Безумные грани таланта: Энциклопедия патографий - Шувалов Александр - Страница 39

[Осень 1922 г.] «…Весь русский Берлин стал любопытным и злым свидетелем его истерики… Выражалась она главным образом в пьяных танцах, которым он предавался в разных берлинских Dielen³². Не в том дело, что танцевал он плохо, а в том, что он танцевал страшно… Он словно старался падать все ниже… Возвращаясь домой, раздевался он догола и опять плясал, выплясывая свое несчастье. Это длилось месяцами». (Ходасевич, 1991, с. 62–63.)

«На самой личности его и на всем, чем он жил и что делал, лежала неизгладимая печать “странности”. Что-то судорожное и хаотическое было в его идейных и художественных метаниях, в его всегдашнем душевном напряжении. В быту, в своих житейских отношениях он был, что называется, трудным человеком, обладавшим поистине редкой способностью осложнять как свою собственную жизнь, так и жизнь тех, кто находился с ним в соприкосновении. В ходе истерической “дружбы-вражды” с Блоками эта несчастная способность Белого проступила с особенной, почти патологической остротой». (Орлов, 1971, с. 689.)

«Временами в нем чувствовались проблески гениальности. У этой очень яркой индивидуальности твердое ядро личности было утеряно, происходила диссоциация личности в самом его художественном творчестве. Это, между прочим, выражалось в его страшной неверности, в его склонности к предательству… Он был одержим ужасами и страхами, роковыми предчувствиями, смертельно боялся встреч с японцами и китайцами. Он был несчастный человек, у него была тяжелобольная душа. Иногда он был очарователен. На него трудно было сердиться. Он чувствовал себя одиноким, хотя был окружен друзьями и даже обожанием. Пошатнулся образ человека, и Белый более всех отразил это в своем творчестве». (Бердяев, 1990, с. 181–182.)

«Весь он был клубок чувств, нервов, фантазий, пристрастий, вечно подверженный магнитным бурям, всевозможнейшим токам… Сопротивляемости в нем вообще не было. Отсюда одержимость, “пунктики”, иногда его преследовавшие… Не знаю, была ли у него настоящая мания преследования, но вблизи нее он находился. Гораздо позже я узнал, что в 14-м году, перед войной, ему привиделось нечто на могиле Ницше, в Германии, как бы лжевиде-ние, и он серьезно психически заболел…» (Зайцев, 1991, с. 470.)

«Белого ждала смерть иного рода, смерть, поразившая современников тем, что совпала со строчками его давних стихов: “Золотому блеску верил, / А умер от солнечных стрел. / Думой века измерил, / А жизнь прожить не сумел”. Так Белый, согласно старинному тождеству “поэт — пророк", предсказал свою смерть. В Крыму, в Коктебеле, он жарился на солнце, отчего получил солнечный удар и, перевезенный в Москву, скончался от последствий этого удара. Говорят, что передсмертью он просил прочитать ему эти самые “роковые” стихи: “Золотому блеску верил…”» (Лаврин, 1991, с. 141.)

«Осенью 1933 г. болезненное состояние начало нарастать особенно сильно. Работоспособность резко упала. Ходить стало все труднее. Его пошатывало, отклоняло в правую сторону. Ориентировка в окружающем была в порядке. Последний приступ головных болей сопровождался бредом, была потеря чувства пространства. 8 декабря 1933 г. был доставлен в психиатрическую клинику, где и находился до момента смерти — 8 января 1934 г.». (Спивак, 2001, с. 232.)

Особенности творчества

«Была ассоциация зрительных ощущений со звуковыми. Музыкальные восприятия вызывали в нем ощущения определенных цветов… Большой интерес представляет то, что отдельные буквы также переживались им в определенных световых ощущениях». (Спивак, 2001, с. 266.)

«Его связи с реальностью все более и более слабеют, о чем свидетельствуют “Записки чудака” (1922)». (Брюнель, 1998, с. 211.)

«Белый не раз откровенно говорил об автобиографичности “Котика Летаева”. Однако, вчитываясь в позднюю прозу Белого, мы без труда открываем, что и в “Петербурге”, и в “Котике Летаеве”, и в “Преступлении Николая Летаева”, и в “Крещеном китайце”, и в “Московском чудаке”, и в “Москве под ударом” завязкою служит один и тот же семейный конфликт. Все это — варианты драмы, некогда разыгравшейся в семействе Бугаевых. Не только конфигурация действующих лиц, но и самые образы отца, матери и сына повторяются до мельчайших подробностей». (Ходасевич, 1991, с. 46.)

