Свитки Серафима (СИ) - Осипова Иванна - Страница 8

Резко развернувшись, он грубо схватил Ксану за руку и толкнул за дверь. Они покинули здание. Алексей подождал пару мгновений. Как обычный посетитель библиотеки он спустился в холл. Потрёпанный мужичок собирался пробежать мимо него.

— Скажите, а где у вас читальный зал? — успел задать вопрос Алексей.

— Наверх и направо.

Мужчина даже не остановился. Тяжёлая дверь в левой галерее захлопнулась.

Голодный и оборванный Стёпка медленно брёл по дороге. Солнце стояло в зените и припекало русую макушку. За месяц скитаний он почти забыл, что было в городище. Нужда и бесприютность заменили все воспоминания о страннике, пепелище и остром страхе перед самим собой.

— Поберегись! С дороги!

Бодрый голос и нервное фырканье лошади заставили мальчишку отшатнуться к обочине. Утерев потное, чумазое лицо, Стёпка безучастно проследил за повозкой. Немного проехав вперёд, возница придержал пегую худую лошадку и обернулся.

— Эй, мальчонка! — Дядька в повозке был бородат и круглолиц. — Далеко собрался?

Стёпка подошёл ближе. За время в дороге он научился различать, чего следует ждать от случайных знакомых. Возница смотрел добродушно и открыто. Ему можно было доверять. Положившись на удачу, Стёпка пискнул:

— Дяденька, возьмите меня с собой.

— Какой шустрый. А знаешь ли, куда еду?

— Всё равно, дяденька, — Стёпка сглотнул нежданные слёзы.

— Сирота, что ли?

Стёпка пуще зашмыгал носом, но о судьбе своей говорил безучастно, точно о чужой исковерканной жизни.

— Городище кочевники сожгли. Дядьку с родными убили.

Бородач пристально поглядел на мальчика и кивнул.

— Лезь в телегу.

Повозка покатила по ухабам. Возница порылся в мешке рядом с собой и сунул Стёпке горбушку чёрного хлеба. Горбушка была засохшая, пахла мокрым сукном и плесенью, но Стёпка впился зубами и не отпустил, пока всё не съел.

— Спасибо, дяденька.

— Как тебя звать-то?

— Стёпкой кличут.

— А меня Лука. В монастырь еду. А коль всё равно некуда идти, значит, и тебе туда дорога. По многим городищам прошло дикое войско. Все убогие да бесприютные в монастырь бредут, спасения ищут. Да только одного не знают, что спасение не за монастырскими стенами.

— А где? — Засыпающий от монотонного колыхания телеги, Стёпка оживился, разлепил тяжёлые веки.

— Где? — Голос Луки заискрился смехом. — Да, внутри других стен. Внутри каждого.

— И внутри меня?

— И внутри тебя. Тпру… Приехали, малой.

Лошадка переминалась с ноги на ногу и тыкалась мордой в высоченные ворота толщиной, верно, не меньше локтя — такими они показались настороженному мальчишке. Дядька Лука постучал тяжёлым кольцом о деревяшку. Спустя короткий срок он, ведя лошадь под уздцы, завёз телегу на монастырский двор.

— Тут погодь, — велел дядька Стёпке.

Мальчонка окончательно проснулся. Запрокинув голову, он смотрел на слепящие маковки и кресты. Они сияли в синем небе. Впервые за время скитаний Стёпка начал что-то чувствовать.

Робкие ростки покоя и надежды затронули душу, пробивая броню, в которую он заковал себя. Очень хотелось плакать. Маленькая слезинки спряталась в уголках глаз, но он так и не заплакал. Стальной стержень, что пронзил силой в день гибели городища, не отпустил. Казалось, он сделался крепче и ярче высветил готовность Стёпки.

К чему?

Стёпка и сам не знал.

Лука вернулся во двор с высоким, тёмным монахом, который вблизи оказался молодым мужчиной с острым взглядом. Чернота одежды старила его, набавляя с десяток лет. Стёпка испугался и сжал ладошками борт телеги, в которой сидел, так что побелели костяшки пальцев.

— Ступай за мной, — сухо и строго сказал монах.

Стёпка покорно проследовал за ним. Несколько раз он всё же обернулся на дядьку Луку, но тот уже занялся своими делами, будто позабыв о сироте.

