Три минуты молчания. Снегирь - Владимов Георгий Николаевич - Страница 55

– Какой я тебе рыженький? Какой миленький? У тебя своих там экипаж наберётся, меня к ним не приплетай.

– Зачем же приплетать, ты у меня отдельно. Ты к этому, что ли, заревновал – с которым я в тамбуре стояла? Зачем? Такой заливщик типичный, а поговорить-то с ним не о чем. И руки – как у лягушки, брр-р! Да мне и смотреть ни на кого не хочется, с тех пор как я тебя увидела.

– Вот именно. Не считая Аскольда твоего.

– Аско-ольда?!

– Ну да, с которым ты осталась.

– Да какой же он мой? Ты что! Он, во-первых, и не остался. И не так-то просто со мной остаться. Меня, знаешь, ещё повалить нужно.

Стояла она передо мной – крепкая, ноги такие сильные, что можно в шторм стоять и ни за что не держаться, плечи – как у солдата развёрнуты, вся подобранная, как будто вот сейчас кинется. И никакой же ветер её не брал, лицо лишь слегка залубенело, грубо так зарумянилось, а руки и грудь – и кожей гусиной не покрылись. Ну, чем такую проймёшь? И я чувствовал – разговор у нас в песок уходит. С ней же нельзя про эти трали-вали, она здесь трёх собак съела, а нужно прямо спрашивать. И я прямо спросил:

– Клавка, зачем ты всё же в море-то пошла? Или денег моих мало показалось? Могла бы и пожить на них…

Вот тут наконец она смутилась. Вся красная стала, даже вырез порозовел.

– Миленький, про деньги я всё скажу. Обязательно, а как же! Я тебе их все верну. Наверно, с этого надо было начать… Ну, прости. Я так обрадовалась, когда тебя встретила. Но ты – неужели только из-за них про меня вспоминал?

– Сколько ж ты мне вернёшь?

Опять она поёжилась, обняла себя за локти.

– Всё, что там было. Триста с чем-то…

Так. Решили они, значит, со мной поделиться. Моим же собственным поделиться. Испугались, вдруг я скандал затею. Ведь я от них прямиком в милицию попал, а что, если я заявил там, и милиция свой розыск начала, ждёт лишь, когда я с моря вернусь, вспомню каких-нибудь свидетелей… Торгаша, гардеробщика в «Арктике». Таксишника, что нас вёз, – их на весь город человек двадцать и наберётся. Так лучше ж меня опередить, вернуть мне какую-то долю, и с нас взятки гладки, остальное – ты у своей Нинки на Абрам-мысу посеял, пусть там и поищут. Не для того ли ты за мной «в море пустилась»? Бог ты мой, сколько мороки! Знали б вы, что я на них крест поставил…

– Ну, мы всё кончили про деньги? – она спросила.

– Да, всё.

Она помолчала.

– Может быть, там больше было?

– Не было.

– Вот, слава богу… А другого разговора у нас не будет? Не приготовил, да?

Так и спросила – «не приготовил»?

– Вот здорово, ещё я специально готовиться должен!

– А как же? Разве я не думала, какие тебе слова скажу, если встречу? Просто не вышло… из-за этих денег. Никак я не могу к тебе пробиться. То так жить без меня не мог… Обиделся, что тогда тебя побили?

– Ну, за это я отдельно как-нибудь посчитаюсь.

– А так тебе и надо, если хочешь знать. Ты вспомни, как ты себя вёл. Или совсем ничего не помнишь?

– Ладно, – я сказал. – Кончили об этом. Никакого разговора у нас и быть не должно. Кто я тебе? И ты мне – кто? Поняла?

Она кивнула молча.

– Эти ты мне вернёшь, а всё остальное, что вы из меня вытрясли… Пользуйтесь, никуда я заявлять не буду.

– Там, значит, больше было?

– А то не знаешь?

– Сколько же?

– Тысяча. Ну, почти тысяча.

– Ой, много! – Она вздохнула чуть не горестно. – Где же ты столько растерял? Может, когда на Абрам-мыс ездил?..

– Клавка, – я сказал, – ну, что ты финтишь? Насквозь же я тебя вижу!

– Господи, ну не знаю я, где твои деньги! Пропили они, наверно…

– Пропили?!

Отчего меня так поразило, что именно пропили? Ну, ясное дело, не дворцы же они строили с хрустальными палатами на мои шиши! Но я так представил себе – вот я сегодня с этими бочками… а они там, на берегу, в каком-нибудь шалмане; может, даже в тот самый час… Хорошо ли им пилось? Хорошо ли вспоминалось обо мне? Может, даже пропустили по одной за моё драгоценное. Вот так. Пропили… Я их – убью. Ну, я же их убью, другой же кары у меня нету для них. Пусть меня судят. В суде, в зале, свои же будут сидеть, такие же моряки или их жёны, они-то знают, как я эти шиши заработал. И вот пришли подлые лодыри, нелюди, сволочь подзаборная, и накололи меня на эту девку, и ограбили. И добро бы ещё, употребили эти деньги на что путное. Так нет же. Промотали. Пропили.

