Авиатор: назад в СССР 4 (СИ) - Дорин Михаил - Страница 1

Глаза закрываются, и я начинаю дрожать от холода. Сознание понимает, что произошло, но руки пока не слушаются.

Прошло несколько секунд, прежде чем я смог нащупать рычаг управления двигателем. Он в положении «Малый газ», и если я не отключился, значит нужно уходить вниз, где смогу дышать и не заснуть. И почему шлем не спасает меня сейчас?

В ушах продолжает звенеть, а я всё не могу настроить своё изображение и сфокусироваться хоть на каком-нибудь приборе. Ещё и непонятные какие-то кривые передо мной.

— Авиагоризонт, авиагоризонт…, — шепчу про себя.

Вряд ли я сейчас слышу, что говорю. Среди тумана и каких-то линий, наконец-то показался прибор с силуэтом самолёта посередине. Ого, да у меня тангаж на снижение больше 20° и крен за 45°!

Только сейчас осознал, что правая рука держит ручку управления самолётом в положении вперёд и влево. Педали отклонены соразмерно, а я продолжаю снижение по спирали. И вроде есть чем вдохнуть, и голова начинает соображать, но пока ещё не могу определить своё местоположение. А по остеклению продолжает медленно ползти паутина. Похоже, фонарь кабины вот-вот раскрошится.

— Сопка… 880й… разрушение фонаря… снижаюсь, — сказал я в эфир, из последних сил нажимая на кнопку СПУ.

— Повторите, 880й, — прозвучал в ушах спокойный голос.

Твою дивизию! Глухие что ли? Тут говорить тяжело, а он ничего не понял.

— 880й, повторите. Контроль высоты! — пытался до меня кто-то докричаться в эфир.

На другой канал я не переходил, значит пока под управлением дальней зоны. ОБУшник продолжал свои отчаянные попытки меня дозваться, но нажимать на кнопку СПУ пока я не мог. Сил хватало, только чтобы отклонять ручку, а сами пальцы, будто заморозились.

Болевые ощущения от декомпрессии стали отступать. Однако, мне было по-прежнему некомфортно в шлеме. Оглядев насколько это можно смотровой щиток изнутри, и ощупав его снаружи, обнаружил небольшое отверстие. Значит гермошлем мне теперь не помощник.

Внимание с авиагоризонта попробовал перенести на высотомер, да только паутина переместилась вместе со мной.

Точно!

Взгляд вправо, а там ничего. Влево, и там ничего. Совсем ничего. Откидной части фонаря просто нет, а та самая паутина — это растрескивание моего смотрового щитка. Долго ты до этого допирал, Серый! Забыл уже, как что-то прилетело в голову?

Приглядевшись, я обнаружил, что и передняя часть фонаря растрескалась полностью. Как бы не разлетелась на куски.

Стрелка подходила к отметке 7000 метров. На такой высоте, если верить расчётам и Инструкции лётчику МиГ-21, уже я не должен уснуть. Слегка отпустил на себя ручку управления, чтобы замедлить снижения, но получилось слишком резко. Самолёт чуть было не перешёл в горизонтальный полёт.

Указатель высоты и перепада давления, который ещё недавно показывал запредельные значения, восстанавливал показания. Будто говорил мне, что ситуация стабилизируется. Пока это ощущал слабо. Точнее, через компрессионную одежду я мало что вообще мог ощущать.

Мне уже было не до закабинного пространства и сколько я пробил облаков на снижении. Всё равно было и на крики в эфир глухого ОБУшника, который не смог разобрать мой первый доклад. Хотя, может это уже орёт руководитель полётами, включивший у себя на аварийной станции мой канал.

Теперь снижаться нужно дальше. В кресло вжимает изрядно. Позвоночник и живот, будто, слились воедино. Вертикальную скорость даже не контролировал по вариометру, а она была в районе 30 м/с. Может и больше, но через мой обособленный смотровой щиток гермошлема не видно.

А вот на давление кислорода в системе почему-то просматривалось хорошо. Оно сейчас уже совсем неактуально, поскольку у меня МиГ-21 в модификации «кабриолет».

Надо приноровиться и поворачивать голову под определённым углом, чтобы различать показания приборов. Визуально я могу смотреть только в бок.

— Сопка, занимаю 4000 метров.

