Из жизни кукол - Сунд Эрик - Страница 38

– Никаких. Я ее никогда не видел, она сбежала до того, как я приступил к работе… Вы думаете, исчезновение Фрейи имеет какое-то отношение к побегу Новы и Мерси?

– Мы пытаемся это выяснить.

И женщина из полиции подчеркнула что-то у себя в блокноте.

Фрейя, подумал он, когда женщина ушла.

Нова и Мерси. Теперь их здесь нет.

На столе перед ним лежали записи, сделанные во время последней сессии с Мерси. В них значилось: Самос. Берег смерти.

И Алиса тоже.

Ее здесь нет.

На документе, лежавшем перед Луве, Свен-Улоф Понтен своей подписью удостоверял, что терапия его дочери завершена.

Луве откинулся на спинку кресла и увидел, что окно не особенно отчистилось. Вдоль переплета и на отливе остались кроваво-красные пятна.

Поговорить бы сейчас с кем-нибудь. Луве захотелось взять телефон и кому-нибудь позвонить. Поговорить обо всем. И еще ему хотелось, чтобы сегодня вечером кто-нибудь ждал его дома. Они выпили бы вина, сидя на диване, и продолжили разговор.

Какое грустное слово – “бы”.

Но винить приходится только самого себя, потому что он сам выбрал свое одиночество.

Хотя одному человеку Луве мог бы позвонить. Она бы обрадовалась, может, даже захотела бы поговорить, а может, и встретиться.

Но к такому шагу он еще не готов.

По этой дороге он еще не ездил, по старому шоссе Е-4 между Мармой и Скутшером. За окном простирались поля, луга и рощи, которые летом наверняка выглядели, как на картинке, но при нынешней погоде превратились в нечто печально-унылое.

Ингмар Бергман напал на Колина Нютле, подумал Кевин и свернул на шоссе номер 76.

Через пару минут он был уже возле интерната – низенького здания желтого кирпича, с плоской крышей; оно напомнило Кевину детский сад или начальную школу где-нибудь в пригороде Стокгольма. Кевин припарковался возле полицейской машины.

Женщина из полиции Евле встретила его у поста дежурного, и они сели в столовой.

Женщина как раз закончила допрашивать заведующего.

– На мои вопросы он отвечал немного уклончиво, – заметила она, – и с некоторой враждебностью. Понимаете, о чем я?

– Вероятно, из-за врачебной тайны?

– Отчасти да. Но это весьма расплывчатое понятие. Если бы он хотел помочь нам, то рассказал бы все, что ему известно об этих двух девицах.

Женщина налила кофе в обе чашки и стала объяснять, как обстоят дела. Двое ее коллег по очереди допрашивали девочек и персонал интерната.

– Ночного дежурного зовут Эркан Джихан Дениз. Поговорите с ним, вам может быть интересно. Когда мы явились его допрашивать, он первым делом предложил нам какие-то турецкие конфеты.

– Турецкие?

– Да, выставил тарелку с какими-то сладостями. Как будто мы пришли к нему кофе пить.

На столе лежали копии документов Новы и Мерси, и коллега из полиции Евле рассказала о девочках такое, что у Кевина исчезли последние сомнения. Да, именно этих девочек они с Лассе ищут уже почти месяц.

Только две пропавшие без следа девочки стали тремя.

– Мы еще не отследили телефон, с которого Фрейя Линдхольм выходила в Фейсбук, – сказала женщина. – Похоже, сим-карта зашифрована или повреждена. У вас в угрозыске знают Фрейю?

– Нет. Во всяком случае по имени.

– Насколько я поняла, она девица с большими проблемами.

Родители умерли, когда она была совсем маленькой, родных не оказалось, и она сменила несколько приемных семей, прежде чем оказаться здесь. С тринадцати лет занимается проституцией, наркоманка со стажем. Я поговорила с терапевтом, которая ее лечила. Она утверждает, что Фрейя даже появлялась в порнороликах.

– Появлялась? То есть – снималась?

– Ну… – На шее у женщины проступили красные пятна. – Не знаю, как сказать. Да, это называется “флаффер”. Вы знаете, что такое флаффер?

– Да.

Флаффер – это две тощие голые ножки, которые пару секунд помаячили на заднем плане.

