Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 14

— Да, в Померанию! — и, резко развернувшись, вошел во дворец.

Во дворце, в Парадной зале, уже было темно, все свечи погашены. Иван остановился при пороге, осмотрелся и увидел, что справа от него, возле одной из боковых дверей, стоит царицын гардеробмейстер Шкурин. Но Иван с ним знаком еще не был, он только подумал, что это тот самый служитель, который приносил царю раскуренную трубку. Заметив, что Иван на него смотрит, Шкурин ему важно поклонился. Иван подошел к Шкурину и по-простому спросил:

— Тебя как зовут, дядя?

Шкурин обиделся.

— Василий Григорьевич мы! — важно ответил он. — Гардеробмейстер ее императорского величества Екатерины Алексеевны. А ты кто?

— Царский курьер, — просто сказал Иван. — По особо важным поручениям. — И тут же спросил: — Как тут у вас? Надеюсь, все в порядке?

Шкурин кивнул. Иван еще спросил:

— Что государыня?

Шкурин удивленно посмотрел на Ивана, после ответил:

— Она отдыхает. А что, прикажете будить?

— Нет, зачем! — сказал Иван. — Отдыхают — это хорошо. Мы же, Василий Григорьевич, здесь для того и поставлены, чтобы это всегда было так: ночью покой.

— Так это у нас и раньше, еще до вас, так всегда было, — сказал Шкурин.

— И это хорошо, — сказал Иван. — А теперь будет еще лучше.

— Чем? — спросил Шкурин.

— Порядком, — ответил Иван.

— Каким?

— Вышеуказанным! — сказал Иван и даже поднял вверх указательный палец. После чего строго добавил: — И вот что еще немаловажно, любезный Василий Григорьевич: я человек военный, а это знаешь что такое?

Шкурин подумал и пожал плечами. Иван недобро усмехнулся и сказал:

— А это означает вот что: я жить долго не собираюсь. На войне же всякое всегда может случиться. Поэтому я спорить не люблю, мне это некогда. Зато я люблю, чтобы все было просто и ясно. И чтобы оно так было, а не только говорилось. Вот как сегодня: мне было сказано, чтобы здесь отныне был порядок, и он отныне будет. — И тут же строго спросил: — Понял?!

— Так точно! — быстро сказал Шкурин.

— Вот то-то! — похвалил его Иван. — А теперь, дядя, — и слово «дядя» он сказал с нажимом, — проведи-ка меня здесь по всем вашим закоулкам и все покажи, где здесь какие двери, окна, лестницы, подвалы и прочее. Я же теперь за это все в ответе.

— Но, сударь, уже очень поздно, все спят! — очень тихо сказал Шкурин. — Вдруг мы кого разбудим?

— А мы осторожно! — ответил Иван, и это тоже очень тихим голосом. И так же тихо продолжал: — Ты же, дядя, здесь все закоулки знаешь. У меня на тебя вся надежда. Пойдем!

— Извольте, — сказал Шкурин.

И они пошли. И опять, как и совсем недавно в парке, Иван очень скоро убедился, что этот красавец дворец ему с его солдатами ни за что не удержать, если вдруг чего случится. А чего может случиться, тут же думал он, идя следом за Шкуриным. Ничего не может, вот как надо думать, думал он дальше. Шкурин же время от времени останавливался и говорил вроде того, что эта дверь в буфетную, а эта в кухню. А эта в Китайский кабинет. А эта лестница туда-то и туда-то, там людская. И так далее. Иван кивал и даже делал вид, что он все это запоминает, хотя на самом деле он думал о совсем другом — что он попал в весьма недобрую историю. Ведь получается что? Что вот завтра царь с царицей помирятся, и кто тогда будет во всем виноват? Господин ротмистр, кто же еще. Которого никто сюда не звал, а он все равно явился, и никому не дал покоя, и еще слышал, как царицу обозвали бранным словом. Так в Померанию его обратно, в авангард, думал Иван, идя следом за Шкуриным уже по галерее. Галерея была очень длинная, с обеих сторон сплошные окна, такую очень легко штурмовать, продолжал думать Иван. Окна, думал, до самой земли, сюда можно даже конно въехать. Только никто въезжать не собирается! Никому здесь ничего не нужно, а нужно только одному царю, думал Иван, входя в павильон.

— Люстгауз, — сказал Шкурин и остановился.