– Уйди, – сказал я Клавке. – Уйди, пока я тебя не пришил тут же. Никогда мне не попадайся на глаза.

Она себя взяла за плечи, как будто ей тут-то и стало холодно. Прикрыла наконец свой вырез.

– Что ты на меня кричишь? – спросила чуть не со слезой в голосе. Хотя вовсе я не кричал, я тихо ей это сказал, сквозь зубы. – Думаешь, я боюсь тебя, бич несчастный? Что ты можешь мне сделать? Чем ты мне грозишь? Я, знаешь ли, криканная. Мужиками битая. Родителями проклятая. Ревизорами пуганная. Мне за себя уже ничего не страшно. А ты вот – жизни не понимаешь, рыженький! С тобой по-хорошему, а ты на людей кидаешься.

– Я ещё на тебя не кинулся. Я ещё всех слов тебе не сказал.

– Да уж какие ты там слова для меня приберёг… Слышала. И сама умею.

Она пошла от меня, застучала каблучками по палубе. С полдороги повернулась, спросила:

– Говорят, вы на промысле остаётесь?

– Тебе-то что?

– Теперь – ничего. Вам счастливо, с пробоиной. Авось не потонете. Значит, до апреля?

– Значит, так.

– Ну вот, в апреле и получишь свои деньги. Скажи хоть спасибо, я эти-то у них отняла. Когда они в коридоре их подбирали.

– Постой…

– Да нет уж, я всё сказала, что тебя мучило. А стоять мне больше некогда. Я тоже, знаешь, тут не пассажирка…

Она ушла в тамбур и прикрыла броневую дверь с задрайками.

Лицо у меня горело как ошпаренное. Так, значит? Не понимаю я жизни? Я закурил, глядел на траулеры, которые внизу шарахались и бились об кранцы. Может быть, и не понимаю… Вообще, всё так гнусно вышло, и ведь вовсе я не собирался скандалить. Но почему я верить ей должен – когда уж так погорел хорошо? И ещё спасибо ей скажи. А зайди за этими деньгами в апреле, так, может, без шмоток последних останешься, там такая шарага. Надо бы кореша взять с собою, он и свидетелем будет, и поможет в случае чего. Главное – этой кошке не верить, никому не верить, когда дело грошей касается. Это дело вонючее, тут каждый сам не свой делается…

Ладно, закрыли пока тему, пошёл я эту лавочку искать. Спустился на четвёртую палубу – и сразу в другую жизнь попал: ковры по всему коридору, стеклянные двери, переборки пластиком обшиты «под малахит», в салонах телевизоры, читальные столы, ребята в бобочках играют в пинг-понг. То-то сюда дикарей неохотно пускают: поди, приглянётся им здесь – так и с траулеров посбегают. От нас же только отдача требуется, а живут – другие. Ну, правда, они наших денег не получают, да хорошо б нам их как-то попридержать, наши деньги, тоже не выходит.

И Клавка эта запутанная всё-таки не шла у меня из головы. Отчего-то мне и жалко её вдруг стало. Ну, прибилась она к этой роскошной жизни, кому-то небось и в лапу сунула, чтоб её сюда взяли, да может, как раз мои кровные и пригодились, – так ведь какая цена вшивым этим деньгам: сколько ещё юлить приходится перед «бичом несчастным», страхом душу уродовать, любовь, видите, изображать! В общем, я так решил – не пойду я за ними в апреле. Разве что она сама захочет меня разыскать. Не понимаю я жизни – так лучше от всего от этого подальше.

Вломился я в лавочку – в сапожищах, как бегемот, заорал с порога:

– Бритвы электрические есть?

А там – тишина, как в церкви, тихонько вентилятор жужжал, и два парня в бобочках чинненько беседовали с продавцом, отрез выбирали на костюм. Все только покосились на меня и головами покачали: видали дурня с мороза?

А и в самом деле – чего спрашивать? Да тут всего, что душа пожелает, навалом: и костюмы, какие хочешь, из шевиота, из бостона, и бритвы эти пяти сортов, и лезвия «Блю Матадор», и транзисторы, и магнитофоны стерео. А платить – ничего не надо. Вот просто не надо – и всё. Только предъяви матросскую книжку, чтоб тебя в ведомости отметили, и пальцем ткни: «Вот это мне заверните». Тоже великое слово – «потом»! Оттого ты себя и впрямь Рокфеллером чувствуешь, хватаешь чего ни попадя, а потом-то и окажется при расчёте, что всего на какой-нибудь месяц и заработано – пожить. А то ещё, бывает, и в долгу окажешься: ведь по аттестату, покуда плаваешь, тоже капает – жене, детишкам, родителям. Спалил бы я эту лавочку – сколько биографий спас бы! И свою, между прочим: как минимум я из-за этого «потом» лишних две экспедиции отплавал.