Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 22

Но тут царица вдруг резко замолчала и начала быстро моргать, после очень тихим голосом попросила прощения — и приложила платочек к глазам. После взяла дольку ананаса — в первый раз, — откусила маленький кусочек, замерла на мгновение… а после улыбнулась и сказала:

— Замечательно!

Но это были только слова, потому что Иван прекрасно видел, что на глазах у нее опять выступили слезы. Поэтому он сразу встал и начал извиняться, ссылаться на службу и просить разрешения откланяться. Царица не сразу ему это позволила. А когда все же позволила и Иван уже пошел к двери, она его еще раз остановила и сказала, что ей очень неудобно в этом признаваться, но она не может пригласить его на ужин, так как она никогда не ужинает. Но — и тут царица улыбнулась — если господин ротмистр не против, то она приглашает его, то есть он об этом будет после отдельно извещен, вечером на партию в кампи. В кампи играете? Играю, смущаясь, ответил Иван. Вот и чудесно, сказала царица, тогда вас позовут, а пока что я вас не держу. И Иван, откланявшись, ушел, а царица осталась сидеть за столом, где третий куверт так и остался нетронутым. Иван шел и думал, что вот как иногда странно бывает: их там было только двое, а ему тем не менее все время казалось, что там есть еще кто-то третий — невидимый.

Иван вернулся в кордегардию, сел за стол, подпер щеку рукой и долго так сидел. А Колупаев стоял напротив — и стоял на просто, а во фрунт — и ждал дальнейших указаний. А Иван о них молчал. Нехорошо у него было на душе после этого царского обеда! А тут еще, думал он сердито, ему вечером идти играть в кампи, а он не умеет. То есть он, конечно, представляет, что это такое, и какие карты когда надо сбрасывать, и какие надо держать фишки, но у них всегда играли только в редут, редут — это толковая игра, а кампи — это сплошное баловство. А вот теперь играй! Если только, главное, будет игра. И вот это Ивана больше всего тревожило. А сказать об этом было некому. Тогда Иван перестал думать и спросил у Колупаева, все ли у них здесь в порядке. Колупаев сказал, что так точно. И, сказал он еще, никого здесь постороннего не было, это даже просто удивительно, потому что обязательно кто-нибудь откуда-нибудь да приезжает или хотя бы приходит из Большого дворца. А тут за весь день никого! Сказав эти слова, Колупаев даже развел руками, чтобы еще яснее показать, что никого здесь нет. Ладно, сказал Иван, пусто — это тоже хорошо, после встал и сказал, что если его вдруг будут искать, то он пошел по постам.

Так он тогда и сделал — пошел и лично всех проверил. Везде был порядок. Тогда Иван пошел дальше по парку и так дошел до пруда, после повернул к Большому дворцу, после к служебным постройкам, но так нигде никого и не встретил. Как будто они здесь все вымерли, сердито подумал Иван. Или попрятались, подумал он уже совсем иначе, то есть уже без злости, но с опаской. А после развернулся и пошел обратно, прошел мимо своего дворца, то есть того, который был ему поручен, то есть где содержалась царица, и дальше вышел к морю на ту, ему уже знакомую, террасу. Там он опять облокотился на балюстраду и опять принялся смотреть на едва различимую вдалеке Петропавловскую крепость. Сначала он просто смотрел и ни о чем не думал. А после стали появляться вот какие мысли: дело тут яснее ясного, царь очень спешит, он хочет быстрее ехать в Померанию, он даже не будет дожидаться коронации, а уже на следующей неделе собирается. Уже Кронштадтская эскадра, говорят, готова. Подумав так, Иван повернул голову и посмотрел на Кронштадт. Кронштадт был виден хорошо. Одни говорят, вспомнил Иван, что царь поедет морем вместе с гвардией, а другие — что нет, что гвардия пойдет посуху, а царь приедет первым. Но те и другие смеются и говорят, что это неважно, а важно то, что хватит им здесь за бабьими юбками прятаться, а вот пускай теперь узнают, что такое есть война и все такое прочее. Подумав так, Иван не удержался и радостно хмыкнул. Потому что не любил он гвардию! И потому что никогда любить не будет!