— 880й, не принимаю вас. Что у вас случилось? — запросил руководитель полётами, чей голос теперь я слышал отчётливо.

Рубаха засучилась, товарищ подполковник! Как бы мне хотелось ему так ответить, да боюсь, не поймут меня на земле потом. Тут ещё приземлиться, правда, надо.

Состояние полностью пришло в норму, как только занял высоту 4000. Рычаг управления двигателя пока рано переводить вперёд, так что пошли ещё снижаться.

— 880й, я 814й. Доложи, что произошло? — а это уже в эфире был голос Швабрина.

— Ох…, — сумел произнести я в эфир, выдыхая от напряжения, но мимические морщины буквально застыли.

Ничего не получается сказать, будто залепили мне рот скотчем. Открыл щиток, чтобы лучше видеть приборы, да только мне как задуло в лицо. Лучше пока опустить.

— Сопка, 814й, наведите меня на 880го. Остаток позволяет.

— 814й, доложите остаток.

— Позволяет, — резко ответил Швабрин.

Сейчас и не вспомню с кем он в одном самолёте летит. Хочет подлететь и посмотреть на меня. Ведь пытаюсь что-то сказать, но не получается. Эфир наполнился целеуказаниями от ОБУшника, который подводил ко мне Фёдоровича. Не видно ещё ни черта из этой схемы перед глазами.

Высоту 2400 я занял, и сразу перевёл самолёт в горизонтальный полёт, отклонив рычаг управления двигателем в соответствующее положение. Паутина на смотровом щитке позволяла мне видеть только пару приборов перед собой. Вся приборная доска мной не контролировалась.

Стоп! Я же нажимать могу. Выведя самолёт в горизонт, я включил на приборной панели сигнал «Бедствие». Сейчас на своих индикаторах обзорного радиолокатора группа руководства полётами увидит широкую метку. Так я обозначу себя и дам знать, что у меня проблемы. Хотя, это уже поняли все.

Попробовал я размять челюсть. Теперь могу говорить. Нажимаю кнопку самолётного переговорного устройства, а никак не идёт мой голос в эфир.

— 880й, мы вас наблюдаем. От вас идёт одно нажатие.

Похоже, когда шандарахнуло меня в голову, что-то и со связью произошло. Я отклонил голову назад, а на шею мне свесился и микрофон. Как мне так везёт, не пойму. Вроде такая мелочь, а без неё хрен что скажешь теперь.

Хотя, есть мысль, как передать информацию.

— Фи-ли-пооо-к, Ооо-кооо-лооо…, — пытался шептать я про себя, в нужной последовательности делая короткие и длинные нажатия кнопки СПУ.

Азбуку Морзе, надеюсь, все понимают.

— Сопка… наблюдаю 880го. 880й, ответь 814му, — услышал я голос Швабрина, который прерывался в процессе моей передачи нажатиями. — Перестань морзянкой играть. Пристраиваюсь справа. Я на 2100. Занимаю 2400.

Ну вот, а так ведь хотел сумничать и передать информацию оригинальным способом. Хотя, я думаю, руководитель полётами уже и так понял, что у меня со связью проблемы. Хорошо, что не начал крутить меня, чтобы убедиться, что я слышу его.

Слышать, то я слышу, а вот сказать, как та собака, ничего не могу. Сделал три крена вправо и влево.

— Понял, 880й. Сопка, он нас принимает, но ответить не может, — снова вышел в эфир Швабрин.

— 814й, поняли вас. Борт у него порядок?

В метрах 30 от меня справа показался конус воздухозаборника самолёта Фёдоровича.

— Сопка, у 880го разгерметизация. Сорвало фонарь. Пристраиваюсь справа, идём к вам парой.

— Понял вас. Контакт с ним установили?

В этот момент, я перехватил левой рукой ручку управления самолётом, и показал большой палец вверх. Надеюсь увидят.

— Визуально он нас наблюдает. 880й, выхожу вперёд, давай за мной. Скорость по прибору 500.

Щиток бы лучше поднять, а то мне так тяжело контролировать положение моего самолёта лидера, но пока желания не было вдохнуть полной грудью забортного воздуха.

— Снижаемся, вертикальная 5, высота 900, обороты 85. Паашли!

Медленно начали снижаться. Своё место я не контролировал, поскольку сейчас самолёт Швабрина для меня как собака-поводырь.