Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 38

Служанка принесла большую бутыль ренского. Клямке сам взялся наливать. И сам же сказал тост. Тост был такой:

— Вот видите, господин ротмистр, как все чудесно сложилось! За вас, господин ротмистр, за вашу верность престолу и за сам престол!

Второй тост был за фрау Эльзу, потому что, сказал Клямке, если бы не фрау Эльза, то они бы до сих пор не знали, что уже можно радоваться, и пребывали бы в печали. И они за это выпили — за радость. А после, уже даже не закусывая, Клямке спросил, где его трубка. Ах, сказала фрау Эльза, извини, я пойду распоряжусь, после чего сразу встала и вышла. Клямке тихо засмеялся и сказал, что она больше не вернется, потому что не выносит дыма. Пришел слуга, немец очень высокого роста, наверное, тот самый Иоганн, подал Клямке трубку и ушел. Клямке начал курить трубку и поглядывать по сторонам. Потом вдруг подмигнул Ивану и сказал, что сразу видно, что он не часто бывал у царя, если он не курит. Царь же не любит тех, кто не курит. Хотя царь сам долго был некурящим. До тех пор, пока не заметил, что его тетушка, покойная государыня, терпеть не может табака. И вот тогда он закурил! И до того в это втянулся, что уже и тетушку похоронил, а бросить все никак не может. А чем вы торгуете, спросил Иван. Бакалеей, сказал Клямке. Пустил дым и прибавил: и галантереей тоже. А также провизией, книгами, ворванью. После еще раз пустил дым, и очень сильно, и вдруг напрямую спросил:

— А вы думали, что я просто шпион?

Иван растерялся, сказал:

— Нет, я так не думал! Я вообще про это…

Но дальше говорить не стал, потому что Клямке замахал рукой. И велел Михелю еще налить, и сделать это по-гвардейски, то есть до самых краев. Когда они выпили, Клямке сказал, что он теперь тоже гвардеец, по крайней мере он их понимает. Потом громко засмеялся и добавил:

— И они еще смеют на что-то надеяться! Да Миних в них даже стрелять не станет. Он прикажет их вязать!

Иван молчал. Клямке опять заговорил:

— Я знаю Миниха. Мой брат служил у Миниха. Конечно, Миних тогда был помоложе, даже сильно…

И Клямке начал довольно подробно рассказывать о том, как еще во времена Анны Иоанновны Миних воевал в Крыму против турок и получил за это фельдмаршальский жезл, а брат Клямке дослужился до секунд-майора. Старший Клямке был, оказывается, очень храбрым малым. Младший Клямке с большим воодушевлением о нем рассказывал. А Иван его уже не слушал, да Иван уже не слышал ничего, Иван просто сидел, уже почти как неживой…

И тут Клямке наконец это заметил, быстро встал и начал торопливо говорить:

— О, в самом деле, в самом деле! Чего это я так заболтался? Мой гость устал, он хочет отдохнуть, и мы сейчас это быстро устроим в самом наилучшем виде. Да я даже думаю, что наша Лизхен вам уже постелила в вашей комнатке, вам ведь там понравилось, там ведь вполне уютно. Идемте, идемте, я вас провожу, время уже позднее, куда спешить? Тем более, как любят выражаться здешние жители, утро вечера всегда благоразумнее. А завтра нас разбудит Миних. Миних завтра будет здесь, можете не сомневаться. Да вы, я вижу, и не сомневаетесь. И правильно!

Эти последние слова были им сказаны уже тогда, когда он выводил Ивана в двери. Иван молчал. Иван пришел к себе, разделся, лег — и только тогда почувствовал, как сильно он устал. Еще он подумал: сколько сегодня было всякого, а ведь ни к чему оно не привело! Как все было, так все и осталось или вот-вот останется, потому что Клямке прав — Миних солдат, он знает свое дело, и он, скорей всего, еще сегодня ночью ударит по ним, опрокинет их и двинется дальше. Или подождет утра и уже только утром выступит. Потому что это будет как-то не совсем прилично вступать ночью в свою же столицу. А утром — это уже совсем другое дело, утром их будут встречать. Народ будет стоять вдоль улиц и приветствовать героев-победителей. Потом будет служба в Казанском соборе — это нужно обязательно в Казанском! И Миних так и сделает, Миних знает в этом толк. Миних — солдат. Отец служил у Миниха. А дядя Тодар — против Миниха. Дядя любил эту историю, часто ее рассказывал…

И тут Иван заснул.

