Кандидат (СИ) - Корнеев Роман - Страница 19

Рэдди нуждался в её заботе и ласке больше, чем она, такая взрослая, и самоотверженности Эстры не было предела, последние почести родителям, неизбежные разговоры с родственниками, и надрывные фразы «не трогайте его, пожалуйста». Она помогла ему это пережить, он отчётливо понимал, что собственным будущим душевным спокойствием обязан ей…

Прошло несколько месяцев, всё устоялось, частью переболело, но Рэдди так и не смог забыть роли сестры во всём этом, единый взгляд, брошенный на неё, повергал его в новый океан горечи и тоски. Она для него стала символом. А от символа можно избавиться, только расставшись с ним.

Несмотря ни на что, понимая, что он показывает себя безжалостным самовлюблённым кретином, Рэдди не мог отделаться от этой мысли. Сестра ему напоминала родителей. А это было настолько невыносимо больно, что ни стерпеть, ни промолчать.

Как только выдалась такая возможность, он ушёл из отцовского «семейного склепа», живя понемножку то у друзей, то где придётся. Потом началась его курсантская жизнь. Корпус Обороны дал ему то успокоение, которого Рэдди так долго ждал.

Сестра же… он даже не мог вспомнить, как давно её не видел, по недостоверной информации общих знакомых она продолжала жить в старом доме, жила там одна и никого из родных, как кажется, не принимала. Затворничество это принималось окружающими так же благосклонно, как и его, Рэдди, веселье и гулянки.

Каждому своё, разумно постановило общество и оставило их с сестрой в покое.

Однако, шли годы, Рэдди уже Галактика знает сколько времени обдумывал идею всё-таки проведать сестру, поговорить с ней, спросить, как у неё дела, чем она живёт… Идеи продолжали оставаться идеями. А планы никак не спешили воплощаться в жизнь.

Рэдди всегда считал себя человеком достаточно гибким, способным приспособиться к той манере общения, которую от него ожидает собеседник. Он даже зачастую в диалоге полуосознанно принимался играть словами, подталкивая на откровенность, специальным усилием создавая вокруг атмосферу дружелюбия и уюта, ведя линию диалога таким образом, чтобы максимально почерпнуть для себя всё то хорошее, что есть в человеке. Чтобы дать и ему что-то в ответ.

Таланты эти Рэдди заметил у себя довольно рано, и применять их при необходимости не стеснялся, совершенно не связывая всё это со своими прочими странностями, поскольку всегда и везде он оставался искренним, не мысля даже, что можно нанести человеку даже нечаянный вред. Такого он не допускал никогда.

В Галактике, да и здесь, на Пентарре, ему встречалось множество людей, самых разных, порою — необычных, временами — самых обыкновенных, и всегда он мог найти с ними общий язык. И вот, впервые за всё время, нашёлся собеседник, который ставил Рэдди в тупик.

Каждым своим шагом.

Стоило ему лишь на мгновение зацепиться за раскручивающуюся нить беседы, как тут же его хвалёная концентрация давала сбой, словно сердце на миг замирало, и снова — неведение. Рэдди качал головой, полностью сбитый с толку. Он не понимал.

Странная девушка.

Началось с того, что Оля долгое время не могла найти в доме второй стул.

Чего проще обойти все комнаты, где-нибудь они должны быть, благо места, куда они могли бы нежданно кануть, в идеально убранном доме не было.

Они ходили кругами.

Туда и сюда, возвращаясь на одно и тоже место по сто раз, но не находя злосчастной мебели.

— Слушай, Рэдди, а, может, я его выкинула?

— Куда? — не понял он.

— На улицу. Ну, в окно, например.

По итогам всех изысканий в одном из дальних, явно нежилых помещений было обнаружено сильно запылённое кресло. При общей болезненно-идеальной чистоте в доме это выглядело диковато. Пока гном приводил мебель в более приличный вид, Оля задумчиво следила за его движениями, невпопад отвечая на попытки Рэдди продолжить начатый было разговор.

Когда механизм деловито заурчал и исчез куда-то по своим делам, ему вслед мелькнула ослепительная улыбка, это Оля поблагодарила гнома за работу. Рэдди придвинул кресло к небольшому столику, единственному подходящему для чаепития в этой комнате.

