Просто Давид - Портер Элинор - Страница 37

— Почему же нет, — заключил Давид. — Он нашел свою работу — понимаешь? Там, в большом мире. И он будет ее делать. Я знаю, что бы чувствовал, если бы нашел свою, о которой говорил отец! Чего я не понимаю, так это почему, хотя мистер Джек узнал обо всем этом вчера, он не радовался так и ждал сегодняшнего дня?

— Да, интересно, — сказала Джилл.

Ранней зимой Давид открыл в своей скрипке много новых песен, и все они были очень красивы. Сначала в них отразились добрые взгляды и поступки, которыми забрасывали мальчика со всех сторон. А еще была первая снежная буря, когда пушистые хлопья превратили весь мир в волшебное белое царство. Однажды Давид сыграл об этом мистеру Стритеру и страшно разочаровался, когда выяснилось, что тот не понимает смысла песни.

— Но разве вы не видите? — взмолился Давид. — Я рассказываю, как грушевые цветы вернулись и говорят вам, как они рады, что вы их тогда не убили.

— Грушевые цветы — вернулись! — воскликнул старик. — Ну нет, этого я не вижу. Где же твои цветы?

— Ну как же, за окном и везде, — подсказал мальчик.

— Там! Чтоб я провалился! Мальчик, ты… ты уж верно не о снеге говоришь!

— Конечно, о снеге! Неужели вы не видите? Дерево было как большое облако снежинок, разве вы не помните? Ну а теперь этого нет, зато гораздо больше деревьев стоят в облаках, и белые лепесточки танцуют, празднуя и говоря вам, что обязательно вернутся на следующий год.

— Ух, чтоб я провалился! — снова воскликнул мужчина. Потом он вдруг от души расхохотался, закинув голову. Давида не обрадовал ни этот смех, ни пятицентовик, который мужчина сунул ему чуть позже, но он не знал, что и этот смех, и подаренная монетка были настоящими вехами на незнакомом пути для этого нечувствительного человека.

Вскоре Давида ждал большой сюрприз — он узнал, что его любимая Госпожа Роз и не менее любимый мистер Джек поженятся в начале нового года. Мальчик был так поражен этой новостью, что даже его скрипка умолкла, и сам он тоже сразу не смог ничего сказать. Но однажды он заявил мистеру Джеку, как мужчина мужчине:

— Я думал, мужчины, когда хотят жениться, ухаживают за женщинами. Так бывает в книгах. А вы… вы почти ни слова не сказали моей прекрасной Госпоже Роз. А однажды, давно, говорили, что едва ее помните. Так как же это объяснить?

И мистер Джек рассмеялся, но одновременно покраснел, а потом рассказал все — что у них с мисс Холбрук на самом деле произошла история принцессы и нищего и что Давид невольно обеспечил им часть ухаживаний.

Как же Давид смеялся, обхватив себя руками от радости! И какую же прекрасную, прекрасную мелодию он обнаружил в звучных струнах своей скрипки, когда взялся за нее!

Случилось так, что именно эту песню он играл в своей комнате в субботу, в послеобеденный час, когда на ферму Холли пришло письмо от давно потерянного сына Джона.

Внизу, на кухне стоял Симеон Холли, держа в руке письмо.

— Элен, у нас письмо от… Джона, — сказал он.

То, что Симеон Холли вообще об этом заговорил, свидетельствовало, как далеко, очень далеко прошел он по своей незнакомой дороге со времени предыдущего письма от сына.

— От… Джона? О, Симеон! От Джона?

— Да.

Симеон сел и вставил кончик ножа под клапан конверта, пытаясь скрыть дрожь.

— Посмотрим, что… он пишет.

У постороннего слушателя могло бы сложиться впечатление, что письма от Джона приходят каждый день.

В письме говорилось:

«Дорогой отец,

Я уже дважды писал тебе, но не получил ответа. Однако я собираюсь сделать еще одно усилие и попросить о прощении. Нельзя ли мне приехать к вам на это Рождество? Теперь у меня самого есть сын, и я очень тоскую по вам. Я знаю теперь, что чувствовал бы, повтори он мой поступок в будущем.

Не стану тебя обманывать — я не бросил искусство. Однажды ты велел мне выбирать между тобой и ним — полагаю, выбор я сделал. По крайней мере, я сбежал. Но, несмотря на это, спрашиваю тебя еще раз: нельзя ли мне приехать на Рождество? Ты мне нужен, отец, и мама нужна мне тоже. И я хочу, чтобы вы увидели моего мальчика».

