Три минуты молчания. Снегирь - Владимов Георгий Николаевич - Страница 47

– Получил моё письмо? – спросила Лиля.

– Да.

Мы отошли в угол рубки. В дверное окно видно было открытое море, зыбь с белыми гребнями шла на нас, как полки на штурм, и птицы носились косыми кругами.

– Сердишься, что я тогда не пришла?

– Нет.

– Что-то разговор у нас… «да», «нет»…

А какой он ещё мог быть? Я – в рокане, на нём чешуя налипла и ржавчина с бочек. Старпом бы меня вполне мог выставить из ходовой, и пришлось бы послушаться.

– Я понимаю, – она улыбнулась, – ты тут не на своей территории.

– Вроде этого.

– А вот это картушка, – «маркони» там объяснял.

Чтобы поглядеть на эту картушку, Гале надо было перегнуться через штурвал, а ему – прижаться к её щеке. Галя его шлёпнула по рукам.

– Вот так ты, значит, живёшь? – Лиля меня спросила. – На берегу я как-то всё иначе себе представляла… В общем, я кое-что про тебя поняла. Кроме одного: как же получилось – ты с флота хотел уйти, а пошёл в море?

– Это долго объяснять. Как-нибудь потом.

– Ну, зачем… Механизм твоих решений мне приблизительно ясен. Я даже, когда ты мне всё это говорил, почему-то подумала, что будет как раз наоборот. – Говорила она со мной как-то свысока, мне что-то уныло сделалось. – Странный ты всё-таки парень. Неглупый. «С мечтой», как говорят. Почему всё это тебя устраивает?

– Деньги добываю.

– Неправда, я знаю, как ты к ним относишься. Мы с тобой, кажется, три раза были в «Арктике»? Ты их тратил – не как обычно мужчина перед женщиной, когда хочет показать широкую натуру. А как будто они тебе карман жгут и ты от них хочешь скорее освободиться.

– Может, мне просто интересно тут. Хочу что-то главное узнать о людях.

– Ты ещё не всё про эту жизнь знаешь?

– Про себя – и то не знаю.

– Скажи мне, ведь ты мог бы в торговый перейти? Если ты так любишь плавать. Там же всё-таки лучше. Рейсы – короткие, заходы в иностранные порты. Увидел бы весь мир.

– Шмоток бы понавёз…

– И это неплохо. Но главное – мир повидать.

– Да я ходил с ними один рейс, до Рейкьявика. С боцманом поругался. Больше они меня не взяли.

– Из-за чего же вы поругались?

– Не помню. Характерами не сошлись. Взглядами на жизнь.

– Но ты же мог на другое судно оформиться. Где боцман получше характером.

– Он-то получше, да штурман какой-нибудь похуже. Или ещё кто…

– А нельзя с ними как-нибудь ладить? Просто не замечать, и всё. Ну, вот этот боцман, что вы поругались, – какое тебе дело до его взглядов на жизнь?

– Да мне-то чихать. Он сам ко мне прилип. «Будешь, говорит, мне докладывать про настроения экипажа». Тоже, нашёл докладчика! Почему – я?

– В каком смысле – докладывать?

– Ну, может, кто золото вывез, обратно – валюту повезёт. Или какие-нибудь товары запрещённые. Или – книжки. А то – вообще за границей хочет остаться.

– Вон что! И как ты ему ответил?

– Плюнул, да и пошёл от его бесстыжей морды.

– Но можно же было и по-другому: «Настроение экипажа прекрасное, ничего подозрительного не замечаю».

– Ну… это я как-то не догадался.

Она улыбнулась, посмотрела искоса.

– Нужно сдерживать свои чувства.

– Вот и учусь. Зато здесь я лаяться могу, сколько душе угодно. Никто меня отсюда не погонит.

Она спросила, отведя пряди от щеки:

– Лучше всего – в самом низу общественной лестницы?

Не понял я, что это за лестница. И почему я – в самом низу. Пожал плечами.

Она сказала, задумавшись:

– Наверное, в этом есть своя прелесть. В сущности говоря, живёшь – стерильной жизнью. Чисто и бесхлопотно. Даже позавидовать можно… Но я, кажется, поняла теперь, кто ты. Знаешь, ты – Ихтиандр. Жить можешь только в море, а на берегу – задохнёшься.

Опять я её не понял.

– Ну хватит! – Галя объявила. – Мне уже надоело, мы всё крутим и крутим. Покажите нам ещё что-нибудь.

– Мы крутим только пять минут. А вот он, – «маркони» на меня показал, – по два часа его крутит на вахте. И не надоедает.

Галя на меня посмотрела с уважением.

