Неверный муж моей подруги. Часть 2 - Хаан Ашира - Страница 7

Полина выливает в бокал последние капли вина из бутылки, трясет ее, словно надеется, что еще что-то осталось и с сожалением отставляет в сторону. Незаметная, словно тень, официантка, подхватывает и бутылку, и пустые тарелки, споро и ловко собирает разбросанные по столу бумажные салфетки.

– Девушка! – Полина пытается ухватить ее за локоть, но та увиливает. – Девушка, вас как зовут?

– Кира, – официантка с дежурной улыбкой кивает на бейджик на груди.

– Какое прекрасное имя! – можно было бы решить, что Полина всего лишь дружелюбна, но она растягивает звуки, обводит расфокусированным взглядом стол и движения ее слегка неловкие. Она явно пьяна, увы, и Кира это понимает. – Давайте дружить, Кира? Мне так не хватает подруг!

– Давайте! – улыбается та. – Вам вино повторить?

– Конечно! Мы же друзья!

Кира убегает, и Полина тут же про нее забывает. Она вытаскивает несколько зубочисток из салфетницы и начинает их ломать. Каждое ее движение кажется чуть неловким, будто она сейчас промахнется и мимо салфетницы, и мимо бокала, из которого допивает последние капли.

– У тебя тушь размазалась, – говорю я, наблюдая за ней с острой жалостью.

– Я сейчас… – отвечает она и долго роется в сумочке, но потом плюет, выбирается из-за стола и, пошатываясь, идет в туалет.

Пока ее нет, приносят вино, я разливаю его по бокалам, но себе наполовину разбавляю водой. Мне не хочется падать во тьму опьянения. Я вообще не понимаю, как от алкоголя может стать легче. Слишком хорошо я помню, как пила в юности после разрыва со своим музыкантом. Напиваешься вечером и становится очень себя жаль, хочется позвонить ему и все вернуть. Погружаешься в мир расплывчатых звуков и обрывочных мыслей, вроде бы становится чуть легче – но нет. С утра все так же плохо, но еще добавляется похмелье. А если успела что-то написать – еще и стыд.

С тех пор я не пью, когда мне грустно, разучилась.

Полина возвращается, петляя между столиками в пустом зале. Натыкается на официантку, другую, не нашу, но задерживает ее и что-то долго рассказывает. Судя по лицу официантки, ей очень хочется на ручки и к маме, но приходится терпеть.

– Знаешь, – говорит Полина, когда возвращается и садится на свое место за столом. – Я могла бы догадаться. Могла бы понять раньше. У меня иногда ни с того, ни с сего болел низ живота. Я обошла трех гинекологов, двух терапевтов и сделала УЗИ. Все в порядке. Просто почему-то сильно ноет, как перед месячными. Я просто чувствую, когда он с ней.

Ее глаза снова накрашены, но веки припухли, словно она долго рыдала. Хотя, возможно, она промахнулась и ткнула кисточкой для туши в глаз.

– Думаешь, это уже долго длится?

– Нет. Не знаю. Я не спрашивала, – Полина подхватывает бокал с вином и делает хороший глоток. – Боюсь узнать. Но, думаю, где-то… полгода. С зимы.

– Он изменился? Стал равнодушнее или… – я мешкаю, подбирая слова. Самое ужасное, что это больше не дежурный разговор, мне правда интересно. – Наоборот? Говорят, мужчины, когда чувствуют вину, начинают с женой вести себя нежнее.

– Нет, – она качает головой и к растерзанным зубочисткам добавляет обрывки салфеток. Красные, белые, зеленые ошметки устилают стол. – Вообще нет. Ничего не менялось, я даже не догадывалась. Все было, как всегда – он задерживался не чаще обычного. Только…

– Что?

Полина задумывается. Она отодвигает всю гору мусора, которую наплодила за время нашего разговора и снова хватается за бокал. Кира подбегает и сметает ошметки салфеток и зубочисток со стола на маленький поднос.

Встречается со мной глазами:

– Что-нибудь еще хотите?

– Зеленого чая, – прошу я.

Хватит на сегодня вина.

А вот чашу вины я еще не выпила до дна. Все только начинается.

– Он стал дарить мне подарки. Раз в неделю, иногда чаще. И всегда привозил из командировок что-нибудь интересное. Не просто, знаешь, сережки из магазинчика на вокзале, а что-то по-настоящему красивое. Голубоватый фарфоровый молочник из Гжели, черную икру из Астрахани, ростовскую финифть. Ну или просто брюлики.

– После каждой измены? – внутренне холодея, спрашиваю я.

Если боль в животе еще можно было списать на совпадение, натягивание совы на глобус и нынешнее истерическое состояние Полины, то подарками своими Герман выдавал себя с головой. И я точно знала, что периодичность этих подарков совпадала с его изменами.

Я-то знала.

– Выходит, так, – горько усмехается Полина. – Совестливый муж попался! Все правильно делал, как народная мудрость требует – с блядок через ювелирный.

Она чокается своим бокалом с чашкой с зеленым чаем, которую ставят передо мной.

У меня рука не поворачивается поднять ее и чокнуться в ответ.

– Чего ему не хватало, Лан? Секса не хватало? Ну хоть бы раз сказал: не дашь – заведу любовницу! Я ж не думала, что ему вынь да положь в живую женщину надо потыкать! Он ведь всегда нормальным был, не из тех мужиков, которые: «Я не для того женился, чтобы дрочить!» Мне на последних месяцах беременности Маруськой тоже половой покой прописывали, он же терпел? Хотя уже и не знаю…

– Погоди, – я чуть не обжигаюсь чаем, делая слишком большой глоток и еле откашливаюсь. – У вас же все нормально было с сексом?

Мозг не успевает за языком буквально на мгновение.

Мы никогда не обсуждали с Полиной вот эти все девичьи штучки – кто, когда и сколько раз.

Тем более, не обсуждали их семейную жизнь с точки зрения постели.

С ней.

Я могла это знать только от Германа.

Это ощущение мгновенного укола в сердце, от которого невозможно ни вдохнуть, ни выдохнуть. Пронзающий насквозь страх.

Потерянный телефон? Забытая встреча? Предчувствие беды?

И сразу – отпускает, только сердце еще долго колотится невпопад и что-то свербит в горле.

Но Полина смотрит мимо меня, пытается опереться на руку, промахивается и смеется сама над собой. Она слишком пьяна, чтобы проанализировать, как эпично я чуть не спалилась.

– Не было у нас хорошо, – она растягивает губы в горько-фальшивой улыбке. – Последний год как-то особенно не получалось. То я болею, то он, то как-то некогда. Да и Маруська уже взрослая, как-то неудобно при ней запираться в спальне. Все равно ж поймет, чем мы там занимаемся. А пока дождешься, чтоб уснула, сама засыпаешь… Прошлым летом она в лагерь уехала, помню, мы оторвались! А она на следующий день начала обратно проситься, вот и не вышло у нас каникул.

– Помню, да, ты так радовалась, когда она согласилась, – киваю я, а сама судорожно подсчитываю. Больше года у них не было секса, выходит? Тогда зачем Герман мне врал?

Я ведь все это время думала…

Что я думала?

Что он со мной не из-за секса?

Что есть что-то другое. Не только раненое Нелли самолюбие, как мне казалось поначалу.

Но в этом он меня разубедил. Очень качественно разубедил.

А теперь выходит, я не замечала самой главной причины?

Телефон на столе начинает вибрировать, и Полина несколько секунд безуспешно ловит выскальзывающий из пальцев «обмылок», с трудом фокусируется на экране, где написано «Герман» и подносит трубку к уху: