Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник - Страница 25

Пленный, немолодой, бородатый — в запасных полках и батальонах нижним чинам отчего-то разрешалось не бриться — он стоял, глядя прямо перед собой и баюкая раненую руку на перевязи. Взгляд у него был странно-пустым, словно и не в плену он оказался, а терпеливо ждал в томительном присутствии, ждал непонятно чего, но твёрдо намерен был во что бы то ни стало дождаться.

— Ну, сударь наш Кондрат Матвеев, расскажи, как ты дошёл до жизни такой, — пожилой полковник с измайловским значком явно пытался показать, что главный тут он — по срокам старшинства чина. — Расскажи, почему и отчего изменил ты государевой присяге?.. Кто тебя на это подбил? Кто всем заправляет? И где командование полка твоего? Где полковой начальник, полковник Чермоев? Где все офицеры?

Названный Кондратом Матвеевым немолодой солдат — хотя, какой из него «солдат»? — мужик в солдатской шинели! — вяло взглянул на полковника.

— Ня знаю никакой присяги, — равнодушно ответил он. — Жисть наша бедная, тяжкая, с крапивы на лебеду перебиваемся. Какая тут присяга, господин хороший?

— Как это «никакой присяги»⁈ — аж подскочил Владимир Зенонович. — Ты чего несешь⁈ Пьян, скотина, что ли⁈

— А так, — Матвеев не испугался. — Присяга, я так мыслю, когда не только мы, но и нам. Вот мы-то да, и подати, и повинности, а нам что? Народу всё больше, пашни всё меньше, у бар-то эвон, земли — взглядом не окинуть! А нам, пахарям — хрен с солью доедать, да и то, если соли достать повезёт!..

— Вот же мерзавец какой!

— Спокойнее, Владимир Зенонович, прошу вас, — поморщился Аристов. — Отвечайте на вопросы, рядовой Матвеев. Кто начал мятеж в полку?

— А никто и не начинал, — по-прежнему равнодушно, но не запираясь, ответил пленный. — Немцы приехали с Риги. А с города Питера, им навстречу — агитаторы…

— И полковое начальство не отдало приказ оказывать вторгшемуся в пределы Отечества неприятелю всевозможное сопротивление⁈ — опять не сдержался Владимир Зенонович.

— Мож, и отдало, а мож и ни. — Кондрат пожал плечами. — Ня ведаю. Наш батальон запасной был. К нам агитаторы в казармы зашли. И говорить начали.

— А офицеры?

— А не было никого.

— А куда ж они делись⁈ — не выдержал капитан царскосельских стрелков.

— А у них свои агитаторы сыскались, — уже охотнее пояснил пленный. — Которые за временное собрание энто агитировали. Ну, чяво, верно всё говорили. Что царей быть не должно, сам народ собой править должен. Это верно, я тебе, господин хороший, и сам скажу: мы в деревне всё миром судим да решаем, как повелось. А те, что на отруба пошли, мироеды эти, чтоб земля их бы не носила —

— Стой! Погоди. Значит, офицеры полка тоже изменили присяге⁈

— Ня ведаю, — отвернулся солдат. — То ваши дела, господские. Простому народу до вас дела нет.

— Значит, про присягу ты, раб божий Кондрат, ничего не помнишь и помнить не хочешь, офицеры, по твоим словам, разбежались — а кто ж вас сюда, к мосту, в таком случае вывел? Кто командовал?

— Комиссары, — ответил Матвеев. — От временного собрания, значит, комиссары. И от этих, от большаков.

— Каких ещё «большаков»⁈

— Он имеет в виду «большевиков», Владимир Зенонович. Российскую социал-демократическую рабочую партию. Её преобладающая фракция присвоила себе название «большевики». Самые фанатичные и непримиримые.

— Про эс-деков слышал, про этих ваших «большевиков» — нет.

— Боюсь, господа, очень скоро мы только о них и будем слышать… Так, значит, комиссары? Как зовут, кто такие?

— Один наш, псковской, — не стал запираться пленный. — Из городской думы. А другой вот, который от большак… большевиков, он с Питера приехамши. Рабочий человек, руки мозолистые. Шелехов звать, Иван. Вот он-то лучше всех и говорил.

— И чего же говорил?

— Как чего? — даже удивился Кондрат. — Дык всё про то же! Власть — народу! Землицу — нам, пахарям! Заводы — рабочим!

— Всё то же самое… — пробормотал Аристов.

— Слова простые, но действенные, — нехотя кивнул Яковлев.