Иван спал, и снился ему дядя Тодар, и также снился город Данциг, в котором он теперь, по долгу службы, часто бывал проездом. И даже снился ему бывший польский король Станислав Лещинский, которого он ни разу не видел, да и видеть никогда не мог, но о котором дядя Тодар часто рассказывал — правда, одну и ту же историю. Эта история была давнишняя, еще Иван не родился, когда она случилась. Тогда умер старый король Август, Август Второй Сильный, шляхта собралась на сейм и выбрала себе новым королем Станислава Лещинского. Станислав был тестем короля французского Людовика Пятнадцатого — его дочь Мария была за Людовиком замужем, и поэтому французам такой выбор шляхты понравился. Зато российская царица Анна Иоанновна Станислава совсем не одобрила. И австрийцы тоже, и саксонцы. Поэтому они, все трое, ввели в Польшу свои войска, еще раз собрали сейм, и теперь уже другая шляхта выбрала себе другого короля — Августа Третьего, сына умершего Августа Второго. Дальше это дело продолжалось так: Август вступил в Варшаву, а Станислав отступил в Данциг, затворился там и стал ждать сикурсу из Франции. А фельдмаршал Миних, про приказу Анны Иоанновны, обложил Данциг со всех сторон и начал осаду. Осада длилась долго, французы дважды поспевали с сикурсом, и Миних этот сикурс дважды побивал. Затем у осажденных стало заканчиваться продовольствие, а городские стены, от непрерывного бомбардирования, начали мало-помалу рушиться. Но фельдмаршал Миних не спешил с окончательным штурмом, он даже заявлял, что может совсем снять осаду. Если, конечно, осажденные выдадут ему незаконного, как он его называл, короля Станислава. Осажденные в ответ молчали. Тогда Миних велел объявить, что щедро наградит того, кто доставит ему Станислава — живого или мертвого.

— Вот до чего, Янка, у нас тогда в Данциге дошло! — всегда говаривал при этом дядя Тодар. — Ты представляешь, как ему тогда было? Это же хоть ты никуда из дому не выходи. Ведь же мало ли что может у кого в голове сотвориться, когда он его увидит и подумает: вот ко мне идут сто тысяч талеров! Значит, нужно было что-то срочно делать. Но никто не знал, что именно. Тогда я пришел к нему и говорю: ваше наияснейшее величество, пан государь, я знаю!..

И, по дяде Тодару, там дальше было вот что: он пошел на рынок и там купил потрепанный, видавший виды крестьянский кафтан, домотканую рубашку, старую шапку, торбу, штаны и сапоги. Все это было по мерке, король был доволен покупкой. Одни только сапоги ему очень сильно не понравились. Они, сказал король, просто ужасные, он лучше останется в своих. Но в ваших вас сразу узнают, сказал дядя Тодар. Пусть узнают, лучше смерть, сказал король, чем этот ужас. Дядя повторил свое — король свое. Они заспорили. А время шло! Да и спорить было очень трудно. Грохот же тогда, в тот вечер, стоял просто невыносимый, ибо вся российская осадная артиллерия беспрерывно, ни на минуту не умолкая, метала на город зажигательные бомбы. Город горел. Еще раз идти на рынок было уже поздно да и небезопасно. И тогда было сделано так: дядя отдал свои сапоги, а они были уже так себе, королю, а сам переобулся в сапоги Базыля, после дядя и король переоделись в крестьянское платье, и это получилось у них очень и очень похоже, после скрытно, через черный ход, вышли из дома французского посланника, а король до этого жил там, скрытно прошли по городу, никто их не узнал, их и нельзя было узнать, вышли за стены, сели в заготовленную лодку — и поплыли, и их пока никто не замечал. Ночь была лунная, но с облаками. Иван знал, что дяде это нравится, и поэтому на этом месте всегда спрашивал:

— А кто сидел на веслах?

Дядя тогда вот так, очень важно, оглаживал усы и отвечал:

— Сперва я, а после он. А после опять я. Надо же было спешить!

— А как король греб?

Дядя делал очень строгое лицо и говорил: