Кандидат (СИ) - Корнеев Роман - Страница 38

— Отряд, ырр-на! Кандидат Алохаи, доклад!

Оставалось продемонстрировать, что их хоть чему-то учили.

— Сорр, отряд в полном составе к точке сбора доставлен и для заслушивания вводной построен! Расчёт личного состава произведён лично! Боевая готовность полная! Докладывал кандидат в курсанты Службы планетарного контроля Джон Алохаи!

За их спинами знакомо громыхнул переходник.

— Вот вы где.

И голос знакомый — серый, глухой. Хозяева пожаловали.

Отряд продолжала стоять, вытянувшись в струнку.

Чуть шаркающие шаги не спеша обошли их кругом, оказавшись, наконец, в поле зрения Джона. А он недооценил этого парня. Скошенным вбок из стойки «смирно» глазам предстала совсем не здоровяк из анекдотов про фронтир человечества.

При весьма высоком росте и широкой кости эта сутулая фигура отнюдь не производила впечатление мощи закоренелого покорителя природы. Вместо мышц скорее жилы, серая кожа, на обветренном лице, покрытом бледным загаром, глаза не только не проявляли интереса к пришельцам, но были переполнены какой-то нарочитой апатией. При этом он был одет вовсе не в шкуры убиенных животных, а в обычный мешковато висящий биосьют, разве что несколько облегчённый, без элементов полной биозащиты и осточертелого забрала. Видимо, он носил снаружи что-то ещё, но всё это осталось валяться где-то там, в тамбуре, источая заметный запах, с излишней тщательностью воспроизводившийся сейчас внутри их шлемов. Этого полярного жителя отличала от бойцов их отряда лишь какая-то выразительно широкая разлапистая обувь, что сейчас медленно обтекала на пол талым снегом.

И ещё. Местный на поверку оказался не слишком старше них, с сержантом же у него разницы в возрасте было лет пять, если не больше. По голосу этого сказать было нельзя совершенно.

— Отряд, вольно.

Каким космическим ветром этого парня сюда занесло?

Глаза — не видят, уши — не слышат, горящие в ознобе пальцы — не ощущают даже собственной дрожи.

Полное, абсолютное, непередаваемо глубокое и до боли ледяное безмолвие.

С ним можно бороться.

С ним приходится бороться.

В мире, где перестало идти время, где одиночество является важнейшим из атрибутов существования, да что там, оно и составляет всё это существование, человек может не потерять последние крохи рассудка только положившись на осколки былых воспоминаний да на собственное воображение. Постепенно вера в реальность придуманных противников, вымышленных проблем, несуществующих поступков становится единственной опорой, которая не позволяет навсегда потерять то единственно ценное, что, несмотря ни на что, есть у человека: самого себя.

В этом мире ты пришёл ниоткуда.

В этом мире ты идёшь никуда.

Но тот, кто бросит вызов этой безжалостной солипсической вселенной, в которой он нечаянно (а может, и по заслугам) очутился, кто не оставит тех древних заветов бытия, которые, несмотря на их простоту и очевидность, до сих пор малопонятны пусть даже самому мудрому, но случайному человеку, оставшемуся там, кто не разуверится в силах собственного разума, тот…

Лишь тот в этом мире научится жить, забудет раз и навсегда о пределах, навеки оставшихся позади, и будет видеть перед собой не сны воспалённого разума, а новую изнанку мира.

Пусть голую — её просто забыли раскрасить и осветить.

Пусть гладкую — зачем отвлекать от насущного грубостью мироздания.

Пусть беззвучную — голоса могут звучать и в полной тишине.

Нужно только знать, как их услышать.

Диалог:

— Это навсегда?

— Смотря сколько ты решил прожить.

— Я что, не доживу?

— Вечные живут всегда. Но они-то как раз и не могут… как это ты сказал, «дожить»? Очень точно.

— Эти слова не имеют смысла.

— Не нужно сейчас лишней риторики. Ты и сам можешь себе вдосталь повозражать, без постороннего участия. Поговори лучше со мной на темы, на которые ты можешь говорить только со мной.

