Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 43

Но никто эту руку не взял. Император вышел из кареты сам, остановился и осмотрелся. Лицо у императора было очень бледное, растерянное. Он смотрел по сторонам и ничего не говорил. И все молчали и не шевелились. Тогда Суворов еще выступил вперед. Император будто только что его увидел, повернулся к нему и спросил:

— А где Катрин?

Суворов ничего на это не ответил, а только подступил к нему еще, то есть уже совсем близко, а после резко вытянул руку — прямо к шпаге императора. Император открыл рот… Но уже ничего не сказал. И молча отдал Суворову шпагу. Суворов взял ее одной рукой, а второй взял императора под локоть и, опять же ничего не говоря, повел его по лестнице наверх. Войска снова начали кричать, и опять тоже самое «А!», а Суворов вел его и вел. Лестница же там очень высокая, ступенек очень много, Иван смотрел им вслед и думал, что это все равно как будто бы ягненка ведут на заклание. А сам он, Иван, разве не ягненок, подумал он дальше. И тут ему вдруг положили руку на плечо. Он быстро обернулся…

И увидел Семена. Семен был в новом, по теперешним понятиям, мундире. Вид у Семена был строгий, и он так же строго сказал:

— Господин ротмистр! Вот вы где! А я вас третий день ищу. Пожалуйте за мной.

И он развернулся и пошел. Иван пошел за ним, через три шага нагнал и пошел рядом. Они шли молча и довольно быстро, Семен то и дело искоса поглядывал на Ивана, но ничего не спрашивал. А вокруг тогда творился полный беспорядок. Строй же тогда везде был сломан, все кричали, значит, царя, думал Иван, еще не завели во дворец, вот солдаты его видят и кричат. А Иван с Семеном шли через Ямбургский полк напрямик к опушке парка в ту сторону, где море и аллея к Монплезиру. Вот оно что, думал Иван, но ничего не спрашивал. А Семен, наоборот, заговорил — наверное, из-за того, что крик начал стихать, значит, царь уже скрылся, точнее, его скрыли во дворце. А Семен начал ругаться на Ивана, выговаривать его за то, что тот вчера будто бросил дежурство и отлучился неизвестно куда, а теперь явился пьян, а роту бросил на кого, на дядю, а дяде на это плевать, эх, молодежь, кочерыжкины дети, да на вас Бирона нет, и слава Богу, что нет, потому что эта немчура поганая нам, русакам, ни к чему…

Ну и так далее! И замолчал Семен только тогда, когда они всех миновали и подошли к опушке. А там сразу нырнули под ветки, продрались сквозь кусты и вышли на аллею. Только там Семен в первый раз остановился, посмотрел на Ивана и сказал:

— Слыхал я про твои геройства. Отказался присягать! На казенных людей руку поднимаешь. А я предупреждал! Я говорил: беги, Иван, и даже лошадь тебе дал! И ты и лошадь тоже загубил. А потом куда пропал? Где был?

— У немца одного, — сказал Иван.

— Какого еще немца?

— Господина Клямке. Конфидента прусского.

— Та-ак! — нараспев сказал Семен. — Чудесно! Пойдем дальше.

Тут он и вправду развернулся, и они пошли по той аллее. Семен в сердцах сказал:

— Конфидент. Час от часу не легче! И что он? Подкупал тебя? Деньги сулил?

— Нет, только расспрашивал. А я больше молчал. И это все.

— Какой же тогда это конфидент! — сердито сказал Семен. — Это просто послух. И что дальше? Как ты от него ушел?

— Сказал, что мне нужно срочно на службу. Поехал тебя искать. И вот нашел.

Семен опять остановился, Иван тоже. Семен долго, пристально смотрел на Ивана, а потом с расстановкой сказал:

— А может, и в самом деле мне тебя Бог послал? И, опять же, что тебе здесь делать? Тебя же как только признают, так сразу под белые ручки и на крюк. Видел, что здесь творится? Видел, каких людей хватают?!

— Видел, — сказал Иван. Помолчал и добавил: — Все кончилось.

— Э, нет! — громко сказал Семен. — Здесь все еще только начинается! Идем!

Они пошли. Семен опять заговорил, и с очень большой злостью:

— Ну и забрал он у него шпагу! А кому ее теперь отдать? Гришке, что ли?!

Иван спросил:

— Какому Гришке?