— Пустая демагогия всегда зажигательно действовала на чернь, — презрительно кинул Владимир Зенонович.

— А ты меня не черни тут! — вдруг огрызнулся Матвеев. — Видали мы господинчиков таких… во всех видах видали. Всё, кончилось ваше время! Иная жизня-то теперь пойдёт, новая, справедливая!

— Молчать! — вскипел полковник. — Да я тебя, быдло!.. Расстрелять! За измену присяге!

— Владимир Зенонович! Господин Ковалевский!.. — раздалось со всех сторон.

И вдруг:

— Пусть говорит, полковник.

Это произнёс голос сильный, низкий, настоящий бас.

Кто-то из офицеров заполошно вскочил, кто-то вскрикнул: «господа!..»

В узком проеме бронедвери штабного вагона стоял государь.

Он сменил одежду на простой военный мундир с единственной наградой — Георгиевским крестом, полученным ещё за командование Восточным отрядом в турецкую кампанию. Белая борода расчёсана, и сам император, казалось, приободрился, расправил плечи, распрямился, несмотря на груз пережитого.

— Говори, добрый человек. А вы садитесь, господа, садитесь.

Все так и замерли.

— Садитесь, господа, — с легким оттенком раздражения повторил государь. — А ты отвечай, раб божий.

— А чего отвечать-то, — хрипло отозвался Кондрат, невольно облизнув губы. — Был царь, да весь вышел. Таперича свобода. Таперича заживём. Вот и весь сказ!..

— Куда ж это я, по-твоему, вышел, а? — усмехнулся Александр Александрович.

— А вон ты и вышел! Нет теперь царей! А будет наша, народная, мужичья власть!

— И что ж ты с этой властью делать-то станешь, как тебя, Кондрат Матвеев?

— А что похочу, то и сделаю! Землю, первым делом, у бар заберем!

— Скажи, Кондрат, а много ль у этих бар той земли? — спокойно осведомился император. — Вот ты откуда родом?

— Здешний я, пскобской.

— Ну, и есть ли в твоей родной деревне эти самые баре? Отвечай, да правду говори.

— В нашей-то нет…

— А где есть?

— Да вот ближе к Пскову есть! И много!

— А ты знаешь, сколько точно?

— Нет! — отрезал Кондрат. — Только люди сведущие говорят, что землицы маловато только у нас, в Причудье, тут леса да болота, а где пашня-то получше — так всё под барами! Вот у них и отобрать!

— Значит, Кондрат, в твоей родной деревне бар нет и отбирать землю не у кого?

— Как это «не у кого»⁈ — возмутился пленный. — А мироеды наши, отрубные которые? Кровопийцы, из общины повыходили, землицу себе загребли, хуторов понастроили, а придёшь на бедность муки пригоршню в долг взять — мешок вернуть потребуют! Вот у них и отобрать! Землица — она общая, мужичья, наша! Мир ею управит, по справедливости, а хозявов энтих нам не надобно! Ни бар, ни кулачья!

— Да как ты смеешь, морда!… — снова вскинулся полковник Ковалевский. — С кем говоришь, забыл, холоп!..

— Пусть говорит, — слегка сдвинул брови император. — Успокойтесь, полковник.

— А я всё сказал, — Кондрат дерзко вскинул голову. — Что, расстрелять прикажешь? Давай, стреляй, в твоей я власти. Ваш сегодня денёк, да только год не кончен.

— Стрелять своих подданных, даже набедокуривших, не в моих правилах, крестьянин Матвеев. Ступай, Кондрат, на все четыре стороны. Ты никого не убил, не ранил. Голову тебе задурили, в прельщение ты впал. Молиться тебе надо, грехи чтобы отпустил Господь… но — иди. Отпустите его, господа. И других пленных тоже. Негоже русскую православную кровь лить, аки водицу. Слышите? Отпустите его.

Капитан царскосельских стрелков первым оказался возле Матвеева, взял того за здоровый локоть.

— Пошли. И благодари государя, милость его ве…

— Ну нужно мне никаких благодарностей, — перебил императорский бас. — Пусть идёт. И товарищам пусть расскажет. Глядишь, чего и поймёт. Ступай, раб божий Кондрат, ступай. У тебя, поди, семья, дети?..

— Так точно… г-государь… — растерянно выговорил солдат. — Жена, детей пятеро…

— Вот к ним и ступай, — решительно сказал государь. Полез в карман, извлёк желтоватую небольшую монетку. — Вот тебе, за смелость. Жене гостинца купи.