Скелет (ЛП) - Уивер Бринн - Страница 19

***

Методы дефлеширования могут быть различными. Более известный среди моих коллег — экскарнация, удаление мягких тканей и органов из скелета, при этом не затрагивающее и не повреждающее кости, является деликатным процессом, требующим много времени и терпения.

И отбеливателя.

Это процесс, которым я очень горжусь и получаю от него удовольствие. Субъект, как правило, мертв при выполнении дефлеширования… но не обязательно.

Возможно, у меня нет времени для тщательного и деликатного процесса, насколько это требуется для сохранения костей, но есть определенная признательность за более устаревший метод.

Я смотрю на обнаженную жертву на стальном столе и провожу лезвием своего разделочного ножа по точилке. Он у меня на столе, чтобы служить определенной цели. Однако это не значит, что я не могу получать удовольствие от своей работы.

Трубка подает почти пустое содержимое пакета ему в руку через капельницу. Минеральный и физиологический растворы помогут ему гораздо быстрее избавиться от седативного средства.

Чтобы проверить остроту лезвия, я откладываю точильный камень в сторону и прикладываю руку в перчатке к его голени, прямо под коленной чашечкой. Его кожа прохладная на ощупь, в моей личной домашней холодильной камере температура на пять градусов ниже, чем в комнате в университете.

Расположив лезвие под углом шестьдесят градусов, я вонзаюсь в его плоть, делая чистый надрез.

Кровь собирается вокруг пореза и ярко-красными каплями стекает на стальную поверхность. Мой сердечный ритм, который почти никогда не ускоряется выше уровня покоя, резко подскакивает, уровень адреналина растет.

Я чувствую какую-то потерю, когда он начинает просыпаться. Ошеломленная жертва Кайри несколько раз моргает, приходя в сознание и пытаясь прояснить зрение. Он резко пытается пошевелить рукой, медленно осознавая в своем нетрезвом состоянии, что пристегнут ремнями.

Затем его пристальный взгляд останавливается на мне.

— В твоем организме еще много успокоительного, — говорю я ему и вытираю кровь с лезвия чистой салфеткой. — Сейчас ты оценишь это по достоинству.

Когда я протягиваю руку за удавкой, он, запинаясь, задает обычные скучные вопросы: «Кто ты такой? Где я? Что ты будешь со мной делать?» Дальше обычно следуют бесполезные крики, мольбы и слезы, затем, наконец, угрозы.

— Вот это хорошо, — говорю я, протягивая провод над ним. — Люблю заканчивать на сильной ноте.

Пока он продолжает угрожать моей жизни, я хватаюсь за деревянные рычаги и опускаю удавку, закрепляя проволочную лигатуру ниже выемки его кадыка на гортани.

Сопротивляясь, он качает головой взад-вперед, а я стою на месте, чтобы насладиться моментом. Спешка, предвкушение. Самое близкое к блаженству — надрывать поверхностную часть кожи, которая укрывает меня от неуловимых ощущений.

Мой взгляд останавливается на вазе с цветами в другом конце стальной комнаты. Гималайские голубые маки застыли во времени, цвет лепестков сохранился в точности под цвет ее глаз.

Я представляю ее такой, какой она была на Бассовых полях. Всего в нескольких дюймах от меня, ее близость горячим током прошлась по моей коже, когда она положила палец рядом со спусковым крючком. Ее пристальный взгляд охотника остановился на больном животном.

Она любила этого койота.

Гребаный койот, неспособный ответить взаимностью на ее чувства, который, скорее всего, изуродовал бы ей лицо, если бы она попыталась его погладить.

И она назвала его чертовым Солнечным зайчиком.

С той секунды, как она поступила в мой отдел, я пытался разобраться в этой девушке. Теперь, когда я знаю, что мы похожи, это должно объяснить мою зацикленность на ней; я почувствовал убийцу.

Но есть еще что-то неуловимое, удерживающее меня от того, чтобы обернуть свою веревку вокруг ее шеи.

Ее признание обожгло мои мышцы. Боль в ее глазах, когда она нажала на спусковой крючок, пронзила мою грудную клетку, это убийство ощущалось всеми эмоциями, которые не могло сдержать ее тело.

