Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 41

Извозчик замолчал. Иван спрятал рубль в карман, сказал:

— Ладно. До Петергофа.

После сразу сел, извозчик взгрел лошадь, и они поехали. Иван молчал, извозчик тоже. Так они проехали несколько кварталов, после чего извозчику стало, наверное, совестно, и он начал заговаривать. Сперва он осторожно спросил, что за великая нужда такая заставила его благородие ехать в такое гиблое место. Иван на это ничего не ответил. Тогда извозчик начал как бы сам с собою рассуждать о том, что военная служба — дело непростое и опасное, но зато почетное. И он военных через это очень уважает. Он же ради них на все готов. Он бы и в Ранбов поехал, и даже даром бы. Ему же этот рубль не нужен, но у него же дома детки, и их надо кормить, им надо молочка и много всякого другого. А вот вдруг его там убьют или убьют лошадку, тогда как? А он был сегодня утром в Петергофе, а дальше дороги не было. Прямой не было, а так, конечно, есть. Но за рубль кто это поедет? Только сумасшедший. Да и какой рубль, ваше благородие! Вы не обижайтесь, мы любому рублю рады, мы и этот с радостью возьмем и будем вас благодарить всем семейством. И моя, когда в церковь пойдет, так даже и свечку поставит, потому что такие щедрые седоки не каждый день нам попадаются, храни вас Господь. Но рубль, ваше благородие! Вот вы на него посмотрите внимательно, и тогда сразу как в зеркале вам весь сегодняшний день откроется. И весь вчерашний тоже! Потому что это разве на нем царь? Тощий, курносый! И это для такой нашей России, для бескрайней? Да это же просто посмешище! Нет, ваше благородие, это не наш царь. Нам цари нужны другие. Или хотя бы царицы. Вот вы на прошлый рубль посмотрите, ваше благородие. На Елизавету Петровну. Щеки какие у нее! А взор грозный какой! Берешь рубль и трясешься. Вот это наша царица. А еще раньше до нее была царица Анна. Вот тоже была значительная, прямо сказать, тяжелая царица. У меня один знакомый был, даже почти родственник, он еще тогда возил, когда мы при ней жили, так он у меня спрашивал: а ты знаешь, Сидор, а меня Сидором зовут, а ты знаешь, Сидор, почему государыня Анна Иоанновна всегда только восьмериком езживала? Потому что шестерик не тянул! А этот, который на вашем рубле, такой щуплый и заморенный, что его хоть на козе вези. И еще у нас была такая же сухая, вы ее просто по своим молодым годам не помните, царя Ивана матушка, Анна Леопольдовна по имени. Вот где тоже была щепка! И дщерь Петрова ее враз смахнула. А с ней и царя, тогда еще царевича Ивана…

Тут извозчик замолчал и даже начал придерживать лошадь. Они тогда уже миновали Лифляндское предместье и подъезжали к той канаве, на месте которой теперь Обводный канал. А тогда была просто канава и мосток, а при мостке караул. Иван глянул туда и поморщился. Потому что это же опять были измайловцы! И офицер с ними был, черт его дери, тот самый! Ну, Янка, приехали, очень сердито подумал Иван и даже не стал браться за шпагу. Однажды уже взялся, думал он, и приколол человека. Как его бишь звали? Ефрем?

А дальше думать было некогда, потому что они подъехали уже к самому мостку, и извозчик остановился. Теперь тот офицер стоял возле самой коляски, и Иван смотрел на офицера, а офицер на Ивана. У офицера были очень красные глаза, он вчера, небось, немало выпил. Но он же не ослеп! Он сразу узнал Ивана — и глаза у него округлилась! Но он молчал. Он, наверное, очень сильно тогда растерялся. Или не верил тому, что он видит. А тут еще Иван строго спросил:

— Вы что-то хотите мне сказать?

— Нет, — сказал офицер. Еще подумал и добавил: — Проезжайте.

И они проехали. После извозчик понукнул лошадку, и они поехали быстрей. Иван сидел ровно, не оглядывался. Извозчик оглянулся, посмотрел на караульных и сказал:

— А у всех других они пропуск спрашивают. А у вас нет.

Иван ничего не ответил. И тут сзади закричали. Это офицер кричал, чтобы они остановились. Перепились, строго сказал Иван, гони. Извозчик не осмелился перечить и погнал. Офицера уже слышно не было. Но извозчик, это было ясно видно, сильно напугался. Он то и дело оборачивался и смотрел назад, как будто ждал погони. А потом, когда они уже далеко отъехали и караул пропал из виду, извозчик все равно оглядывался, но говорить уже ничего не говорил. А Иван подумал, что надо будет ему за его страх набавить полтину.

