Нечаянный тамплиер (СИ) - Ангелов Августин - Страница 49

Глава 26

Бертран де Луарк на этот раз не смог поехать вместе с Григорием. На пиру он сильно перебрал и довел себя просто до скотского состояния. После огромного количества выпитого вина он не мог не только забраться в седло, но даже и просто нормально ходить, потому что его заносило. В конце концов, рыцарь с берегов Луары заснул в саду, устроившись под одним из деревьев. Что же поделать, если этот человек расслаблялся подобным образом?

Бертран очень помог в бою, оказавшись превосходным бойцом. И осуждать его Григорий никак не мог. Ведь не один этот рыцарь такой пьющий. Даже граф Ибелин немало пил, но, в отличие от Бертрана, знал меру. И выпитое не мешало графу уверенно держаться в седле и здраво соображать. А Бертран меры не знал, а потому пил до помутнения рассудка.

Сам же Григорий тоже выпил за обедом несколько небольших глиняных чарок с изысканным белым вином, имеющим приятный фруктовый оттенок вкуса. Такое вино в двадцать первом веке, наверняка, стоило бы очень дорого и считалось элитным. Но, пил Родимцев без фанатизма. Скорее, просто запивал обильную пищу, которой накормил их гостеприимный хозяин манора.

Бертран же пил почти без закуски. Пил этот француз много, а ел мало. Потому его и развезло на жаре. Мансур же вина не пил вообще. А монаха Иннокентия к столу владетельные сеньоры даже не пригласили. Впрочем, он и не навязывался, продолжая помогать раненым, пока вся знать пировала.

Вскоре их небольшой отряд выехал на дорогу, ведущую к Кайфе, которая, как знал Родимцев, будет через много веков называться Хайфой. Григорий никогда не бывал в этих краях, но на фотографиях, сделанных его повзрослевшей дочкой Леночкой в туристической поездке, рассматривал все достопримечательности Святой земли. Сейчас он жалел, что, выйдя в отставку, сам не съездил в эти места. Тогда ему было бы, наверняка, гораздо проще ориентироваться на местности. Впрочем, на фото и видео он видел и Хайфу, и Иерусалим, и Яффо, и Акко и даже Эйлат.

Но, в Хайфе на этом самом месте в двадцать первом веке Родимцев помнил совсем другой пейзаж портового города. А сейчас никакого города еще видно не было. Вместо него вдоль берега бухты распростерлось селение рыбаков с домиками из глины, покрытыми соломой и пальмовыми листьями. Зачатки порта представляли собой причал для утлых шаланд, оснащенных одним страшненьким потрепанным серым парусом на единственной кривой мачте. Лодки поменьше рыбаки и просто вытаскивали на песок пляжа. А вместо красивого бахайского сада на склоне горы Кармель расположился большой мрачный замок из серого камня с двумя рядами стен и с шестью мощными башнями. Кроме них, имелась высокая башня донжона посередине, наверное, на том самом месте, где потом построили бахайский мавзолей, и две небольших башенки барбакана внизу возле дороги. Замок тамплиеров Кайфас, как назвал эту крепость граф, нависал над дорогой, проходящей между деревней рыбаков и нижним ярусом замковой стены.

Единственное, что находилось на своем месте, так это монастырь кармелитов, располагавшийся в пещерах высоко на горе. Отшельники селились сначала в пещере Ильи-пророка, но потом облюбовали и все соседние. Для защиты монахов перед пещерами крестоносцы построили стену с воротами и башней над ними. Так что монастырь получился достаточно укрепленный. Там же торчала и довольно большая церковь.

И, первым делом, путь Григория лежал туда, наверх. Он должен был отдать в монастырь Адельгейду. Но, чем ближе они приближались к цели своего путешествия, тем более понурый вид становился у девочки. Она, похоже, в монастырь не очень-то и хотела. Особенно после того, как ее радушно встретил дон Карлос, предоставив отдельные покои и даже служанок. Да и сам граф Ибелин с ней вел себя весьма учтиво, как с настоящей взрослой баронессой, ничем не напомнив, что она теперь всего лишь жалкая нищая сирота.

Вблизи замка местность казалась безопасной. Впервые за всю поездку возле дороги начали попадаться укрепленные посты с башенками, на которых под развевающимися на легком морском ветерке черно-белыми флагами тамплиеров стояли арбалетчики. Флаги, те самые «Боссеан», представляли собой вымпельные гонфалоны с красным лапчатым крестом на белом поле вверху и с черным полем равного размера внизу.