— Э! — очень зло сказал Семен. — Но это в другой раз. Потом все расскажу и еще за это выпьем. Но пока что нам не до питья. И, опять же, чтобы потом было, куда заливать, то есть чтобы быть при головах… Тебе нужно отсюда ехать. Срочно! А то я уже думал ехать сам. Но мне нужно и здесь оставаться. Так что, мне порвать себя надвое? Нет! Пойдем, пойдем, Иван, это дело очень спешное и важное!

И они пошли еще быстрей, уже почти бегом. Ат, подумал Иван, задыхаясь, чует сердце, это не к добру! А вслух только спросил:

— Это государыня велела?

— Нет! — сказал Семен. — Но и не государь.

— А кто?

— А может, и совсем никто! — Тут Семен опять остановился, опять посмотрел на Ивана и уже спокойно начал говорить такое: — И это для твоей же пользы. Потому что вот, к примеру, тебя остановят и начнут допрашивать, что да зачем, а ты им так и скажешь, с чистой совестью: я ничего не знаю. Я, скажешь, не я и коляска не моя. Потому что поедешь в коляске. И будешь, если что, им говорить: я заблудился, я сбился с дороги, я из Петергофа еду, из полевого штаба, к обер-гофмейстеру Никите Панину, члену Правительствующего сената, доложить: свершилось! Они, скажешь, должны же в Петербурге знать такую радость. — А после добавил почти шепотом: — И другие тоже должны знать. И другие даже раньше. Поэтому пойдем скорей, и я тебе сейчас все объясню.

Они опять пошли. Но очень скоро Семен опять остановился и сказал:

— Я, Иван, знаю, чего ты больше всего хочешь. И я бы тоже с большим удовольствием сейчас сидел бы у себя в деревне и попивал бы вишневку. А вот не получается пока! А у тебя простое дело: тебе нужно приехать к его высокопревосходительству, ты же его знаешь и он тебя тоже, он даже твои Большие Лапы знает…

Тут Семен нарочно замолчал. Иван сказал:

— Великие, а не Большие.

— Но все равно твои, — сказал Семен. — И Никита Иванович, ты же его видел, тоже так про это думает. А он серьезный человек. И благодарный. И вот ты к нему приедешь, скажешь, что свершилось. Он сейчас у себя дома. А дом его легко найти. Он у Воронцовых, но не у тех, что на Большой Садовой, не у Михаила, а у Романа, за Первой Измайловской ротой, в том дворце, угол снимает.

— Как угол? — спросил удивленный Иван.

— Угол дворца! — сказал Семен. — Правый угол. Весь! Отдельный подъезд, отдельное крыльцо. Да тебе его любой покажет. Да и это уже десятое дело, Иван. Ты же туда уже после поедешь. А сперва, не заезжая в город, ты выедешь на Шлиссельбургский тракт, и там еще тебе нужно будет проехать…

И тут Семен как будто бы задумался. Но на самом деле просто подступил к Ивану совсем близко и очень тихо и быстро сказал, что ему там нужно будет сделать, а после так же тихо и даже еще быстрее прибавил, что коляска его ждет вон там, за той беседкой, возница малый верный, с ним хоть в пекло, хоть из пекла!

И оказалось, когда они туда вышли, что такой малый — это Митрий, Семенов денщик. А коляска была пароконная, кони крепкие, драгунские. Митрий был одет в вольное, кучером. Увидев Ивана, он заулыбался и приподнял шапку. Когда Иван с Семеном подошли к нему, Семен строго сказал Митрию:

— Вот тебе новый командир. Будешь его слушаться, как самого меня и даже больше. Если узнаю о каком баловстве, оторву голову. А теперь езжайте. Живо!

Иван сел, Митрий хлестнул вожжами, они взяли с места. Семен сзади громко сказал:

— С Богом!

— Га! — сам себе сказал Митрий и еще раз взгрел вожжами. Они поехали еще быстрей. Ехали они еще пока что по аллее. Митрий обернулся и спросил:

— Куда?

От него сильно разило перегаром. Иван поморщился, ответил:

— Мимо города, на Шлиссельбург.

— Га! — еще раз сказал Митрий. После еще сказал: — Куда еще! С таким начальством! — Но тут же спохватился и добавил: — Это я, барин, не про вас, а про господина Губина. Погубит он меня, как пить дать! — продолжал он, погоняя лошадей. — И с ним Шлиссельбург — это что! Это только начало. А там Сибирь. И это сперва его туда, а я один что? И тогда я за ним. И барин это чует. Это про Сибирь. И оттого такой злой. И на мне зло срывает. А мне на ком? Мне не на ком! Только разве на скотине! — И он опять вжикнул вожжами, и опять. А после даже схватился за кнут…