Неверный муж моей подруги, часть 2 (СИ) - Хаан Ашира - Страница 19

Возвращает меня в тот майский день.

В обещанное:

«Я никуда не пропаду».

Не обманул же. Никуда не пропал. Просто ушел из моего мира.

Смог выдержать. Не вернуться.

Смог.

Какой уже по счету день без Германа сегодня?

Я бросила считать. После того, как увидела его и убедилась, что он не пишет и не звонит не потому, что умер, а потому что просто не хочет.

Сначала долго плакала, а потом — спала. Сутками. Просыпаясь то днем, то ночью. Очумелая, не понимающая, на каком я свете.

Мне казалось — я на дне глубокой страшной болезни, из которой никак не могу выкарабкаться. Но врач пришел, померил температуру, давление, послушал сердце, даже взял кровь на сахар и покачал головой:

— Все в порядке. Какие еще симптомы у вас?

Я качнула головой. Никаких. Говорила я Игорю — не надо никого вызывать. Просто я устала. Посплю немножко и вернусь на работу.

— Что случилось, Лана? — спросил он, застав меня посреди ночи на кухне.

Я жадно пила воду из-под крана, словно заправский алкоголик. Почему-то каждый час моего болезненного сна высасывал из меня влагу, как соляная пустыня.

— Все в порядке.

Я старалась не смотреть ему в глаза, и без того понимая всю слабость своей позиции. Да, дорогой муж, меня бросил любовник и я страдаю. Такие дела. Это ты хочешь услышать?

Он стоял на фоне окна в мятой белой футболке. Худощавый, небритый, родной до отвращения. И я понимала, что разговора избежать больше не получится, хотя все еще надеялась на что-то.

— Я не спрашивал, что с тобой происходит, но…

— Я тебя больше не люблю.

Он хотел сделать ко мне шаг, но словно ударился в прозрачную стену моего взгляда.

Упираясь ладонями в холодный камень раковины позади, я зачем-то прикидывала, как метнуть в него стаканом с водой так, чтобы не попасть в окно. От звона осколков проснутся дети. Испугаются, будут плакать.

Понятия не имею, почему я решила, что мне понадобится швырять в него стакан.

Игорь просто опустил глаза, как будто ждал именно такого ответа.

— Но разводиться не собираешься? — спросил он спокойно, вновь глядя на меня.

Пришла пора мне смотреть в пол.

— Нет.

— Хорошо. Тогда через три дня суд, нужно ехать за Анютой. Мне сказали, что ее в виде исключения не будут пока оформлять, подождут.

— Анютой?

— Девочкой, которую мы берем под опеку. Ты ведь смотрела ее файл? Я тебе присылал.

Он мне и правда что-то присылал, я даже открывала, но совершенно не помнила, что именно.

Меня ввела в ступор его равнодушная реакция на мое признание, но сил на то, чтобы самой затевать разборки не было совершенно.

— В общем, не суть, — Игорь достал телефон из кармана домашних джинсов и уткнулся в него. — Билеты я сейчас тебе куплю, гостиницу забронирую, дальше тебе на месте все объяснят, там очень вовлеченные люди в местной опеке. Займет это все не больше недели. Анюту тебе отдадут сразу, как суд лишит ее мать родительских прав. Но, наверное, не стоит ее сразу тащить в поезд, пусть она к тебе привыкнет сначала. Поживете там несколько дней.

— Ко мне привыкнет?.. А ты?

— Да, Лан, я не смогу поехать, у меня командировка. Но ты сама отлично справишься. Опека будет на тебе, но я потом смогу оформить и на себя, как супруг.

Я так долго молчала, что Игорь перестал тыкать в экран смартфона и посмотрел наконец на меня.

— Лан, — сказал он. — Мы взрослые люди, у нас свои кризисы и проблемы. Но мы можем с ними справиться. А маленькая девочка из деревни, у которой мать — алкоголичка, а отец — уголовник, справиться не может. Ей можем помочь только мы.

Провожу ладонью по лицу.

Ну вот опять.

Воспоминания о Германе причиняют мне боль, но в них так сладко погружаться — словно в счастливый сон о прошлом.

Жизнь с Игорем, сыновьями и пока еще незнакомой мне Анютой — это будущее, о котором я думать не хочу. Оно и так случится, и я проживу его минуту за минутой — все, что мне положено.

Ни минутой больше.

Однако мои мысли все равно убегают из майского полудня в августовскую ночь, лишая даже такой анестезии.

За окном начинают мелькать серые покосившиеся заборы, перемежающиеся ржавыми останками элеваторов и газгольдеров, и поезд тормозит на очередной маленькой станции.

— Стоянка — две минуты! — забыв сообщить ее название, хрипит радио.

Слышен топот в коридоре, в приоткрытое окно тянет дымом дешевых крепких сигарет, которые поспешно всасывают выскочившие на перрон мужики — и снова дергается состав. Сначала медленно, а потом быстрее убегает назад серый перрон, мелькают товарняки — и вот уже опять о близости человеческого жилья напоминают только раскисшие колеи дорог на переездах.

Дверь купе отъезжает и в проеме появляется высокая женщина с мелкими черными кудряшками и румянцем во всю щеку.

— А я к вам! — говорит она. — Как хорошо, что с женщиной ехать! Поболтаем!

Просила же Игоря выкупить оба места…

Сейчас. Убегаю

— Меня Вера зовут, — сообщает попутчица. — А тебя?

Она дико раздражает тем, что вот так, без спросу переходит на ты, что разводит суету, раскладывая кучу сумок и пакетов по всему купе, переодевается у меня на глазах, выставляет на стол домашнюю посуду. Даже плед, которым она застилает полку — синий, с желтыми уточками — тоже раздражает.

Но она, кажется, не замечает брезгливого выражения на моем лице и не обращает внимания на то, что я не рвусь общаться.

Как-то очень демонстративно не обращает.

— Что это у тебя? — она хватает мою книгу со стола. — Джейн Остин, «Доводы рассудка». Какой интересный выбор для поездки! Но что я тебе скажу! В поезд лучше брать детективы — иначе заснешь на первой же странице. Все свои умности оставь дома, книга должна хватать и тащить за шкирку, чтоб не закрыть, пока не дочитаешь. А как дочитаешь — легко оставить и не перечитывать. Вот какая книга нужна для поезда!

Киваю с тайной усмешкой — посмотрите, какая у нас тут ценительница литературы.

Книгу она откладывает в сторону, освобождая место на столе.

— Сейчас поедим и все станет хорошо, — обещает она то ли себе, то ли мне.

Морщусь презрительно, ожидая, что сейчас она выложит курицу-гриль и вареные яйца. Классика поездов. Как и детективы.

Но она бережно и с каким-то трогательным уважением достает из сумки завернутый в кухонное полотенце домашний каравай. Выкладывает его на стол, втягивает ноздрями запах свежеиспеченного хлеба и начинает нарезать его очень длинным и острым ножом. Огромные ломти мягкого хлеба пахнут… умопомрачительно. Чуть-чуть пригоревшей корочкой и сладковатым мякишем — так что рот наполняется слюной помимо моей воли.

Мои слегка заветрившиеся сэндвичи, припасенные на следующие сутки пути, на их фоне выглядят бледновато.