Когда проезжали третью версту, Иван нарочно отвернулся в другую сторону, чтобы не видеть тот поворот, который вел к Пристасавицким и где сейчас Базыль. И так они еще долго ехали и ехали, и все это молча, пока не доехали до Красного кабачка, в котором, как говорил Михель, в прошлую ночь делала роздых гвардия. Теперь же там совсем никого не было. Иван и извозчик оба поглядывали на кабачок, но ничего не говорили. И тут вдруг оттуда, из дверей, выбежал совсем еще молодой офицерик, побежал им наперерез, замахал руками и закричал, чтобы они остановились. Но извозчик и не думал останавливаться. Он даже, не оглядываясь, сказал, подделываясь под Ивана:

— Перепились! Гоню, — и еще раз огрел лошадку.

— Э! — строго сказал Иван. — Остановись! Тебе же офицер велит!

Извозчик придержал лошадку, та остановились. Офицерик подбежал к ним и, еще совсем не отдышавшись, сказал:

— Покорнейше прошу извинить меня, господин ротмистр. Но у меня такая незадача получилась! Я очень спешу, а у меня лошадь украли.

— Как это так? — спросил Иван.

— А очень просто! Кто-то за Отечество радеет, а кто-то лошадей крадет. В это же самое время!

Сказав это, офицерик даже засверкал глазами, так ему было обидно. Офицерик был конный гвардеец, подпоручик, еще совсем мальчишка. Иван спросил:

— А вам куда теперь?

— В Петергоф, к главном дворцу, — сказал офицерик. — К полудню, и никак не позже. А вы куда? Туда же? А меня с собой возьмете?

— Возьмем, — сказал Иван. И пододвинулся.

Подпоручик сел с ним рядом, радостно заулыбался и сказал:

— Я Федор Зайцев, сын Евграфа Петровича Зайцева, полковника.

— Иван Заруба, ротмистр, — сказал Иван. — Поехали. И вот теперь гони!

Извозчик погнал.

— Очень рад, что я вас встретил, — сказал Зайцев, продолжая улыбаться. — Мне же никак нельзя опаздывать. Сейчас же такие дела! А вы тоже туда же спешите? И, может, по тому же делу?

— По какому?

— А! — поспешно сказал Зайцев и насторожился. Помолчал еще немного и спросил: — А чего это вы в старом мундире?

На что теперь уже Иван улыбнулся и не без насмешки сказал:

— Нет, это вы, батюшка, в старом, в елизаветинском, а я как раз в новом.

Зайцев совсем нахмурился, даже дернул шеей, и сказал:

— Эко вы шутите! А у нас вчера одного моего товарища примерно за такие же слова отправили под арест.

— Ну так у вас другое дело, — сказал, продолжая улыбаться, Иван. — Вы уже присягнули, а мы еще нет.

— Кто это вы?

— Экспедиционный корпус в Мекленбурге.

— Румянцевский?

— Так точно.

— А вы как здесь оказались?

— А это такая моя служба. Вожу почту.

— Высочайшую?

— Ну! — только и сказал Иван. Что означало: вот я сейчас начну вам докладывать, кто я такой и зачем! Зайцев это понял и смутился. И так они какое-то время проехали молча, потом Иван сказал:

— Я двадцать шестого сюда прибыл, все еще было тихо. Сдал почту и поехал на квартиру. А тут вдруг все это! И я теперь еду обратно. Но дальше Петергофа, говорят, не проехать.

— А вам надо куда?

— В Ораниенбаум, в Петерштадт. И, согласно предписанию, я должен сегодня же ехать обратно. В штаб, в Мекленбург, к его высокопревосходительству. С реляцией. — Иван помолчал и добавил: — Но теперь, вы меня извините…

Но тут он передумал и дальше ничего не сказал. Зато Зайцев засмеялся и воскликнул:

— Да, вам не позавидуешь! — и продолжал: — Ну да и всем нам тоже. Это ведь какая сразу суета началась! Мы же ничего не знали, нам же ничего не сообщалось, никто не верил, что мы выступим. А вот и выступили! И еще как! Я, между прочим, — тут Зайцев даже покраснел от гордости, — я был при аресте принца Георга, дяди узурпатора.