Неверный муж моей подруги, часть 2 (СИ) - Хаан Ашира - Страница 22

Мне хотелось сползти на пол, обнять его колени и, глядя снизу вверх в эти жестокие темные глаза, умолять уйти от жены ко мне.

Хотелось клясться, что и я оставлю мужа и приду к нему — босая по снегу, если он только скажет, что я ему нужна.

Но…

Герман почувствовал мой взгляд и повернулся.

Черные глаза мерцали во мраке и смотрели строго и проницательно, словно он догадывался, о чем я думаю.

— Что делаешь завтра? — спросил он.

Я растерялась от неожиданного вопроса, но сосредоточилась и вспомнила:

— Отвожу маму в больницу. Ей будут делать люмбальную пункцию. Я ей нужна — это больно и страшно, хочется кого-то держать за руку. Так что я никак… Прости.

— Что-то серьезное? — озабоченно спросил Герман.

— Нет, нет, — замотала я головой. — Все самое страшное уже исключили. Это просто… На всякий случай. Послезавтра могу!

Он поморщился и выпил несколько глотков виски из бокала.

— Послезавтра у Маруськи отчетный концерт. А в субботу приезжает теща в гости.

— То есть, до воскресенья…

— До понедельника.

— Мы не увидимся?

Герман качнул головой и чуть резче, чем стоило, стукнул бокалом о стол.

Я не выдержала, соскользнула с дивана и подошла к нему, неслышно ступая босыми ногами по мягкому ворсу ковра.

Обняла сзади. Прислонилась щекой к холодной и гладкой ткани пиджака.

Спина под пиджаком окаменела на мгновение. Герман медленно выдохнул, развернулся и — обнял меня. Поцеловал невесомо в макушку.

— Мне бы очень хотелось, — сказал он тихо. — Без тебя намного сложнее проживать каждый день. Тянуть всех этих бестолковых менеджеров, вникать в очередные распоряжения Центробанка, лавировать между чужими интересами. Вчера опять прошли слухи, что снимут с должности… а, неважно.

— Гер… — прошептала я.

— С тобой можно не думать, что дочь опять проснулась ночью от кашля и надо вывезти ее в тепло, что родители хотят переселиться в деревню, но они не потянут обслуживание дома, значит, опять мне искать поселок, где есть управляющие, что…

Я поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его в уголок губ.

Он будто озвучил то, о чем я думала каждый день.

Мой жужжащий рой мыслей о муже, сыновьях, родителях, агентстве, приюте, страховках, платежках, анализах, переводах утихал только рядом с ним. Это всегда было невероятным облегчением — словно снять с головы железный обруч шипами внутрь. Ненадолго. Пока мы рядом. Пока его руки трогают меня, пока кожа стонет от счастья, соприкасаясь с моей кожей, пока я чувствую его дыхание на своих губах. Или хотя бы чувствую его запах — рядом.

— Но ты не никак не…

— Никак не могу. До понедельника.

— А может, и дольше.

— Может.

Коротким словом он будто бы закрыл тему.

О чем тут спорить?

Герман прошелся кончиками пальцев по моим бокам, подхватил край свитера и потянул его вверх.

— Гер…

— Ммм?

— Может, мы…

Я помню тот момент очень остро.

Но не помню, что хотела сказать.

«Может, мы разведемся»?

«Может, мы поженимся»?

Может, мы…

Будем вместе?

Чтобы каждый вечер его чуткие пальцы вот так касались моей кожи, еще очень чувствительной от колючей шерсти.

Чтобы никогда не приходилось смотреть на время и ставить телефон в беззвучный режим.

Чтобы можно было, проснувшись среди ночи, задыхаясь от слез, повернуться, вдохнуть его запах и прижаться щекой к спине. Зная, что он будет рядом и завтра, и послезавтра.

А послепослезавтра не будет, потому что уедет помогать родителям, но потом все равно вернется.

Но… У нас было слишком много обязательств.

Перед детьми.

Они с Полиной даже квартиру купили в доме по соседству с педиатрическим центром, чтобы лучшие специалисты наблюдали за Марусей, а мы с Игорем нашли потрясающую школу для близнецов неподалеку от нас, куда можно будет ходить самостоятельно, не переходя проезжую часть.

У моих мальчишек лучшая в мире комната в виде морской каюты с круглым иллюминатором и канатами, свисающими с потолка и друзья во дворе.

У его дочери гигантская коллекция динозавров — окаменелостей, конструкторов, механических, с которой она не согласится расстаться даже на неделю.

У Игоря — хоккейные тренировки с близнецами, которые они обожают, потому что папа возится с ними целый день.

У Германа — раз в неделю визиты к лучшему психотерапевту для преподросткового периода и потом традиционный ужин в пиццерии с дочерью.

Перед родителями.

Матери Полины недавно сделали сложную операцию по замене коленной чашечки, и теперь ей нужна физиотерапия и постоянное наблюдение.

Мои мама только что прошла через долгое обследование, чтобы выяснить, что у нее пока, слава богу, нет рака, но есть другие проблемы.

Возраст. Уже возраст.

Родители становятся как дети — плачут и боятся. И не остаются одни.

Его отец храбрится, но уже не способен колоть дрова для дома в деревне.

Мой все еще никак не дойдет до кардиолога, но не раз предлагал мне выбрать заранее дежурное черное платье для похорон.

Перед супругами.

Наша роскошная квартира — в ипотеке. На двоих с Игорем, и с некоторых пор я тоже участвую в выплачивании долга. Ремонт мы делали, вкладывая все деньги, что были, не считаясь, где чьи.

У Германа — обязательства перед Полиной и ее родителями, которые он взял перед браком, чтобы она могла уйти с работы.

Я бы хотела сказать ему: «А может, мы разведемся?»

Но тогда придется сказать еще и: «Ты оставишь Полине квартиру, будешь забирать Марусю пару раз в неделю к себе, чтобы она не скучала, но я не знаю, что делать с ее динозаврами, и врачами, и школой, ты ведь будешь отвозить ее в школу?»

И придется сказать: «Жить мы будем у меня, попробую убедить мужа оставить нам квартиру, ведь тут любимая комната мальчишек, а во дворе друзья, и школа…»

Придется сказать: «Игорь будет приезжать пару раз в неделю, чтобы отвозить их на хоккей, а еще, наверное, иногда укладывать, он такие сказки рассказывает…»

Придется сказать детям, что у них не будет больше теплого папы по утрам, когда они прыгают с разбегу в родительскую постель.

Придется сказать родителям, что мы разводимся и вся эта сложная система, что складывалась годами, пребывающая сейчас в балансе, будет разрушена и долго собираться заново — с другими участниками.

А у мамы — нервы.

А у папы — сердце.

А у Маруси — нейродермит.

А у Макара — астма.

А у Никиты — кошмары.

«Может, разведемся?»

А потом что-нибудь придумаем со всем тем хаосом, в который превратится жизнь полутора десятков человек.

Что-нибудь придумаем…

Придумаем же?

Сейчас. Прикинь, какая дура?

За окном поезда мелькают одна за другой яркие полянки с желтыми цветами, бегут от столба к столбу толстые черные провода — вверх, вверх, вверх, а потом вниз, вниз, вниз. Синусоида как метафора жизни, в которой всегда все меняется. Неизменно лишь одно — перемены.

Вера ждет моего ответа, а я понимаю, что ничего не могу ей сказать. Люди делятся на тех, кто все поймет и без слов, и на тех, кому сколько ни объясняй — они продолжат твердить, что мы просто плохо стараемся.