Ночные твари - Метос Виктор - Страница 20

– Да, Энджи.

– Так что не надо. Лучше возьми кукурузных хлопьев.

– У меня нет.

– Тогда выпей со мной бокал вина. Я сейчас сижу на крыльце с пино-нуар. У тебя есть пино-нуар?

– Дай-ка взглянуть… есть.

– Тогда налей бокал и выйди на балкон.

Ярдли налила себе вина и вышла на балкон. Иссиня-черное небо было раскрашено сверкающими самоцветами звезд и планет. Таким чистым Джессика видела небо только в пустынях Юго-Запада в безлунные ночи.

– Чем ты сейчас занимаешься? – спросила Ривер.

– Лежу в кресле, уставившись на небо.

– Видишь очень яркую точку на западе? Это Венера.

– Подожди… Да, кажется, вижу.

– После Луны самая яркая точка на небе. Я раньше лежала и смотрела на нее, представляя себе, будто когда-нибудь попаду туда. Если смогу сосредоточиться, то просто окажусь там. Закари, неисправимый рационалист, напоминал мне, что на поверхности Венеры так жарко, что плавится сталь, и все вокруг оранжевое. Он говорил, что это соответствует нашему представлению о преисподней или долинам возле Лос-Анджелеса.

Усмехнувшись, Ярдли пригубила вино.

– Весьма изобретательное сравнение.

– Скучное. Я представляла себе океаны драгоценных камней и ярко-багровое небо. Мой вариант намного лучше. Зачем воображать ад, когда можно вообразить рай, правда? – Ривер вздохнула. – Наверное, вот в чем разница между мной и Закари. Он предпочитает жить в реальном мире, а я нахожу реальный мир скучным. – Ярдли услышала, как она отпила глоток. – Ну а ты? Каково твое место в диапазоне между Энджелой и Закари?

– Между легкомысленной мечтательницей и приземленным рационалистом?

– Послушай, никакая я не легкомысленная. Я просто оптимистка.

– Я пошутила.

– О, не поняла. Ты как никто другой умеешь сохранять серьезность. Так где твое место?

Запрокинув голову, Ярдли посмотрела на яркое сияние Венеры.

– Я никогда не задумывалась о Венере. Я рассуждала, что никогда ее не увижу, так зачем строить предположения? Меня волнует только то, что в моей власти.

– Милая моя, от нас ничего не зависит! – рассмеялась Ривер.

Она шумно вздохнула, и какое-то время обе молчали. Ярдли отпила еще глоток вина, согревшего ей грудь.

– Ты скучаешь по нему, хотя бы изредка? – спросила Ривер.

– По кому? По Эдди?

– Да.

– Нет.

– Джесс, я никому не расскажу. Скучаешь?

Ярдли замялась. Она не привыкла к откровениям, ей было неуютно раскрывать душу. Однако в Ривер скрывалось что-то обезоруживающее. Она была той, кому Джессика хотела открыться, по причинам, которые она сама не смогла бы назвать.

– Иногда, быть может. По тому, кем он был до того, как я узнала его истинную сущность.

– Чего именно тебе не хватает?

Ярдли подобрала под себя ноги.

– Он всегда мог меня рассмешить. Как никто другой. Где бы мы ни были – голодали в квартире за двести долларов в месяц или присутствовали на какой-нибудь навороченной богемной тусовке, где каждое блюдо стоило по пять тысяч, – Эдди всегда мог меня рассмешить. – Она опустила взгляд на бокал, на свет звезд, отражающийся от него мягким бледным сиянием.

– Каков он был в постели?

– Знаешь что, Энджи!..

– Я так понимаю, вы занимались сексом полностью одетые, – рассмеялась Ривер. – И только по необходимости, для продления рода.

– Энджи, прекрати! – воскликнула Ярдли, чувствуя, что у нее горят щеки.

– А что такого? Если он был таким же наглухо застегнутым, что и ты, как еще это могло происходить?

Ярдли помолчала.

– Я не всегда была такой. Ты не узнала бы меня такой, какой я была до… до него.

– Слушай, извини, что затронула эту тему… Просто пошутила. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

– Нет, всё в порядке. Просто… я больше никому об этом не рассказывала. Даже психологу.

– Ну, это неудивительно. Сущий грабеж. Платить сто пятьдесят долларов в час только за то, чтобы кто-то таращился на тебя и спрашивал: «Ну и что вы тогда чувствовали?» Это полный бред.