«Я пишу день и ночь; переутомляясь, я в полусне, в полубреду выборматываю лучшие страницы и, проснувшись, вижу, что заспал их… Так работаю я пять месяцев без пятидневки; пульс усилен; температура всегда “37,2”, т. е. выше нормы; мигрени, приливы, бессонницы облепили меня, как стая врагов; написано ²/₃ текста, а я не знаю, допишу ли: допишу, если не стащат в лечебницу. Так я пишу, в узком смысле слова, в период “записывания”, после услышания темы и увидения образов. Но так мною написано лишь 6–7 книг из мной написанных 30». (Белый А. «Как мы пишем», 1989, с. 19.)

«Поэт Г1яст^у выразился так: “Поэзия Белого — страна утонченных мозговых явлений…”» (Безелянский, 1998, с. 282.)

«Я не хочу приписывать ему мазохизм, но страдания были для него дрожжами для творчества и главной темой… свою жизнь он превратил в предмет бесконечного художественного описания и осмысления». (Гарин, 1999, т. 2, с. 382, 425.)

«Необходимо, однако, отметить, что, как это вообще для него было характерно, тяжелые личные переживания не мешали творческой деятельности». (Спивак, 2001, с. 231.)

Духовное и душевное богатство личности, разумеется, не является причиной психических расстройств. Но последним в этом случае есть где развернуться. Так, у Андрея Белого мы сталкиваемся с чрезвычайным разнообразием и обилием психопатологической симптоматики. Присутствуют и собственная истерическая экзальтация, и аффективная неустойчивость, доходящая до гипоманиакальности, и бредовое восприятие окружающей реальности, периодически достигающее степени развернутого параноида. Можно обнаружить и нарушения влечений в форме алкогольной зависимости, и навязчивые состояния (патологические страхи). Представлена практически вся гамма психопатологических расстройств. Гениальность Андрея Белого, по-видимому, представляла многочисленные возможности для развития психических нарушений и, в свою очередь, подпитывалась ими. Недаром лауреат Нобелевской премии И.Р. Пригожий говорил, что «только нестабильные процессы могут порождать более совершенные субстанции». То есть чем больше в системе нестабильности, тем выше вероятность, что возникнет что-то новое.

БЕЛЯЕВ АЛЕКСАНДР РОМАНОВИЧ (1884–1942), русский писатель, один из основоположников советской научно-фантастической литературы.

«Мальчик спрыгнул с крыши сарая с самодельным зонтиком в руках. Хотел без крыльев взлететь вверх, но упал и расшибся». (Соколова, 1987, с. 3.)

«В 1921 году у него впервые обнаружилась болезнь. Она притаилась в позвоночнике с тех самых пор, как Беляев упал в своем неудавшемся полете». (Ляпунов, Нудельман, 1963, с. 7.)

«Беляева поразил костный туберкулез. Шесть лет писатель был прикован к постели, из них три года скован гипсом… Прикованный к постели писатель живет в изумительном мире, созданным его воображением. Мало кто знал, что этот разносторонне образованный человек, автор увлекательных произведений, описывающих путешествия в неизведанные земли и подводные глубины, провел многие годы в полной неподвижности. “Могу сообщить, — писал Беляев в статье “О моих работах”, — что “Голова профессора Доуэля” — произведение в значительной степени автобиографическое. Болезнь уложила меня однажды на три с половиною года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела. И хотя руками я владел, все же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни “головы без тела", которого я совершенно не чувствовал, — полная анестезия”». (Соколова. 1987, с. 4.)

«В конце 1915 года Беляев внезапно заболевает, и врачи долго (до 1916 года) не могут определить, что с ним. Еще во время давней болезни плевритом в Ярцеве врач, делая Беляеву пункцию, задел иглой восьмой позвонок. Теперь это дало тяжелый рецидив: туберкулез позвоночника. Рухнуло сразу все. Нет здоровья. Уходит жена. Врачи, друзья, близкие считают, что Беляев обречен. Надежда Васильевна, мать Александра Романовича, оставив дом, увозит сына в Ялту. Почти все время Беляев вынужден проводить в постели, ас 1917 по 1921-й — в гипсе». (Орлов, 1964, с. 504–505.)