Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич - Страница 6

— Чего ты, паныч! Ты так не волнуйся. Мы же от них после отбились. Мы только сперва до самой бани — баню помнишь? — отошли, а после как жахнули по ним! Ох, мы их там рубили! Просто всласть! А тут еще Смык со своими, Смык — это который рыжий и еще кривой, — Смык со своими зашел от колодца. И мы тогда их в клещи! И они как коты побежали! А Хвацкий, этот поскакал, конечно. Он же был на коне, на том самом, если тоже помнишь, дядя твой еще в карты ему проиграл, был у нас такой гнедой жеребчик. И он теперь на нем на нас наехал! Ну разве это не собака, паныч?! И это же еще в какой день! Это же мы тогда как раз у нас внизу сидели и справляли годовщину по господину нашему, а по твоему родному дяде. А этот собака наехал. — Тут Базыль вдруг замолчал и строго глянул на Ивана, а потом так же строго спросил: — А ты где был, когда по дяде была годовщина? Ты дядю помянул? Или забыл?

— Нет, — тихо ответил Иван, — не забыл. Я тогда город проезжал. Город Мемель, если слышал. Так я там остановился, зашел в корчму и посидел. Потом чуть успел к сроку, потом очень гнал. Бумага была очень спешная.

— Ну, бумага! — без особого почтения сказал Базыль. — А дядя это дядя. У тебя других дядей нет.

— Так и этого уже нет тоже, — тихо сказал Иван.

— Как бы нет, но как бы есть, — строго сказал Базыль. — Потому что есть Великие Лапы. А это чье имение? Не Хвацких же. Там только твоя земля и твои на ней люди. А какие люди! А земля какая! А ты бумажки по Европе возишь, будто тебе заняться больше нечем. А нужно было ехать в Вильно, в Трибунал, и поднести там кому надо. Или кому поплакаться. Или хотя бы кому в зубы дать! — И тут он даже сжал кулак и показал его.

— Ладно, ладно, — сказал Иван примирительно. — Ты уже много выпил и теперь мелешь что попало.

— Это я мелю?! — обиделся Базыль. — Это мне три этих пстрычки много? Да я тебя три дня ждал, паныч! И теперь если посчитать, сколько я за это время недопил, так это, знаешь, сколько будет?! Но это что! Это я и у нас дома выпью, в Лапах. Я же сейчас туда обратно поеду, их же так бросать нельзя. Там же живут люди, паныч, мне же их жаль. Люди же слезами обливаются, люди же кричат: Базыль, что нам теперь делать?! Убили пана Тодара, а пан Ян и носа к нам не кажет, пан Ян к царю уехал, а у царя грошей вон сколько! И теперь пока наш пан Ян, они говорят, всех грошей у пана царя не выслужит, он же к нам обратно не вернется, потому что он…

— Ат! Хватит! — громко приказал Иван.

Базыль сразу замолчал. Но и Иван тоже молчал. И чтобы хоть немного успокоиться, он осмотрелся по сторонам. После медленно сел. После еще раз осмотрелся — теперь уже по плащу, по закуске — и выбрал себе колбасу, отломил от нее половину и принялся есть. Он ел и думал. Базыль сидел напротив и молчал. Иван долго думал, и очень серьезно. После вдруг отрывисто сказал:

— Налей!

Базыль налил. Иван поднял стаканчик, сказал:

— За Великие Лапы, Базыль! За нашу землю и за наших хлопов!

— О! — радостно начал Базыль. — Я…

— Нет! — велел Иван.

И они выпили. А после, уже не закусывая, Иван строго сказал:

— А теперь слушай, Базыль. Я сегодня очень крепко занят. Даже крепче не бывает. Даже тоже как дым из ушей. Зато если все у меня сегодня сладится, я им тогда, собакам, покажу Трибунал! Я им там всем головы поотрываю!

— Ат! — радостно выкрикнул Базыль. А после опять открыл рот…

Но Иван сделал знак, чтобы тот помолчал, и добавил еще вот что:

— Поотрываю, как пить дать. И потешу дядю Тодара. Будет он на нас сверху смотреть и радоваться. Будет, я сказал, будет!

И тут он даже поднял голову и посмотрел на небо — и сделал это с таким видом, как будто он там и в самом деле видит дядю Тодара. А после опять посмотрел на Базыля, строго сказал:

— Но сегодня мне никак, сегодня у меня очень важная служба. Но я тебя найду. Завтра или послезавтра. Ты где остановился?