– Ему тоже надоедает, – сказала Лиля, – только он у нас такой мужественный, никогда не жалуется.

– Кто, Сеня? Мой лучший друг!

– А вон там чего? – спросила Галя. Показала на дверь радиорубки.

– Моё хозяйство. Дом родной.

Галя потребовала:

– Хочу посмотреть на твой дом.

«Маркони» быстренько свою койку застелил. Простыни у него были серые, наволочка тоже не крахмал. Галя отвернулась деликатно, потрогала пальчиком магнитофон, передатчик.

– Можем завести музыку. Желаете?

– Твист? Ой, здорово!

Он кинулся заправлять бобину и тут же ленту порвал. Пальцы его что-то не слушались.

– Не надо, – сказала Лиля. – Мы же тут мимоходом.

«Маркони» всё заправлял ленту и рвал.

– А это что? – Галя уже на часы показывала – стенные, над его передатчиком.

– Это? Обыкновенные судовые часы.

– А что за полосочки?

– Какие полосочки?

– Вот эти, красненькие.

– Не полосочки, а сектора. По три минуты. В это время «SOS» прослушивается. Все радисты слушают море.

– И музыку?

– Ни боже мой! Никакой музыки. Исключительно сигналы бедствия.

– Ну, мать, – сказала Лиля, – ты у меня совсем оскандалишься. Надо знать святые морские законы. Вот сейчас как раз без шестнадцати, где-то, наверное, пищат. Кто-то терпит бедствие.

– Да-а? – сказала Галя. – А почему же мы не слышим?

– У базы стоим, – объяснил «маркони». – Ихний радист слушает. А у нас и антенна сейчас снята.

Прилипли они к этим часам крепко. «Маркони» мне подмигнул – чтоб я с ним вышел. Затворил дверь.

– Ключик не требуется?

– Какой ключик?

– От каюты, «какой». Я сейчас с Галкой на базу поднимусь, у ней там отдельная. Старпом не сунется, я предупрежу.

– Иди ты…

Я открыл дверь. Обе стояли в радиорубке как неприкаянные. Слышать они, конечно, не могли – качало, и кранец бился о борт, но Лиля на меня посмотрела и усмехнулась.

– О чём это вы там? – спросила Галя.

– О том, что нам пора уже, загостились.

«Маркони» их выпустил и за спиной у них помахал ладошкой около уха.

– Главное, мать, – сказала Лиля, – не загоститься, уйти вовремя.

С базы что-то кричали нам. Старпом выскочил из штурманской, опустил стекло.

– Восемьсот пятнадцатый! – кричали. – Готовьтесь отдать концы!

Мы сошли с «голубятника». Бичи уже успели уйти. Палуба снова была серая, по ней ходили брызги от кормовой волны. Базу, наверно, разворачивало на якорях, и мы поворачивались вместе с ней.

– Шалай! – крикнул старпом. – Зови там швартовных, трансляцию не слышат, черти.

– Зови негров, Шалай, – сказала Лиля.

Я пошёл звать. Они там и правда заспались, долго не отвечали. Потом кто-то вякнул из темноты:

– Выходим, не ори.

Когда я вернулся, сетку ещё не спустили, и лица у обеих были тревожные – спустят ли её вообще, не пришлось бы на траулере задержаться, да с ночёвкой. Я их успокоил – пока их не подымем, концов не отдадим.

– Раз Сеня говорит, – сказала Лиля, – значит, так и будет. У него слова с делом не расходятся.

Я смолчал. Сетка уже пошла. «Маркони» поймал её и отвёл от трюма.

– Ой, я боюсь, – сказала Галя. Она улыбалась, но как-то бледно.

– Мать, – сказала Лиля, – спускаться же страшнее. Ты вверх смотри.

Но рука у неё у самой подрагивала, когда она мне пожала локоть, – слава богу, молча пожала.

«Маркони» тоже с ними вцепился.

– Ты-то куда? – Я стал его отрывать. Совсем он сомлел и ещё геройствовал перед девками, держался одной рукой.

– Аппарат-тура, Сень. Чес-слово, у меня там аппарат-тура, не веришь?

– Восемьсот пятнадцатый! – в «матюгальник» сказано было с приложением. – Что у вас там с сеткой?

Я его отпустил, «маркони». Чёрт с ним, никто ещё из моряков не сваливался. Девки бы только не свалились. Сетка раскачивалась сильно, я боялся – грохнется об базу. Но обошлось, ухман её попридержал на середине высоты, а потом разом вздёрнул над бортом. Лиля ещё выглянула, чуть бледная, махнула мне и исчезла. Ухман их там отогнал.