Из жизни кукол - Сунд Эрик - Страница 32

Ей казалось, что писать в скобках, что кто-то плачет, не очень правильно.

Ирса отложила отчет и снова взялась за кофе.

Мужик, который водит серую или серебристую новенькую машину, подумала сержант Ирса Хельгадоттир. Будем надеяться, что его ДНК отыщется у нас в базе данных.

Свен-Улоф Понтен задвинул ящик, в котором обитали облегчавший муки его совести каннибал Армин Майвес и еще девятнадцать психов, в тысячу раз хуже, чем он, Свен-Улоф.

Он удостоверился, что звук в телефоне выключен, и сунул безопасный телефон во внутренний карман портфеля.

Телефон, который помогает ему утолить голод.

Человек, с которым он только что разговаривал, обещал ему жесткий секс. Две девушки и мужчина, ровесник самого Свена-Улофа.

Свен-Улоф запер ящик стола и вернулся к работе с документами. Просмотрев заметки, которые секретарша сделала во время сегодняшних встреч, и заверив несколько счетов, он отпер дверь и вышел из рабочего кабинета.

Алиса дома. Она, конечно, молчит и куксится, но она дома.

Приехав за ней в Скутшер, Свен-Улоф ожидал, что она станет бурно протестовать, но Алиса молча села в машину.

Теперь Алиса помогала Осе с ужином. Свен-Улоф вошел на кухню. Из духовки вкусно пахло.

Когда Алиса поставила перед ним тарелку, он взял дочь за руку. На шрам на запястье он старался не смотреть. Алиса замерла, а когда он попытался взглянуть ей в глаза, девушка отвернулась. Свен-Улоф помнил, что в ее жилах течет его жизнь.

Как же он тогда испугался, что эта жизнь оборвется.

– Ты же знаешь – я люблю тебя, – сказал он и выпустил ее руку.

Алиса продолжила накрывать на стол. Оса стояла у плиты, над кастрюлей с рисом, и делала вид, что ничего не замечает. Свен-Улоф стал припоминать главные моменты своей жизни. Они всегда совпадали с чем-нибудь не слишком приятным. В его ботинках всегда оказывались какие-то камешки.

Ему двадцать два года, он школьный ассистент. Один из учителей заболел, и Свена-Улофа назначили вести уроки по замене в шестом классе. Некоторые девочки там оказались физически развитыми не хуже его ровесниц. Но головы у них были устроены попроще, и в отличие от его приятельниц во взглядах шестиклассниц читалось только обожание. Для них Свен-Улоф был чем-то волнующим, призом, за который стоит соревноваться; к тому же они не заводили с места в карьер разговоров о будущем и детях.

И ему это понравилось.

Наконец-то он сделался значимым.

Но в ботинок попал камешек.

Проблема состояла не в том, что Свену-Улофу было двадцать два года, а девочкам – двенадцать лет.

Проблема состояла в том, что ему предстояло пронести вожделение к невинности этих девочек через всю свою жизнь.

Почуяв, что если он останется, то произойдет что-нибудь скверное, он уволился из школы.

– Прочитаешь молитву, Алиса? – спросил Свен-Улоф, когда Оса села за стол.

Он снова попытался встретиться взглядом с дочерью, но она уже опустила глаза и сцепила пальцы. Алиса стала читать молитву; голос звучал механически, но какое счастье просто слышать его. Свену-Улофу хотелось, чтобы она рассказала ему все, что у нее на душе.

Вот бы сесть где-нибудь подальше от всех, поговорить.

Она бы положила голову ему на плечо и поведала бы, о чем мечтает, и, может быть, он бы тоже поделился с ней своими мечтами. Рассказал бы, как трудно иногда быть мужчиной. Быть человеком. Рассказал бы о людях, запертых в ящике его стола, и она бы его поняла. Все-все поняла бы.

– Спасибо, Алиса, – сказал он, когда дочь договорила слова молитвы.

Когда Свену-Улофу было двадцать три года, он обручился с одной женщиной старше себя. Улле был тридцать один год, они обменялись кольцами в Венеции, пообещав друг другу, что через десять лет снова навестят это место, неважно, будут они к тому времени парой или нет. Но никакой повторной поездки не было. Было изнасилование в подвале, возле прачечной, когда Свен-Улоф ненадолго уехал. Психически больной сосед, допрос в полиции, незалеченная травма.