— А вот скажи мне, Рэдди, что такого заключается в порядке, почему люди его так любят?

Каков вопрос, таков и ответ, пробормотал про себя Рэдди.

— Как сказать… наверное, человек нуждается в своего рода символе постоянства окружающих его вещей и вообще, реальности самого его существования.

— Да, но он же понимает, что это всё — лишь символ, порядок, конечно, способен, в отличие от хаоса, внушить кое-какие успокоительные мысли, но он же всё равно слишком изменчив, он сам и наталкивает человека на осторожный интерес к этому самому хаосу. Туда, дескать, и катимся, что ж не поинтересоваться?

Стол постепенно наполнялся пирожными, чашками, чайниками-блюдцами и тому подобной атрибутикой ужина. Взвился парок из носика, зажурчала вода.

Рэдди недоумевал, к чему этот разговор, невольно ловя себя на мысли, а не забыла ли она, например, инфор выключить? С ним ли она вообще разговаривает? До того странным ему казалось поведение девушки. Но, следует отметить, это было любопытно.

— И я с тобой не согласна вот почему — порядок как идея есть прежде всего совершенно излишнее противопоставление тому хаосу, что человек находит в самом себе, сидя изо дня в день на том самом кресле, на котором си…

— Да? — Рэдди показалось, или он действительно съехидничал?

— Ну, на самом деле кресла ни при чём. Я говорю вообще: если и есть в твоих рассуждениях недостаток, так он именно в твоей привычке всё идеализировать. В твоих словах есть такое, знаешь, чрезмерное стремление к возвышенному, неестественное стремление, детское. Самый часто встречающийся во всём нашем обществе недостаток. Просто мне это напомнило собственные детские попытки написать что-то, отражающее мои мечты, а получалось что-то… совсем другое. Тогда я поняла, что ничего идеального не бывает, идеальное — только мёртвое, живого не бывает.

Рэдди почувствовал, что рассердился не на шутку. Нет, ну надо же! Нет, он ей ещё докажет! Пришлось съесть пару печенюшек с большого голубого блюда, чтобы успокоиться и не ляпнуть чего сгоряча.

— Это мне прислала мама, очень любит вот так, удалённо, меня подкармливать. Вечно всё остаётся портиться, обидеть не хочется, но и есть всё это я не в состоянии. Да и домовой ругается.

Хм, все родители одинаковые, воспитывай, не воспитывай. Неожиданно Рэдди поймал себя на том, что в этот раз услышав слово «мама», спокойно пропустил его мимо ушей. Пожалуй, впервые за многие годы.

— А тогда ты вот что скажи…

Ни с того ни с сего Оля вдруг умилённо что-то мякнула и изо всех сил швырнула в соседнюю комнату конфету со стола. Покатилось, что-то с мягким топотом пробежало, издало утробный звук, зачавкало.

— Что это у тебя?

— Да так, кошечка.

Рэдди в жизни не слышал от «кошечек» подобных звуков. Однако.

— А что твоя мама? В гости прилетает?

— Да нет, мы как-то привыкли друг без друга, отец ещё приезжает время от времени, а маме, видимо, недосуг.

— А сама что же не слетаешь?

Оля пожала плечами.

— У нас странные отношения. Время от времени я начинаю думать, что же будет с нашим старым домом, вот, в прошлый раз даже собралась, слетала. Промаялась пару дней. Мама на меня поглядела и сказала, что «летела бы ты обратно, Оленька, нечего тут дурью маяться». Такая вот договорённость сформировалась.

Рэдди обратил внимание на странный фокус. С момента начала чаепития число булочек на его стороне стола всё увеличивалось, он никак не мог уследить, когда же Оля их к нему пододвигает.

— А у тебя с родителями как?

— Они у меня погибли. Авария на одной из южных подстанций. Об этом много сообщали.

Он и вправду ничего особенного не чувствовал, когда это говорил. Слова, они слова и есть. Придавать им особый смысл… в этот раз было не нужно. Да и времени прошло. Сложно сознавать, что он знал родителей только чуть больше половины собственной жизни.