Граф со своими рыцарями сразу направился к главным воротам замка, а Григорий с Мансуром и Адельгейдой еще долго карабкались по крутой тропинке, проложенной вдоль замковой стены и ведущей наверх, к монастырю. Им пришлось спешиться, потому что верхом подобный подъем преодолеть не удавалось. Когда они уже поднялись по склону выше замка, тропинка сделалась настолько крутой, что вскоре пришлось оставить Мансура присматривать за лошадьми. Григорий и Адельгейда продолжили подъем только вдвоем. Причем, девочку приходилось буквально тащить наверх за руку.

— Я не хотеть монастырь, — неожиданно произнесла Адельгейда, когда они уже достигли каменистой площадки перед монастырскими воротами.

— Как же так? Мы же уже такой большой путь проделали, — удивился Григорий.

— Я не хотеть монастырь, — повторила девочка и заплакала.

Родимцеву стало ее очень жалко, словно бы она была его маленькой дочуркой. Он обнял сироту и прижал к сердцу, приговаривая:

— Не бойся, малышка, там о тебе позаботятся добрые сестры. А вокруг очень опасно. Ты же видишь, какая ужасная война идет во всем Леванте. И это одно из мест, где пока спокойно. В монастыре ты будешь в безопасности.

Кое-как Адельгейду удалось утешить. Она перестала плакать. И они подошли к башне с воротами. Родимцев постучался в небольшую деревянную дверь калитки, сделанной в одной из створок больших монастырских ворот, окованных железом. Дверь была заперта, и им пришлось ждать довольно долго, пока открылось маленькое зарешеченное окошечко в калитке, и оттуда показалось лицо привратника.

Он окинул прибывших взглядом серых глаз из-под седых бровей и довольно грубо спросил:

— Чего надо, храмовник?

— Я сироту в монастырь привел, — сказал Григорий. Потом добавил:

— У меня есть письмо к приору от нашего командира.

— Ну, тогда другое дело. Подожди, храмовник. Сейчас открою, — пробасил служивый.

Родимцев услышал, как лязгнул внутри железный засов, и дверь калитки, сделанная из толстых досок, оббитых железом, приоткрылась, впуская его и девочку внутрь. Сразу за калиткой оказалась просторная арка. И седой монах-привратник через нее провел их в монастырский двор, который дальней стороной примыкал к тем самым скалам с пещерами, внутри которых и жили монахи.

Помимо монахов-отшельников, которые соблюдали обет молчания и ни с кем не разговаривали, сидя по своим пещерным кельям, имелось и здание женского монастыря, пристроенное одной стороной к священной скале. Был и дом приора, стоящий отдельно с другой стороны двора. А между домом приора и высокой стеной ограды возвышалась церковь.

Привратник взял письмо и пошел докладывать, оставив их одних перед домом приора.

— Ты ко мне приезжать? Меня навещать? — спросила Адельгейда.

— Ну, постараюсь, — уклончиво ответил Григорий.

— Обещать, — сказала юная немка, снова собираясь расплакаться.

— Буду заезжать, — кивнул Родимцев, чтобы не расстраивать ребенка.

К тому моменту, когда аббат вышел к ним, маленькая баронесса, все же, взяла себя в руки и не разревелась.

Пожилой священник сказал:

— О девочке здесь позаботятся. Я уже послал за сестрами. Они дали обет не общаться с мужчинами, кроме монахов, а потому вы, молодой человек, можете ехать.

Гриша уже развернулся, чтобы уходить, когда, совершенно неожиданно, Адельгейда бросилась к нему на шею и поцеловала. После чего произнесла:

— Я любить тебя, Грегор. Ты меня спасать.

Родимцев не знал, что и сказать. Он просто легонько отстранил от себя девочку, улыбнулся ей, помахал рукой, развернулся и, не оборачиваясь, быстро пошел к выходу. Конечно, Григорий за время пути тоже привязался к ней, но был рад, что все же доставил сироту в монастырь, преодолев все опасности. Он не сомневался, что здесь Адельгейде будет совсем неплохо. Во всяком случае, намного лучше, чем сидеть в вонючей дыре под мельницей среди крыс и трупов. Потому, когда Гриша захлопнул за собой калитку монастыря, то почувствовал моральное облегчение. Все же ответственность за девочку давила на него все это время тяжелым грузом.