В те дни что-то умерло, и родилось нечто другое.

– Приятного аппетита.

Оса улыбнулась и повернулась к дочери.

– Как хорошо, что ты выздоровела.

Свен-Улоф Понтен думал об Улле, которая могла бы стать Уллой Понтен, если бы ее не изнасиловал сосед, впавший в бредовое расстройство.

Свен-Улоф надеялся, что сейчас с Уллой все в порядке. Она переехала на север, и, насколько он знал, жила сама по себе и могла позволить себе посылать людей к черту. Благой дар, который не каждому дается.

Да, ему хотелось, чтобы у его прежних подружек все было хорошо. По крайней мере у тех, что бывали добры к нему. Некоторые предавали его – у этих пускай бы было похуже. Но в конечном итоге ему хотелось, чтобы и к ним жизнь была добра.

– Вы правда думаете, что я выздоровела? – спросила вдруг Алиса.

– Ты же дома, – ответила Оса.

– С тобой все в порядке. – Свен-Улоф отложил нож и вилку.

Неужели они не могут просто помолчать?

Он пытается думать, пытается во всем разобраться, но им непременно надо молоть языками.

Свен-Улоф закрыл глаза, собрался.

Иногда злость вонзалась в него, как осиное жало. Или как когда ушибешь палец ноги о порог или ударишься головой об угол шкафчика. Он сжал кулаки, стараясь дышать глубоко.

– Почему я должна тебя слушать? – В голосе Алисы было то равнодушие, которое он так тяжело переносил.

Успокойся.

Он вспомнил дочь грудным младенцем.

Маленький сверток лежал у него в руках, и у этого сверточка был только он, Свен-Улоф. Она улыбалась, когда он улыбался ей. Она смеялась, когда он щекотал ей животик. Отражения любви.

Помогло.

– Я понимаю, через что ты прошла, – заговорил Свен-Улоф. – Ты думаешь о самоубийстве – я тоже думал, в твоем возрасте. Некоторые люди рано начинают задумываться о том, как устроена жизнь. Ты очень умна. Когда мне было шесть лет, я плакал при мысли, что мне будет семь лет и я стану старым. В семь лет жизнь заканчивалась, потому что начинается школа, играм конец. В пятнадцать лет я нюхал клей, я отверг Бога, а когда понял, что ошибся, было уже почти поздно. Но исцелиться никогда не поздно, Алиса. Никогда.

Он посмотрел на дочь.

Верь мне.

Но Свен-Улоф видел, что дочь ему не верит.

– Не слушай Луве и его терапевтов. С тобой все в порядке. Ты здорова. Точка. Просто поверь, что ты здорова. Вера – последнее, что тебя оставит, ты должна принять ее в свое сердце.

– Да, Алиса, надо верить, – поддакнула Оса. – Слушай, что папа говорит.

Молчи, Оса, подумал он.

Не порть разговор.

– Ты что, считаешь нас дураками? – спросил он, стараясь сдержать волнение. Потерять самообладание – признак слабости. Ударился пальцем о порог – стисни зубы и страдай молча.

– Да, и в первую очередь тебя, – сказала дочь и в первый раз с тех пор, как он привез ее домой, взглянула ему в глаза. – Папа, ты больной человек.

Ее взгляд был как нож.

Острее и больнее того, что она сказала.

Потому что она сказала правду.

В середине XIX века на острове Стура Эссинген отбывали наказание приговоренные к принудительным работам. Заключенных – их называли “подлежащие исправлению” – возили туда из Лонгхольменской тюрьмы, на острове они дробили брусчатку, которой потом мостили улицы Стокгольма. Ездить на остров посмотреть на “подлежащих исправлению”, на их кирки и потные торсы сделалось народным развлечением, а Стура Эссинген прозвали островом Дьявола. Сейчас его зовут Стуран, но иные старожилы острова по-прежнему называют его Дьяволов. К их числу принадлежал и отец Кевина.

“If I could find a way to get off this island, would you like to come with me[22]?” – подумал Кевин, запирая дверь садового домика.