Иван остановился рядом. Шкурин посмотрел наверх, Иван посмотрел тоже — и увидел в потолке окно, а в том окне серое предрассветное небо.

— Называется фонарик, — сказал Шкурин.

Иван кивнул и посмотрел на него. Шкурин сказал:

— Дальше ходу нет. И здесь тоже, как видите, пусто. Так что пожалуйте опять за мной обратно. Осмотрим левое крыло.

Они опять пошли по галерее. Иван спросил у идущего впереди Шкурина:

— А левое крыло такое же?

— Такое же, — ответил Шкурин, не оборачиваясь. — Только там кабинеты такие: Секретарский и Морской. И тоже опять службы. И высочайшая опочивальня.

Пока он это говорил, они опять вошли в Парадную залу и там остановились. Шкурин вопросительно посмотрел на Ивана. Иван повел бровями и сказал:

— Нет, я и так все там представляю. Туда не пойдем. — Подумал и сказал: — Симметрия!

Шкурин кивнул.

— А где у вас здесь казарма? — спросил Иван. — И кордегардия.

— В Восточном флигеле, вон там, — ответил Шкурин и даже показал рукой. — Колупаев вас проводит, если надо.

— Благодарю, — сказал Иван, повернулся и пошел к двери, в пороге остановился, повернулся и сказал теперь уже такое: — И еще вот что, Василий Григорьевич. Такая же у нас служба, сами понимаете. Так что если к вам вдруг придет Колупаев, или даже кто из солдат, и велит вам ко мне явиться, так вы являйтесь сразу же.

— Как? — удивленно спросил Шкурин. — Вы что, собираетесь остаться в кордегардии?

— Да, — сказал Иван. — А что?

— Так это… — смущенно сказал Шкурин. — Я же вам уже здесь приготовил. В Китайском павильоне постелил. И я же там совсем рядом, через стенку. Не нужно никого тревожить, если что. И чего там, в кордегардии?

— Служба, Василий Григорьевич, служба, — ответил Иван. — Отдыхай, а мы тебя пока постережем, — и вышел.

На крыльце Иван остановился и осмотрелся. Было почти совсем светло. Солнце уже, наверное, взошло, подумал Иван, просто здесь, в парке, его за деревьями еще не видно. То есть, значит, уже утро, а обещанного эскадрона все нет. И, скорее всего, его и не будет. Потому что царь, подумал Иван дальше… И тут он даже в мыслях осекся, не стал думать дальше. А то сперва подумаешь, а после скажешь вслух, а кому это нужно? Никому! Нужно только одно: исполнять то, что тебе поручили. Подумав так, Иван сошел с крыльца и пошел проверять посты.

С постами было хорошо: все они стояли по местам. Мало того: никто не спал и даже не подремывал, ружья у всех были к ноге, штык на отлет. А при подходе — сразу на плечо, потом на караул, и это четко, без лишних приемов. Иван давал отмашки — и ружья опять приставлялись. Иван шел дальше, ничего не говоря. А что было, думал он сердито, говорить? Что сдача должна быть по смене, а смены нет и не будет, так, что ли?

Пройдя восемь постов, Иван остановился. В парке было совсем тихо, хоть бы какая птица прочирикала — так нет. Эх, сердито подумал Иван, нужно было отвечать, что он не понимает по-немецки, тогда бы никакого разговора дальше не было, и он бы поехал не сюда, а на Литейную, и там бы его встретили не так, как здесь… И все остальное прочее, уже совсем сердито подумал Иван, повернулся влево и увидел Колупаева, который стоял на крыльце небольшого кирпичного дома. Это, наверное, и есть Восточный флигель, подумал Иван — и повернул в ту сторону.

Когда он подошел туда, Колупаев широко заулыбался и сказал:

— А вот и вы, ваше благородие. А то я уже хотел идти вас искать. Вам же царский кофей принесли.

— Как это царский? — не понял Иван.

— А это потому, что в царской чашке, — сказал Колупаев. — И царский человек принес.

— Шкурин?

— Так точно. Извольте за мной.

Они вошли во флигель, в сенях резко повернули и оказались в кордегардии.

В кордегардии порядку было мало, Иван даже поморщился… И тут он увидел чашку на столе. Чашка и вправду была очень красивая, тонкой саксонской работы, на таком же тонком и красивом блюдечке. И там же, с краю блюдечка, был положен кренделек. Кофей был еще горячий, потому что давал сильный дух. Царский кофей, подумал Иван. Но тут же подумал: нет, царицын.