С этого дня всё изменилось. Мальчишка стал жить при монастыре, помогая то в кухне, то на подворье вместе с несколькими ровесниками, что, как и он, приблудились неизвестно откуда.

Привыкая к новому месту — спокойному и довольно сытому — Стёпка постоянно чувствовал тайную тревогу в сердце. Нечто смутное наваливалось тяжестью, да так, что и вздохнуть было нельзя, и хотелось бежать куда-то, а куда Стёпка и сам не знал. Душа стремилась ввысь, но билась птичкой о клетку, в кровь разбиваясь и забываясь в своей боли.

Иногда, когда от работы выдавалась свободная минутка, Стёпка приходил к дядьке Луке, помогал растирать краски, готовить доски для работы. Лука был богомазом. Восхищённо наблюдал мальчик, как из-под руки бородача появляются чистые, светлые лики апостолов, ангелов и Богородицы. Только в эти минуты было ему хорошо.

Так часами сидел Стёпка рядом, а когда богомаз заканчивал работу, то принимался учить мальчика грамоте или иконописи. Очень любил мальчонка время, когда можно было выводить палочки азбуки, складывать из них слова или наносить краску на доски. В такие мгновения Стёпка ощущал близость к синему небу, словно яркими красками играл мир вокруг, и было тепло и покойно как в руках странника, о котором он почти позабыл.

Когда Стёпке исполнилось двенадцать, он смог овладеть началами мастерства богомаза, так что дядька Лука был очень доволен учеником. В монастыре, заметив склонности мальчика, стали меньше его загружать остальной работой и давали время для уроков у Луки и духовных бесед с монахом Иоаном.

Высокий человек в чёрных одеждах напугал мальчика в первую встречу во дворе монастыря. Позже они много раз говорили: живой и восприимчивый ум мальчика не мог не радовать Иоана, но природная суровость и сдержанность не позволяли проявлять чувства, потому между ними оставалась некая боязнь.

Стёпка никому не рассказывал о страннике и ужасном железном стержне внутри своего сердца. Не признавался, что смог заставить повернуть армию кочевников на городище, но всё чаще память не давала ему забыться.

Словно в лихорадке он видел глаза странника, внимательно смотрящие в саму суть юного сердца. Мучился ночной бессонницей, когда тихий голос, словно река, тёк в сознании. Слов Стёпка не запоминал, только ощущение, что незнакомец просит его о чём-то или предупреждает.

Настал момент, когда ни минуты не Стёпка мог провести без мысли о страннике. Мучительны стали образы памяти. Руки сами выводили на пергаменте во время урока грамоты слова «странник», «верь и спасёшься». Он старательно зачёркивал подобные вольности, чтобы ни одна живая душа, даже дядька Лука, не смогла прочесть те слова, которыми кричало его сердце.

Стёпка не сдержался, когда словно живой стоял перед ним образ того, кто говорил с мальчиком на краю леса. Готовая доска для иконы, растёртые краски оказались под рукой мальчика, и мазки будто сами ложились на поверхность. Тщательно выписывал Стёпка лицо незнакомца, представшего ангелом перед ребёнком, старался показать ясный, тёплый свет от лика и протянутых рук, что хранили сияющее маленькое солнце-дар.

Образы, каких и не было в настоящем прошлом, обретали силу на простой деревяшке. Ничего Стёпка не видел вокруг себя и очнулся, лишь закончив работу. Он поднял ошалелые глаза от доски и встретился со строгим в эту минуту взглядом дядьки Луки. Целую вечность, как показалось Стёпке, тот изучал небольшую картину — первую самостоятельную работу ученика.

— Ты вот что, — Лука неловко кашлянул. — Никому не показывай, что намалевал.

— Почему?

— Не всем дано понимание. Страдать будешь, коль душой слепой поглядит.

— Но почему, дядя Лука? Разве не хороша работа? Неугодна господу?

*Стёпка

Стёпка чувствовал, как гулко ухает сердце, отдаваясь и в горле, и в висках сразу. Непонятный страх перед неизвестным сузил сознание до невидимой точки.

— Господь даст, не узнаешь никогда, почему, — дядька Лука помолчал и присел рядом. — Слишком хороша работа, но великая сила вгоняет человеков в страх. Где ты лик-то сей видел?