— Ну? — сказал Симеон Холли, пытаясь говорить холодно и спокойно, чтобы не показать, насколько глубоко тронут. — Ну, Элен?

— Да, Симеон, да! — задыхаясь, ответила его жена, и в ее умоляющем взгляде и голосе отразился целый мир материнской любви и тоски. — Да, ведь ты разрешишь!

— Дядя Симеон, тетя Элен, — позвал Давид, топоча вниз по лестнице, — в моей скрипке нашлась такая прекрасная песня, и я буду играть ее снова и снова, чтобы точно запомнить ее для папы — ведь этот мир прекрасен, дядя Симеон, правда? А теперь послушайте.

И Симеон Холли слушал — но слышал не скрипку. Для него звучал голос кудрявого мальчика из прошлого.

Когда чуть позже Давид закончил игру, на него смотрела только женщина — мужчина уже сел за письменный стол с ручкой в руках.

Джон, жена Джона и сын Джона приехали за день до Рождества, к сильнейшей радости всех обитателей фермы Холли. Джон оказался большим, сильным и загорелым после долгих этюдов под открытым воздухом — сын, которым стоит гордиться и на которого можно положиться на склоне лет. Миссис Джон, говоря словами Перри Ларсона, оказалась «уж такая куколка». По словам матери Джона, молодая леди была невероятно точным воплощением дочери, о которой миссис Холли так долго и отчаянно мечтала, — милой, обаятельной и красивой. А маленький Джон — маленький Джон был самим собой и не стал бы лучше, будь он херувимом, спустившимся с небес, — каковым его и считали обожающие его бабушка и дедушка.

Джон Холли не успел пробыть в отцовском доме и четырех часов, когда наткнулся на скрипку Давида. В этот момент в комнате были только его мать и отец. Покосившись на родителей, он взял в руки инструмент. Джон Холли не забыл свое отрочество, когда его игра на скрипке вовсе не приветствовалась.

— Скрипочка! А кто играет? — спросил он.

— Давид.

— О, мальчик. Говоришь, ты… взял его к себе? Кстати, он престранный паренек! Никогда не видел мальчика, похожего на него.

Симеон Холли сердито вскинул подбородок.

— Давид — хороший мальчик, очень хороший, правда, Джон. Мы о нем самого высокого мнения.

Джон Холли добродушно хохотнул, но продолжал задумчиво хмуриться. Он все еще не мог понять двух вещей: откуда в отце эти неопределенные перемены и какое положение в доме занимает Давид — Джон Холли все еще помнил пережитые в отрочестве притеснения.

— Хм-м, — пробормотал он, легко касаясь струн пальцем, а потом робко проводя по ним смычком. — У меня дома есть скрипочка, и я иногда играю. Не возражаешь, если… я ее настрою?

В глазах отца промелькнуло нечто, весьма похожее на веселье.

— О нет. Мы нынче… к этому привыкли.

И снова Джон Холли вспомнил детство.

— Ничего себе! Да у парнишки шикарный инструмент, — поразился он, роняя смычок, которым только что извлек полдюжины потрясающе глубоких, вибрирующих нот, и поднося скрипку к окну. Через секунду он издал потрясенное восклицание и обратил к отцу ошарашенный взгляд.

— Силы небесные, отец! Где мальчик взял этот инструмент? Я знаю кое-что о скрипках, даже если особо не играю, и это! Откуда он ее взял?

— Полагаю, у отца. Так или иначе, он с ней пришел.

— Пришел с ней! Но, отец, ты говорил, он был бродягой, и… о, ну же, расскажи мне, что здесь за тайна! Вот я возвращаюсь домой и вижу, что в гостиной у отца лежит себе спокойно скрипка, которой, насколько я знаю, цены нет. В любом случае, я уверен, ее цена измеряется в тысячах, а не в сотнях. А ты с тем же спокойствием говоришь, что ею владеет мальчик, который, можно не сомневаться, вряд ли способен верно сыграть шестнадцатую, не говоря уже о том, чтобы оценить свою игру, и который, по твоим же словам, всего лишь…

Взметнувшаяся вверх рука отца остановила Джона Холли, и слова замерли у него на губах. Он обернулся и увидел в дверях самого Давида.