– Ты тоже прошла через это?

– Давным-давно.

– В чем было дело?

– В подростковом возрасте у меня были кое-какие проблемы, с которыми нужно было разобраться. Все говорили, что мне поможет психотерапия. По-моему, стало только хуже. Психолог упорно твердил, чтобы я все поняла, простила и двинулась дальше. А я отвечала: «Вот сам и прощай. Давай посмотрим, как ты пройдешь через все это дерьмо, а затем двинешься дальше». Полная чушь. Люди дают тебе советы, какими сами не воспользуются ни за что на свете. – Она шумно, с раздражением выдохнула. – Извини.

– Извиняться не за что. А вот мне, кажется, это помогло. Поговорить с человеком, которому можно высказать все, не опасаясь того, что он станет тебя судить…

– Вот почему мы с тобой подружились. – Ривер сделала глубокий вдох, словно прочищая легкие. – Итак… вернемся к более серьезным делам: я видела в интернете фото Эдди. Он действительно неотразим. Меня охватила дрожь, как от молодого Марлона Брандо.

– Вот из-за чего он получил прозвище Темный Казанова. Один журналист сказал, что Эдди выглядит так, как выглядел бы Джеймс Дин[20], если б прожил подольше.

– Блин, я тебе вот что скажу: когда у парня такая внешность, лично я смирилась бы с парочкой убийств.

Долгое молчание.

– Извини, неудачная шутка, – наконец сказала Ривер. – Я тебе уже говорила: у меня дурной язык, который порой работает быстрее, чем мозг.

– Всё в порядке. Я не привыкла обсуждать это с кем бы то ни было, но еще меньше привыкла над этим смеяться.

– А ты должна смеяться, детка! Или ты будешь над этим смеяться, или это тебя сломает, других вариантов нет.

Пригубив вино, Ярдли сменила тему. Они поговорили о своих парнях, об учебе в школе, о том, как их дразнили одноклассники. Полчаса они просидели в «Фейсбуке», разыскивая одноклассниц, которых не любили, и выясняя, во что они превратились и какой у них сейчас брак, второй или третий.

К тому времени как Ярдли попрощалась и закончила разговор, уже начало светать. Так долго она не говорила по телефону, не говорила по-настоящему, с тех пор как… с тех пор как рассталась с Эдди Кэлом. Это наполнило ее возбуждением и в то же время страхом. Все, кого она подпускала близко, делали ей больно.

Утром Ярдли выпила большую кружку кофе и целую бутылку воды. У нее раскалывалась голова. Она выпила таблетку ибупрофена и надела джинсы. Поняв, что у нее нет никакого настроения садиться за руль, вызвала такси.

Город варился в лучах солнца. Ярдли проверила по телефону температуру: сто десять по Фаренгейту[21].

Кабинет показался ей пещерой, и она заказала другое такси и поехала в парк. Там рядом с детской площадкой расставили столики. Ярдли села, глядя на играющих детей и стоящих в стороне родителей.

У нее зазвонил телефон. Бостонский номер.

– Как поживаете, Дэниел? – ответила Ярдли.

Она отправила запрос доктору Дэниелу Сарту, профессору психиатрии Гарвардского университета и консультанту ФБР, с просьбой накопать все возможное на «Ночных тварей».

– Спасибо, хорошо. Немного простудился, лекции сегодня не читал… Я присмотрелся к вашему таинственному художнику. Захватывающее дело.

– Только не для родственников Фарр и Ривер.

– Конечно. Приношу свои извинения за легкомысленность.

– Нет, всё в порядке. Просто у меня болит голова и я не выспалась. Что вам удалось разузнать?

Сарт вздохнул, и Ярдли услышала шелест упаковки лекарства.

– Я переговорил со своим коллегой с факультета искусствоведения, который занимается африканским искусством двадцатого века. Он даже один раз лично встречался с Сарпонгом. В общем, получается, Сарпонг был биологом – по крайней мере он получил диплом по биологии в Хартумском университете в Судане. Был одержим эволюцией человека. Он полагал, что изначально люди были хорошими, однако эволюция дала им способность отключать мораль. Словно щелкать тумблером. До такой степени, что в ситуации, когда на карту поставлено наше выживание, мы можем сделать все, что угодно. Но Сарпонг верил, что эволюция нанесла также гораздо более сокрушительный удар, о котором даже не предполагал Фрейд: выключение морали оказывается незаметным для человека.