималась как образ какой-то невероятной, тотальной силы, настолько устрашающей и несокрушимой, что даже сама мысль о попытках переворота, путча, мятежа казалась достаточно абсурдной.
Власть может рухнуть только сама собой. Как это произошло в 1917 году, в октябре.
Как это произошло в 1991 году. И как чуть не произошло в октябре 1993-го — благодаря все тому же неумению эту власть не только укрепить, но и охранять её, как сердце государственной безопасности, как ключ пульта управления страной.
Власть — с её конкретными коридорами, кабинетами, этажами.
Мятежники заняли Белый дом. Взяли мэрию. Захватили два этажа телецентра «Останкино». Захватили крупнейшее информационное агентство страны — ИТАР-ТАСС. Захватили таможенный комитет (откуда поступила команда блокировать все аэропорты, железнодорожные вокзалы и не выпускать из Москвы членов правительства, демократических журналистов и общественных деятелей). Захватили Дом звукозаписи и радиовещания на улице Качалова. Пытались захватить штаб Объединённых Вооружённых Сил СНГ.
Захват зданий шёл по подробному, разработанному плану.
Да, пожалуй, это действительно «зеркало». И отражение в нем — зеркальное. Все вроде бы точно такое же — и все прямо противоположное. Ведь зеркальное отражение — обратное.
Наше пассивное, практически безоружное сопротивление чрезвычайному положению в августе закончилось выводом войск.
«Оборона» Белого дома в сентябре — октябре, когда сотням людей выдавали оружие, когда счёт стволам шёл на тысячи, когда проламывали черепа милиционерам, когда стреляли из гранатомёта при штурме «Останкина», когда народ целенаправленно вели на штурм, когда шёл захват государственных объектов, — закончилась поражением мятежа.
Абсолютно мирные люди, многотысячной толпой охранявшие Белый дом, спасли страну от кровопролития огромного, спасли от возвращения тоталитаризма. Это август.
Оголтелые, распалённые ненавистью демонстранты, бросившиеся на безоружную милицию, спровоцировали страшное побоище. Это октябрь.
Армия, которую сразу — и в громадном количестве — ввели в Москву, отказалась идти на штурм Белого дома, потому что видела, как встают перед танками тысячи людей. Не выполнила приказ. Август.
Армия, которую долго, очень долго, до самого последнего момента не вводили в Москву, все-таки дождалась приказа, открыла огонь по мятежникам, потому что ощущала полную поддержку тех же москвичей, которые призвали солдат к решительности. И солдаты понимали, каково значение, каков смысл отданного им приказа. Октябрь.
Спецподразделение КГБ «Альфа» отказалось идти на штурм Белого дома. Август.
Оно же, преодолев все тот же «комплекс Белого дома», висевший над всеми нами, потеряв одного бойца, который был убит выстрелом в спину, выполнило свою боевую задачу, заняло Белый дом. Октябрь.
Как в абсурдном фильме — ту же плёнку прокрутили ещё раз, только в обратном направлении. Зачем?
Что ж, это было ещё одно испытание воли, испытание нашей новой государственной власти.
Его можно было бы избежать — если бы политики вели себя умнее. Если бы не пытались сыграть уже однажды сыгранную роль.
Ну а простые люди, москвичи, вышедшие и в августовскую, и в октябрьскую ночь защищать демократию, и журналисты, и врачи, и молоденькие солдаты — все они проявили себя твёрдо.
Они точно знали — ради чего и чем они рискуют.
Я вспоминаю ещё один довольно мрачный эпизод августовского путча. Как я звонил Янаеву.
Я сказал ему, что их заявление о здоровье Горбачёва — ложь. Потребовал медицинского заключения или заявления президента. «Будет заключение», — хрипло ответил он.
Мне стало страшно.
Только потом я понял: на такой жестокий цинизм они не способны. Не хватит решимости. Это ведь все же обычные, заурядные советские люди, хоть и большие начальники. Нет, не нашлось среди них «гения злодейства»: ведь главный «взрыватель» путча находился все-таки в Форосе. Очень многое зависело от поведения Горбачёва и от реакции путчистов на поведение Горбачёва. Сломай они его, прибегни к насилию — и цепная реакция докатилась бы до Москвы. А оттуда — по всему Союзу.
Понимать ценность человеческой жизни, испытывать страх перед преступлением — это уже немало. Циничные заговорщики августа 1991 года не смогли переступить этот барьер.
Я думаю, что-то произошло и с народом за эти семьдесят лет после Великой Октябрьской революции, как её всегда величали.
Не может взорваться эта мина. Потому что мы, русские, россияне, стали нормальнее, культурнее, если хотите — добрее. А может быть, просвещеннее.
Убивать другого за то, что он богаче? Расстреливать целую семью, потому что она «чужой крови»? Воевать, умирать, стрелять друг в друга — за Ельцина, Хасбулатова, конституцию или коммунизм? Нет, не верю я в это.
Итоги
…Вот уже который год тянется суд над членами ГКЧП. Утомительный, скандальный и неясный процесс — судебная машина никак не может прожевать это огромное дело, которое сначала затягивалось по политическим мотивам (надеялись, что власть президента Ельцина рухнет), потом по процессуальным, потом по медицинским — стали болеть гэкачеписты.
Теперь они все на свободе, пишут стихи, участвуют в демонстрациях, некоторые из них выбраны в Государственную Думу. Вот так.
Их место в тюрьме заняли другие люди, подтверждая тем самым, что власть демократии, увы, нестабильна.
Борясь за демократию, за свободу — люди в том августе боролись, между прочим, за родину. Это было для них важнее, чем собственная жизнь. Святое желание простых людей умереть за что-то высокое — оказалось моральным уроком, наследством, которое нам оставила, как ни странно, советская власть, с её воспитанием, её укладом жизни.
Сегодня я часто над этим думаю. Ушёл в прошлое тоталитаризм. Но не ушли ли в прошлое и эти моральные запреты, без которых нет нравственности, и эти идеалы, без которых нет гражданского общества?
Началась другая эпоха. Эпоха смутная и неясная, заставляющая ломать голову и искать выход в тупиковых, патовых ситуациях. Эпоха, которая не раз ещё заставит вспомнить о том прозрачном времени чётких задач и ясных идей, которое кончилось 21 августа 1991 года.
- Предыдущая
- 31/108
- Следующая