Обязанность флаффера – поддерживать эрекцию актеров.

Вот она, третья девочка, подумал Кевин.

– Ее здесь нет, – повторила Мерси и встряхнула Нову за плечи. – Нет здесь Фрейи. Пойми.

Прочитав статус Фрейи на Фейсбуке, Нова вбила себе в голову, что Фрейя где-то здесь, в подвале. Не слушая Мерси, она протиснулась мимо и зашагала по коридору. Мерси сдалась. Она стояла в подвальных запахах земли и плесени и смотрела, как Нова колотит кулаками в дверь, освещаемая красной лампочкой. Несмотря на холод, голые руки Новы блестели от пота.

Люблю тебя, подумала Мерси. У тебя так хорошо получается не думать.

Девушка за дверью не решилась продолжать эфир. Секунд через десять-пятнадцать лампочка погасла, и дверь открылась.

Худенькая блондинка робко спросила по-английски, чего они хотят.

– Nevermind[26], – ответила Нова. Мерси взяла ее за руку:

– Пошли, возвращаемся.

До начала работы оставалась еще пара часов, которые Нова и Мерси могли потратить на себя. К тому же Нова начала слишком много думать о Фрейе. И даже если сейчас она думает неправильно, в конце концов может прийти к верной мысли. Понять.

И тогда Нова сломается окончательно.

Девочки свернулись под одеялом, и Мерси продолжила свой рассказ – примерно с того места, на котором закончила: как они переехали птицу. Ей не хотелось, чтобы оставалась только чернота, там был и свет тоже, и Мерси не хотелось его забывать. Если забыть про свет, то потом не будешь знать, как его вернуть.

– Нам пришлось целую неделю просидеть в Лагосе. Мы ждали документов. Папа сказал, что дальше будет Анкара или Стамбул, но получился Измир.

Мерси рассказывала все подробности, какие только могла припомнить. Чтобы никогда уже не забыть их.

Она рассказывала, как, проходя паспортный контроль, поцеловала амулет – не потому, что так уж сильно верила в его силу, а просто на всякий случай. Как надеялась, что амулет, против ожидания, все же обладает некой силой, а не только защищает саму Мерси. Папа первым отправился на таможенный досмотр, и когда его пропустили, у Мерси возникло чувство, что все возможно.

– В Лагосе я в первый раз в жизни увидела море, а теперь увидела небо. Как небо выглядит на самом деле. Оно мне всегда казалось плоским, но в самолете я как будто оказалась внутри неба, как будто оно на самом деле море, только больше, потому что обнимает весь земной шар. Многие думают, что после смерти человек попадает именно туда, в это небесное море. Папа говорил, что давление в самолете плохо скажется на моих барабанных перепонках, они еще не восстановились, но оказалось наоборот. Небо было морем, оно шумело, пело и гудело, но заглушало звуки в голове, и когда мы приземлились в Измире, мне снова так хотелось в небо…

– Какая она была, Турция?

Мерси закрыла глаза и постаралась вспомнить увиденное.

– Измир лежал в голубой бухте, вокруг горы, – сказала она, – а в гавани стояли корабли – выше дома и длиной в несколько кварталов.

Мерси не понимала, как круизные суда могут плавать.

Удержаться на воде не могут даже ее братья, а ведь они гораздо меньше и легче.

В аэропорту было тесно, как на рынке в Кано. В толпе Мерси заметила мужчину со шведским флагом на рюкзаке. Она подошла к нему и спросила, не из Швеции ли он. Да, он из Швеции; в названии городка оказалось столько букв, что Мерси тут же забыла его. Она сказала, что ее семья направляется как раз в Швецию; мужчина улыбнулся и принялся рыться в рюкзаке. Словарь, который он подарил Мерси, был затертым, с рваной обложкой, несколько страниц подклеены скотчем.

Спустя две недели, проведенные в номере измирской гостиницы, Мерси выучила, что “dead” по-шведски “död”[27]. “Boat” по-шведски пишется “båt”[28] и даже звучит похоже. Как “brother” и “broder”[29]. А “heaven” было “himmel”[30], а “sea” – “hav”[31]. Может, не так похоже, но выучить легко.