— Я тебе хотел сказать то же самое. Ты же всё равно не ответишь. Не то время, не то место. Надоело спорить? Так и скажи.

Тишина прекрасно оттеняет самые ужасные вопли, делая их сюрреалистически глубокомысленными. Слово, сказанное в тишину, одним фактом своего противоречивого существования кажется исполненным глубочайшего смысла, и ты долго ещё вслушиваешься в его беззвучное эхо, пытаясь тем самым, подобно от рождения слепой летучей мыши хоть на единый миг стать царём своего собственного рая.

Чтобы потом снова вернуться в свой персональный ад.

Космос казался бесконечным.

Как долго продолжалось это его безжизненное путешествие между звёздами, он не мог себе даже представить. Может быть — считанные дни, может быть — долгие столетия. По странной прихоти судьбы ему остались лишь его чувства, не мысли, но именно чувства, а ещё почему-то память. Ничем не прерываемое почти тактильное ощущение промёрзшего насквозь кокона капсулы, сковавшего его мёртвое тело, все эти царапающие касания замороженных на скорости света частиц космического ветра, тянущий зов далёких гравитационных полей, щекотка умирающего на поверхности внешней брони звёздного света далёких галактик. Ничего не менялось, а значит, время для него не существовало как таковое. Был лишь он сам, и в реальности этого объекта Вселенной сомневаться не приходилось.

Однако он вынужденно начинал сомневаться в собственной его природе.

Он помнил себя человеком, помнил без подозрительных лакун и лишних подробностей, и не доверять этой версии собственного прошлого было глупо, ибо никакой другой у него всё равно не было. Однако человек тот умер, ибо человек умирает вместе со своим телом, тогда как он продолжает неким вполне противоестественным способом жить. И вмещающий его сознание биохимический субстрат от этого не становился более живым.

Версий этого существования находилось три.

Либо люди и правда наделены душой и на самом деле не умирают, навеки оставаясь в западне постигшей их квазисмерти, либо разгадка этой безумной головоломки заключалась не в нём, а в Иторе, на которую он так рвался.

Некто или нечто заметило его снизу, и ударило в ответ, вовремя просчитав его намерения, с целью проучить… или с какой-то иной, более конструктивной целью. И уже тут можно было гадать, вселилось ли в это тело постороннее сознание, впитавшее чужую память за время долгого странствия, а может, это саму его душу нечто извне силой удержало от распада, придав свойство чувствовать и жить без тела.

В таком случае у него ещё оставалась надежда.

Надежда на обретение цели — той цели, с которой его забросили сюда, в межзвёздную пустоту, и когда-нибудь эта цель проявит себя, снова запустив остановившееся время. Будет ли для него это означать начало конца, или начало начал, было неважно. Он был готов принять любой исход.

Так ему казалось. Смешно, разве может что-то казаться куску мёртвой материи. Разве может быть смешно.

Перебор пустых закольцованных построений вокруг не то собственной, не то дарёной памяти продолжался до самой смерти этой Вселенной. И потом начался сызнова, отматываясь в обратном направлении. Вновь зажглись угасшие звёзды, мёртвая Вселенная сжалась в комок и прорвала темноту, наполняя вакуум своим жаром.

Это было удивительно, неописуемо, сладостно — вновь чувствовать что-то иное, внешнее, находящееся за пределами тебя.

Однажды далёкое светило захватило и повлекло к себе странника, бредущего из небытия.

Вспыхнуло и унеслось вдаль лёгкое облако испарины атомарного водорода, изукрасившего поверхность его капсулы за время бесконечного полёта. Тепло стало проникать глубже, под слой окалины почти прогоревшей брони, но капсула была мертва. Ни один авторемонтный блок не среагировал на новый источник энергии, ни один квантоптоэлектронный узел не подал на свои интерфейсы ни единого сигнала. Не осталось на борту информации, которая дала бы уцелевшим контурам новый приказ. Он пережил и свой корабль.

Перед его невидящим взором проносились по своим бесконечным петлям орбит газовые гиганты, светило приближалось, прогрев капсулу уже до сотни кельвин. Скоро здесь станет совсем жарко. Но что толку.