Хныканье снизу вырывает меня из воспоминаний, и в отчаянной попытке восстановить контроль я обматываю удавку вокруг шеи и туго натягиваю, заглушая его крик. Искаженные звуки удушья и хрипа, требующие воздуха, ласкают мою кожу.

Когда хор звуков затихает, я немного ослабляю проволоку, давая ему ровно столько воздуха, чтобы он мог повторить наш танец заново.

Я натягиваю проволоку до тех пор, пока мои мышцы не начинают гореть. До тех пор, пока мысленный образ улыбающейся Кайри не превращается в страдальческий. Ее рот приоткрылся, бледные губы дрожат. Именно так она смотрела на меня, когда я душил ее в холодильной камере.

— Черт возьми… — я отпускаю проволоку, и жертва задыхается. Его прерывистый кашель и отчаянные мольбы сливаются с голосом Кайри в моей голове.

— Убирайся к черту… — я туго затягиваю проволоку, и его кожа трескается под лигатурой. Глаза выпучиваются. Капилляры лопаются, и красное пятно заполняет белое глазное яблоко.

Когда я смотрю в его глаза — моя любимая часть — ожидая почувствовать момент, когда его тело перестанет бороться со смертью, ее глаза вторгаются в мою темную душу.

И все, что я вижу, — это она.

Ее чертовски твердые соски в пронизывающе холодной камере… и мысли, какой звук она издаст, когда я укушу их.

— Господи, — я бросаю ручки и отступаю от стола.

Яростно проводя рукой по волосам, я выдавливаю из себя еще одно ругательство. Кровь шумит в ушах. Я обхожу стол и хватаю нож.

Парень на столе впадает в панику.

— Срань господня… пожалуйста! О, черт, не делай этого…

Со стоном я просовываю лезвие под ограничитель и перерезаю ремень. Обрезаю остальные ремни, прежде чем перевернуть стальной стол и кинуть его вместе с жертвой на пол.

Тяжело дыша, я наблюдаю, как он поднимается на ноги. Используя капельницу в качестве опоры, он восстанавливает равновесие, сначала глядя на меня, затем на дверь.

— Сделай это, — бросаю я ему вызов.

Я так не действую.

Я работаю чисто. Точно. Дотошно.

Но она вторглась на мою территорию, испортив не только мой распорядок дня.

Пока парень взвешивает свои варианты, он поднимает блестящую серебряную палку, чтобы использовать ее в качестве оружия. Не сводя с него хищного взгляда, я опускаю голову на плечи, чувствуя, как каждая напряженная мышца сжимается вокруг моих позвонков.

Кровь стекает по его голени.

Он делает шаг к двери.

Подобно дикому зверю, почуявшему кровь, я бросаюсь вперед. Он делает несколько неуверенных шагов, спотыкаясь о трубу. Я позволяю ему выпрямиться и посмотреть мне в лицо. Он вонзает палку мне в живот.

Боль попадает в цель. Стиснув зубы, я выдавливаю:

— Еще раз.

Сейчас он дрожит, адреналин и страх струятся по его гладкому телу, но он идет на меня как человек, который хочет жить. Он несколько раз ударяет трубой. По ребрам, рукам, плечам. Я принимаю удары. Я воспринимаю каждый удар как наказание за свою неудачу. Боль опутывает мое тело, как тонкая сетка, обездвиживая.

Но я все еще вижу ее — чувствую ее.

Хочу ее.

Когда он целится мне в лицо, из глубины моей груди вырывается рев, и я лечу к нему. Вырываю шест у него из рук и толкаю спиной к стене. Прижавшись плечом к его груди, я смотрю ему в лицо, вгоняя лезвие в грудину.

Широко раскрыв глаза, он испускает безмолвный вопль, ужас его гибели заключен в крике, который никогда не вырвется на свободу.

Я теряю себя во власти похоти. Я втыкаю нож ему в живот и вгоняю кончик лезвия под ребра. Снова ударяю. Снова и снова погружаю лезвие глубоко, калеча его внутренности, пока не ощущаю медный привкус его крови, которая забрызгивает мое лицо.

Его взгляд давно утратил искорку жизни. Дыхание разрывает мои легкие, я убираю руку и позволяю ему упасть на пол. Он растягивается на прозрачном брезенте, я отступаю назад и смотрю на лужу крови вокруг безжизненного тела.