— У Пристасавицких.

— Добро. А пока бывай. До скорого!

И они разом встали, попрощались, а после Иван развернулся и пошел обратно в крепость.

Тут я должен вам кое-что объяснить. Хоть главное вы, наверное, и так уже поняли: это что Иван был не природный россиянин. Их род, Зарубы-Кмитские, вышел из Польши, когда отец Ивана, по имени тоже Иван, а по отчеству Михайлович, прибыл в Россию и поступил на российскую службу, а из польской, соответственно, выступил. Точнее, в Польше он и не служил, а просто имел жительство, и даже не в Польше, а в Литве, в Витебском воеводстве, под Оршей, в имении Великие Лапы. Так что это уже только после его отъезда Великие Лапы перешли к дяде Тодару. И то это случилось не сразу, потому что тогда еще был жив отцов и дядин отец, дед Михаил, или Михал, и Великие Лапы тогда еще принадлежали ему. Равно как и Новые Лапы, которые были, может, даже богаче Великих, потому что там земля жирней и не такая низкая. И народ там был не такой пьющий, как в Великих. А это последнее было особенно удивительно, потому что там, возле Новых Лап, совсем недалеко от околицы, стояла корчма. А от Великих до корчмы было две версты с гаком, даже почти три, но их туда как будто кто на веревке тащил! Дед Михал на это страшно гневался, но сделать ничего не смог, так как хлопы и есть хлопы, их даже могила не исправит…

Но я отвлекаюсь. Так вот, Иван выехал в Россию, а Тодар остался в Польше. А не в Литве, и это я не оговорился, потому что всем понятно, что это за держава там была такая — Литва. Там же все решалось только в Польше, а Литва — это была только одна видимость. И вот, еще раз говорю, братья разъехались — один в Санкт-Петербург, второй в Варшаву, — а пан Михал, их отец, оставшийся дома, бывало — любил говорить, что он теперь никаких потрясений не боится, потому что теперь откуда бы ни пришли, ему отовсюду будет послабление. Но тут же с жаром добавлял, что он в этом не нуждается, что он и сам за себя постоит!

И постоял. Но неудачно. А было это так: однажды на охоте случилась у него горячая потычка с соседом, и от пули разве есть лекарство? Особенно если она, как теперь любят выражаться, дура. И пана Михала не стало. Пан Тодар срочно приехал из Варшавы и вступил во владение Новыми, а вкупе ними и Великими Лапами, то есть долями своей и брата. Да брат разве был против? И он так и отписал Тодару, и даже приложил к письму отступную, выправленную честь по чести, то есть со всеми необходимыми в подобных случаях подписями и печатями. А сам он тогда домой не приезжал, и это было всем понятно. Все же еще прекрасно помнили, как он уезжал из дома — очень быстро, потому что на это было немало всяких причин. И если это так принципиально, то я могу сказать: да, вы правы, он и действительно имел тогда неосторожность ввязаться в эту крайне запутанную вражду между Августом и Станиславом, то есть между двумя тогдашними польскими королями, и поэтому был вынужден спешно уехать к российской царице. Царица, Анна Иоанновна, его приняла радушно, так как тогда у нее в армии была великая нехватка офицерского состава — и он успел сходить в Крым и взять под началом фельдмаршала Ласси Перекоп, а после с ним же вернуться под Выборг, перейти в шведскую Финляндию и взять на шпагу Вильманстранд, после участвовать в занятии Фридрихсгама и Гельсингфорса, а после, в отряде генерал-поручика Стоффельда, совершить рейд на север, в Эстер-Ботнию — и получить там егерскую пулю под самое сердце. Такая судьба! Вот после этого и получилось так, что Заруб-Кмитских на всем белом свете осталось всего двое — Тодар в Литве да Иван Иванович в Санкт-Петербурге на руках у неутешной пани Алены. Или Елены Филимоновны, ежели вам так угодней. Вскоре Елена Филимоновна умре, и Ивана взял к себе майор Калашников, отцов боевой товарищ, а после, когда подошел нужный возраст, Ивана отдали учиться в Сухопутный Корпус, а из Корпуса он вышел подпоручиком — и тут как раз война. Вот где удача, думалось тогда Ивану, ведь же на войне всегда чины. А дядя Тодар, так и не женившись, жил в Литве. А после и его убили. Вот так Иван оказался последним в роду. То есть он был теперь совсем один…