Но, тут же подумал он, это все равно еще будет нескоро. Даже пусть, если уже завтра. Потому что для него важней всего сегодня. А тут ему еще до сих пор ничего не понятно, зачем его сюда прислали и что он здесь должен делать! Обещали эскадрон — но эскадрона не дали. Обещали, что приедет царь, — и царь не приехал. А ведь царь сам же говорил, что уже, может, завтра отбывает к армии! И тогда что должно быть? А должно быть, подумал Иван, вот что: он ее на воле не оставит! Он тогда пришлет сюда Унгерна, и Унгерн отвезет ее отсюда в Шлиссельбург, и запрут ее там, в той недостроенной хоромине, о которой рассказывал Семен. А она разве этого не понимает? Понимает, и еще как! Что, он ее слез не видел? Но что она одна может сделать, когда у царя есть все, а у нее нет ничего! Подумав так, Иван даже вздохнул. Но тут же подумал вот что: нет, не может быть такого, чтобы ничего и никого у нее не было. Да вот хотя бы вспомнить те слова про того младенца Алешеньку, про которого никто не знает, кто его отец. А ведь этот отец есть! И ведь спрятал же кто-то этого Алешеньку, и спрятал так надежно, что его теперь никак найти не могут. Так почему бы так теперь и царицу не спрятать? А прятать надо немедленно, пока царь сюда не приехал. И если это он, Иван, так думает, то разве они об этом не подумали? Подумали, конечно, и давно! И уже все приготовили! И так как время уже на исходе, то, может, они уже где-то близко. Подумав так, Иван не удержался и оглянулся, осмотрелся и прислушался. Но все вокруг было, конечно, тихо. И это понятно, подумал Иван, сейчас же время для этого далеко не самое удобное, они будут ждать ночи. И даже, скорее, утра, часов пяти, когда самый сон. А он и так прошлой ночью не спал, тут же вспомнил Иван, и тогда каким он будет утром? Никаким! А надо приготовиться. Потому что он кому присягал? Не ей же, а ему! И с такой мыслью Иван развернулся и пошел обратно в кордегардию.

В кордегардии он сел в дальнем углу, в том, где самое темно, снял шляпу, расстегнул ворот, передвинул шпагу, чтобы не мешала, и строго сказал Колупаеву, чтобы если вдруг что, его сразу будили. Колупаев ответил: так точно. Тогда Иван прислонился к стене, зажмурился и приказал себе вставать, как только придет смена караула. И заснул.

Сон был старый, Иван его часто видел. Это ему снилось, как он в первый раз приехал в Великие Лапы. Его тогда Базыль привез из Петербурга, из корпуса, на все лето, на вакации, и дядя Тодар его встретил. Пир тогда был очень знатный, шуму и веселья было много, а после дядя Тодар встал и начал рассказывать о том, как он вместе с королем Станиславом бежал из Данцига. О, это была его любимая история. Еще бы! Ведь тогда фельдмаршал Миних, а это он командовал осадой, за королевскую голову посулил десять тысяч червонцев, а они с ним взяли и сбежали! Дядя тогда сидел с мушкетом, а Станислав на веслах, они плыли вниз по Висле, а Миних бомбил город, и от этих бомб все небо было красное, а грохотало так…

А дальше дядя Тодар в тот раз рассказать не успел, потому что вдруг раскрылась дверь, вбежал Базыль и закричал, что Хвацкий наехал, что уже запалили дворы и надо спешно отбиваться! Дядя Тодар, а за ним все его гости, сразу стали хвататься за сабли и выбегать из-за стола. За окном уже послышалась стрельба. Дядя Тодар закричал, что он их сейчас всех передушит как собак, и уже было кинулся в дверь…

Но после вдруг опомнился и отступил в сторону, чтобы другим не мешать, и закричал: Янка, ховайся вон туда, а то тебя еще зацепят; Базыль, ответишь головой за паныча! И только после побежал за остальными. А Базыль кинулся к Ивану и схватил его в охапку, а Иван стал отбиваться и вскочил…

Иван вскочил и осмотрелся. Он был в кордегардии, в углу, а перед ним стоял Колупаев. Колупаев отдал ему честь. Иван спросил, случилось ли чего. Никак нет, ответил Колупаев, все спокойно. И у царицы тоже. А приходил ли кто оттуда, спросил Иван. Приходил, ответил Колупаев. Кто приходил, спросил Иван. Гардеробмейстер Шкурин, сказал Колупаев, но он ничего не сказал, а только посмотрел на вас, ваше благородие, на спящего, и вышел. Я сразу за ним и говорю, чего тебе, а он: мне ничего, мне только было велено спросить, не нужно ли ему чего, а если спит, то, значит, ничего не нужно. И он, ваше благородие, ушел. А вы еще с полчаса почивали. А после вдруг заругались и вскочили. Сказав все это, Колупаев замолчал. А у Ивана сна уже ни в одном глазу не было. Он уже ясно понимал: все это неспроста, ночь будет очень неспокойная! И еще: а что он может? Ничего! У дяди Тодара были паны, а у него кто? Колупаев? Подумав так, Иван крепко поморщился, застегнул ворот и поправил шпагу, надел шляпу и вышел во двор.